Дороти Джонсон - Человек по имени Лошадь Страница 4

Он больше не был лошадью. Теперь он был чем-то вроде человека, полуиндейцем, все еще бедным и не умелым, хотя и завоевавшим некоторое уважение, чужаком, ухватившимся за бахрому одежды племени кроу.

С побегом можно и подождать, пока он без спешки, получше подготовится, добудет подходящую одежду, хорошую лошадь и снаряжение для охоты. Можно бы подождать, пока кроу переселятся поближе к какой-нибудь фактории. «Он не строил планов, как доберется домой. Он просто мечтал, как, оказавшись дома, будет рассказывать истории, которым вряд ли кто поверит. Незачем торопиться.

Жена с восторгом занялась его обучением. Он начал понимать устройство и обычаи племени, почему все именно так, а не иначе. Все должно быть так, говорила она, потому что так было всегда. Она смеялась над его незнанием самых простых, известных ей с детства вещей. Но ей было не до смеха, когда у ее брата другой индейский воин увел жену. Очень серьезно, где словом, где жестом, она пыталась объяснить случившееся. Ее брат — Желтая Рубаха — был из рода Больших Собак, а его соперник принадлежал к роду Лисиц. Оба они из одного племени — вместе охотились, сражались бок о бок, но обычай племени позволяет увести чужую жену из другого рода. Поэтому, когда воин из рода Лисиц, напевая и весело смеясь, подъехал к типи Желтой Рубахи и позвал его жену: «Выходи! Выходи!», та, самодовольная как всегда, охотно подчинилась. С тех пор на торжественных церемониях она всегда ехала рядом с ним, держа его шест-ку, а первая жена делала вид, что ей это безразлично.

— Но почему? — допытывался Человек-Лошадь. — Почему наш брат дал своей женщине уйти? А теперь сидит, курит и молчит.

Жена приходила в ужас от его слов. Брат, объясняла она, никак не может потребовать назад свою жену. Он не может даже разрешить ей вернуться, а она, наверное, будет не прочь вернуться, когда надоест своему новому мужу. Нельзя и вида подать, что ему больно. Таков обычай. Отступать от него — значит, покрыть себя бесчестием.

Женщина, правда, могла бы спрятаться или вообще отказаться идти, будь она в самом деле добродетельная жена — «ба-вуроке», — но она раньше уже принадлежала этому индейцу, правда, недолго, во время сбора ягод, и поэтому он имел на нее право.

— В этом нет никакого смысла! — продолжал настаивать белый человек. Он сердито глянул на свою молодую жену: — Если ты уйдешь, я верну тебя!

Засмеявшись, она прижалась головой к его плечу.

— Мне незачем уходить, — сказала она. — Белый Человек — мой первый мужчина. В моих мокасинах нет дыр.

Он погладил ее по волосам и сказал:

— Ба-вуроке.

Осмелев, она прошептала:

— Хайха!

Когда он, не поняв, ничего не ответил, она, обидевшись, отодвинулась от него.

— Женщина называет так своего мужа, если думает, что он не бросит ее. Я ошиблась?

Он крепче прижал ее к себе и солгал:

— Моя жена не ошиблась. Белый Человек не бросит ее и не возьмет другой женщины.

Нет, конечно, не взял бы. Расстаться с этой женой будет, пожалуй, труднее, чем завоевать ее.

— Хайха, — прошептал он. — Хайха, Моя Свобода!

Он почувствовал укоры совести, но ненадолго: когда он уйдет, его молодая жена легко найдет себе другого мужа, настоящего кормильца. Хоть он и охотился теперь успешнее, все же оставался довольно неловким.

С побегом, однако, торопиться не стоит. Он уже во многом привык к жизни с кроу и не тяготился ею, даже стал богатеть: у него теперь было пять лошадей. Его положение в племени, каково бы оно ни было, теперь обеспечено. Молодые женщины, в том числе бывшая жена Желтой Рубахи, поглядывали на него, а его собственная жена гордилась тем, что у нее такой привлекательный муж.

К тому времени, когда все было готово для побега, трава на равнинах пожелтела, надвигались долгие холода. Человек-Лошадь привязался к той, которую звал Моя Свобода, и еще до конца зимы узнал, что она ждет от него ребенка.

Весной род Больших Собак собрался на какую-то важную церемонию. Белый Человек, гуляя с женой по берегу ручья, думал: «Когда вернусь домой, я расскажу и о ритуальных песнопениях под звуки барабана. Когда-нибудь… Когда-нибудь потом…»

Они вернулись в типи, но жена не стала ложиться спать.

— Подождем брата, — настойчиво просила она. — Что-то должно случиться!

Насколько он мог догадаться, в роде Больших Собак происходило что-то вроде выборов. Чтобы успокоить жену, Человек-Лошадь остался с ней у огня. Даже старуха, засыпавшая обычно сразу, как только кончала работу, в эту ночь беспокойно бродила вокруг. Человек-Лошадь уже начал было зевать, когда шум церемонии наконец затих. По-варварски ярко разодетый и расписанный, в мехах и перьях Желтая Рубаха вошел в типи. Обе женщины вскрикнули. Что было дальше, Человек-Лошадь не понял: говорили слишком быстро. Старуха завыла, но сын резко одернул ее. Уже засыпая, Человек-Лошадь слышал, как рядом с ним плакала жена. Утром она сказала:

— На нем пояс из медвежьей кожи. Теперь он не может отступить в бою и всегда будет в опасности. Он умрет.

— Может, он и не умрет, — успокаивал жену Человек-Лошадь.

Она вспомнила, что несколько воинов, тоже давших обет бесстрашия, все-таки остались живы. Тот, кто пережил лето, освобождался от клятвы.

— Мой брат хочет умереть, — плакала она. — Сердце его полно горечи.

Желтая Рубаха вышел живым из полдюжины схваток с небольшими отрядами враждебных племен. Заслуги его были велики. Он уводил лошадей из лагеря врагов, провел два успешных набега, заслужил высший ку, вырвав ружье из рук неприятеля. Волчьи хвосты украшали теперь его мокасины, шкурки горностая — рубаху, а кожаные ноговицы в знак отличия были оторочены скальпами. Когда мать осмелилась предложить: «Мой сын должен взять себе новую жену. Мне нужна помощница», он не обратил на это никакого внимания.

Много времени Желтая Рубаха проводил в молитвах, один за дальними холмами или вместе с шаманом. Он постился, давал обеты и выполнял их. Наконец, прежде чем сложить с себя тяжелое бремя почетного медвежьего пояса, отправился в свой последний набег.

После набега воины возвращались с севера, а в это время Человек-Лошадь и еще два охотника с добычей, бизоньим и оленьим мясом, завернутым в шкуры и нагруженным на небольших норовистых пони, приближались к стойбищу с юга. Один из охотников «проворчал» что-то, и все остановились, увидев всадника на холме. Всадник спешился, поднял вверх одеяло и опустил его. Потом снова повторил сигнал. «Два! Два человека погибло!» — встревоженно прошептали охотники. Они поспешили в селение; оттуда уже доносились причитания и плач. Из боевого отряда прискакал всадник. Остальные задержались, чтобы покрыть лица краской в знак победы и печали. Один из погибших был Желтая Рубаха. Его тело оставили в пещере, завалив вход камнями. Другой воин умер позже, и его останки укрепили на дереве.