Михаил Озеров - От Гринвича до экватора Страница 8

В них решения кабинета, переписка с главами государств, военные секреты.

Ее величество каждый год в одни и те же дни, в одни и те же часы устраивает балы и приемы.

Когда наблюдаешь, как королева торжественно следует в карете на открытие сессии парламента или как бравые гвардейцы в высоченных меховых шапках и красных мундирах встают на караул у ворот Букингемского дворца, когда приезжаешь в частную привилегированную школу, в которой дети ходят в соломенных шляпах канотье и галстуках особой расцветки, то повторяешь за С. Я. Маршаком: «Люблю англичан, из них каждый третий — чудак».

Смена караула у Виндзорского дворца

Однако дело не в чудачестве. Эти и многие другие традиции призваны утвердить незыблемость вековых устоев, напомнить пусть о былом, но величии Британии. Они нужны тем, кто правит страной, и их тщательно оберегают.

Одна из удобных традиций — отсутствие конституции. В стране нет основного закона, ею руководят сотни законодательных актов, причем некоторые приняты двести — триста лет назад. Поэтому английский фермер или рабочий часто не знает, какие у него есть права. Можно сказать, что Британия — урожайное поле для адвокатов и темный лабиринт для простых людей. Когда же общественность поднимает вопрос о создании документа, определяющего права и обязанности граждан, им отвечают: так издавна повелось, таков порядок…

В начале лета я получил конверт с печатью Букингемского дворца. В нем тисненное на золоте приглашение. Оно направлено от имени лорда Чемберлена.

«Не имеет ли этот лорд отношения к британскому премьеру, который пошел на сговор с Гитлером и согласился, чтобы Германия оккупировала Чехословакию?» — подумал я. Встреча Гитлера, Муссолини, Чемберлена и французского премьер-министра Даладье в сентябре 1938 года вошла в историю как мюнхенская сделка.

Мне объяснили, что в данном случае лорд Чемберлен — не имя, а титул: это гофмейстер королевского дворца. Гофмейстер управляет дворцовым хозяйством, ведает придворными церемониями.

Лорд Чемберлен по указанию ее величества приглашал пожаловать 17 июля в 16 часов 00 минут на летний прием в сад Букингемского дворца. В конверте были также пропуск для автомобиля, план дворца и предупреждение, чтобы приглашение ни в коем случае не передавалось другому лицу.

Наступил день приема. Прохожу через несколько залов королевской резиденции — стены увешаны портретами монархов, князей и графов, в сервантах старинный фарфор, в коридорах навытяжку стоят гвардейцы с алебардами в руках (жаль, нельзя снимать, фото- и кинокамеры запрещено проносить внутрь дворца, это рассматривается как вторжение в личную жизнь монарха) — и попадаю на залитую солнцем огромную поляну. Она заполнена джентльменами во фраках, серых цилиндрах, с гвоздиками в петлицах, дамами в шляпах, перчатках, с сумочками и зонтиками, священниками в сутанах до пят, военными в парадных мундирах. Одни чинно расхаживают по ровно подстриженной траве. Другие сидят за столиками, попивая чай с маленькими бутербродами и пирожными. Третьи образовали большое кольцо на середине лужайки.

Я успел обойти парк, попробовать угощения, а людское кольцо было на том же месте. Лишь в начале шестого оно зашумело, задвигалось. В центре кольца появилась Елизавета Вторая в светло-зеленом платье и такого же цвета пальто и шляпе, с массивной бриллиантовой брошью на воротнике, с жемчужными серьгами. За нею следовали ее муж, герцог Эдинбургский, и другие члены королевской семьи. Королева время от времени останавливалась, чтобы обменяться фразами с тем или иным гостем. В задних рядах вставали на цыпочки, вытягивали шеи, надеясь услышать хоть слово.

Елизавета Вторая прошествовала вдоль лужайки до королевского павильона, где ее ждали самые почетные гости, включая послов разных стран, и кольцо распалось, приглашенные стали расходиться.

— Вы часто бываете на королевских приемах. Изменилось ли на них что-нибудь за последние годы? — спросил я знакомого лорда.

— Без сомнения, изменилось. Посмотрите хотя бы на гостей. Еще недавно все без исключения мужчины одевались соответствующим для данного случая образом. Теперь по меньшей мере половина — в обычном костюме, а не во фраке. А разве раньше было возможно, чтобы, когда ее величество обходила гостей, некоторые преспокойно пили под навесами чай!

Да, отношение к монарху, как и его роль, полномочия, уже не то, что прежде. Теоретически королева имеет право распускать парламент и назначать премьер-министра, но ни того, ни другого она не делала ни разу за последние сто лет.

С незапамятных времен премьер-министр каждый вторник приезжает на аудиенцию в Букингемский дворец. Уильям Питт, возглавлявший кабинет в конце XVIII века, кланялся, по свидетельству очевидцев, настолько низко, что между колен был виден его длинный нос. Спустя сто лет Уильям Юарт Гладстон, которого В. И. Ленин называл «героем либеральных буржуа и тупых мещан», уже не кланялся, но разговаривал с королевой Викторией только стоя. Ныне премьер-министр беседует с монархом сидя. Почему бы и нет? Теперь прежде всего он, вкупе с государственными чиновниками и бизнесменами Сити, решает дела страны, управляет ею, а не монарх и не парламент.

Парламент… Англичанам с детства внушают, что он — вершина, на которую поднимаются лишь лучшие, символ британского демократизма. Как же, избранники народа обсуждают проблемы страны!

В действительности Вестминстер все больше превращается в анархизм, и никому уже не приходит на ум давнее изречение: «Парламент может все, что захочет, он бессилен лишь превратить мужчину в женщину».

…Бас, достойный Шаляпина, протрубил: «Спикер»[1]. Я вздрогнул. И невольно взглянул на потолок: не обвалится ли? — очень уж могуч был голос полицейского, который таким образом предупреждал депутатов палаты общин о начале заседания. Мимо прошествовала необычная процессия. Пожилой мужчина в средневековом камзоле и чулках с трудом тащил увесистый золоченый жезл. За ним следовал сам спикер в черной мантии и седом длинном парике. Некто, тоже облаченный в средневековое одеяние и числящийся по штатному расписанию пажем, нес за спикером полу его мантии.

Спикер вошел в зал. Заседание началось.

Позже печать описала его в глумливо-снисходительном тоне, высмеивая и ораторов, и их речи. Впрочем, в подобной манере часто подаются заседания палаты общин. Под язвительным пером «парламентских корреспондентов» (в каждой центральной газете есть такая должность, одна из самых высоких в журналистской иерархии) дебаты предстали даже не старомодным театром, а цирком, балаганом.