Умберто Эко - Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник) Страница 22

В «Сумме теологии» (III, 33, 2) Фома Аквинский задается вопросом, была ли душа Христа создана вместе с телом. Заметим, что, поскольку зачатие Христа произошло не посредством переноса семени, а благодаря Духу Святому, нет ничего удивительного в том, что Бог мог создать единомоментно и зародыш, и разумную душу. Но и Христос, как богочеловек, должен следовать законам человеческим:

момент инфузии души можно рассматривать в двух аспектах. Во-первых, в отношении телесного расположения. В этом смысле душа Христова, как и душа других людей, была инфузирована, когда тело оказалось сформировано. Во-вторых, в отношении времени. И поскольку тело Христово было сформировано наилучшим образом в более краткое время, чем тело других людей, также и душу оно получило раньше, чем они.

Здесь уделяется не так много внимания вопросу о том, когда зародыш становится человеческим существом, и о том, является ли таким существом эмбрион. Но по этим предметам, как можно видеть, позиция Фомы Аквинского совершенно определенна. Даже если «Дополнение к Сумме теологии» написано не им лично, а, вероятно, принадлежит перу Реджинальда из Пиперно, любопытно ознакомиться с Вопросом 80, 4. Там разбирается следующая проблема: раз воскресшие тела воскреснут во всем своем развитии, воскреснет и все то, что способствовало развитию тела, и это приводит нас к ряду прямо-таки гротескных проблем: пища превращается в субстанцию человеческой природы, поскольку в природе человека питаться говядиной; но при воскрешении – в какой степени она останется человеческой субстанцией, а в какой – говядиной? Невозможно, чтобы одно и то же воскресло в разных людях; а возможно ли, чтобы какая-то субстанция относилась к разным людям, как в случае каннибалов, питающихся человеческой плотью, превращающейся в их собственную? Кто в таком случае воскреснет – съевший или съеденный?

В Вопросе 80 дается развернутый и изощренный ответ, не отдающий предпочтения ни одному из мнений. Интересно, однако, что в конце дискуссии утверждается следующее: человеческие существа являются тем, чем они являются, не благодаря материи, а благодаря форме. Поэтому когда материя, которая прежде имела форму говядины, воскреснет в человеке в форме человеческой плоти, это больше не будет говядина, а будет человеческое тело. В противном случае пришлось бы говорить также о воскрешении грязи, из которой было слеплено тело Адама. Что же касается предположения о каннибализме, согласно одному из мнений, проглоченная плоть никогда не войдет в истинную природу того, кто ее съел, но всегда останется в природе съеденного. Так что спорные части воскреснут в последнем, а не в первом из них.

Но существенный момент, интересующий нас сейчас, заключается в том, что, согласно этому Вопросу, эмбрионы не примут участия в телесном воскрешении, если сначала не будут одушевлены разумной душой.

Сегодня выглядело бы инфантильным обращение к святому Фоме за «отпущением грехов» со стороны тех, кто делает аборты на определенном сроке, и, вероятно, сам он даже не задумывался о моральных аспектах своих построений, которые, как бы мы сейчас сказали, оставались для него сугубо научными. Тем любопытнее, что Церковь, которая всегда припадала к авторитету Фомы Аквинского, в этом вопросе предпочла тихо отмежеваться от его позиции.

Произошло то, что отчасти произошло с эволюционизмом, с которым Церковь после долгой борьбы заключила «мирный договор»: достаточно просто интерпретировать в переносном смысле «шесть дней творения», как всегда и делали Отцы Церкви, – и вот уже между Библией и взглядами эволюционистов нет противоречия. Более того: Бытие – текст чрезвычайно дарвинистский, потому что в нем говорится, что творение совершалось поэтапно, от менее сложного к более сложному, от камней к растениям, затем к животным и к человеку.

В начале сотворил Бог небо и землю. <…> И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. <…> И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. <…> И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. <…> И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. <…> И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. <…> И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле…. И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды <…> И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их <…> И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. <…> И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и п о подобию Нашему… И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.

Выбирать антиэволюционистскую битву, защиту жизни, распространяя ее вплоть до эмбрионов, – значит, на мой взгляд, упрощать вопрос до протестантского фундаментализма.

Но, как я уже сказал, это мое выступление не претендует на то, чтобы стать частью актуальных дискуссий, а лишь на то, чтобы показать суть рассуждений Фомы Аквинского, с которыми Римская церковь поступает по своему усмотрению. Так что я останавливаюсь и передаю эти документы на суд моим слушателям.

[Доклад, прочитанный 25 ноября 2008 года в Болонье, в Высшей школе гуманитарных наук, на конференции по этике научных исследований, и потом опубликованный в сборнике материалов этой конференции: Ettica della ricerca medica e identit`a culturale europea / A cura di Francesco Galofaro. Bologna: CLUEB, 2009.]

Переводчик благодарит книжный магазин «Циолковский» за предоставленные для работы книги.

«Группа-63», сорок лет спустя

Встреча не через двадцать лет, а через сорок может быть двух типов. Первый – когда встречаются монархисты, которые тоскуют по прошлому и мечтают его вернуть. Второй – когда встречаются бывшие одноклассники из третьего «А» и былые времена вспомнить особенно приятно, поскольку ясно, что они уже никогда не вернутся. Никто и не хочет возвращаться назад, каждый просто играет свое «Давно уже я привык укладываться рано»[136], и каждый смакует в чужих рассказах свой бисквит, размоченный в липовом чае.

Надеюсь, наша сегодняшняя встреча все же больше похожа на собрание бывших одноклассников, нежели на заговор ностальгирующих вандейцев, но с одной оговоркой. Мы собираемся, чтобы поразмыслить над определенным периодом итальянской культуры, глядя на него с высоты наших нынешних знаний, и чтобы помочь сегодняшней молодежи, которой тогда еще не было, лучше его понять. Поскольку в данном случае я не знал заранее, кого увижу в этом зале, то подготовил небольшой экскурс в культурную жизнь сорокалетней давности, рассчитанный в первую очередь на тех, кто указанную эпоху не застал. Тех же, кто дожил до сегодняшнего дня и пришел, я очень рад видеть и знаю заранее: по старой привычке они будут настаивать, что все сказанное мной – неверно.

Итак, вернемся к истокам, а раз мы находимся в Болонье, то нельзя не почтить память незабвенного Лучано Анчески[137] и не вспомнить, что у истоков находился «Иль Верри».

«Иль Верри»

Как сейчас помню тот майский день 1956 года, когда мне позвонил Анчески. Я о нем только слышал. Что он мог знать обо мне? Что меньше полутора лет назад я защитил диплом по эстетике в Туринском университете, теперь жил в Милане и общался с молодыми поэтами Лучано Эрбой и Бартоло Каттафи, бывал у Пачи и Формаджо[138], опубликовал несколько статей в мало что не подпольных журналах. Он назначил мне встречу в баре в центре города. Чтобы просто поговорить. Он собирался издавать журнал, известных авторов у него уже было достаточно, и хотелось объединить самых разных молодых людей, необязательно своих учеников, между которыми завязался бы диалог. Ему рассказали о двадцатичетырехлетнем юнце, чьи взгляды могли оказаться любопытны, и он намеревался его завербовать.

Много лет назад я уже восстанавливал по памяти этот эпизод, будучи здесь, в «Аркиджинназио»[139], на похоронах Анчески, и спрашивал Фаусто Кури: «Если кому-то из нас с нашими нынешними заслугами скажут, что в другом городе живет парень, выпускник не нашего с тобой университета, мы отправимся на его поиски, чтобы предложить что-то для нас сделать?» Кури ответил: «Мы запремся дома и отключим телефон!» Надеюсь, мы все же не всегда запираемся дома. Анчески не запирался никогда.

Анчески приобщил меня к тайнам «Блю бара» на пьяцце Меда. Этот довольно безликий бар находился в центре города, но был в нем дальний зал, где по субботам около шести вечера собирались люди, чтобы, попивая чай или аперитив, поговорить о литературе. Там бывали Монтале, Гатто, Серени, Феррата, Дорфлес, Пачи, писатели, оказавшиеся в Милане проездом, а правил балом Карло Бо[140] с его выразительными паузами. Иногда по вечерам этот маленький зал напоминал «Джуббе россе»[141].