Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

Елена Раскина, Михаил Кожемякин

Жена Петра Великого. Наша первая Императрица

Часть первая

Мариенбургская дева

Глава 1

КАМЕННЫЙ ГОРОД НАД ОЗЕРОМ

Высокоумный пастор Глюк любил говорить, что славный ливонский город Мариенбург со дня своего основания посвящен Пречистой Деве Марии и потому — непобедим. Вечно будут стоять его стены, и никогда не ворвется в город дикая орда завоевателей, и не падет Мариенбург, как это произошло когда-то с не менее славными городами — Троей или Константинополем. А все потому, что надежно хранит город Богоматерь и ласково взирает на него с небес. Воспитанница пастора Марта знала немало легенд об основании Мариенбурга, ныне принадлежавшего шведской короне. Рассказывали, что магистр Ливонского ордена Бурхард из Дрейлебена начал строительство замка в день Святой Пречистой Девы Марии, и с тех пор и город, и замок названы Мариенбургом.

Когда-то, в языческие времена, стоял на острове, окруженном серебристыми водами озера Алуксне, латгальский (или попросту — латышский) деревянный замок Олистес. Латгалы отчаянно защищали свою твердыню от рыцарей-крестоносцев, а когда поняли, что им не устоять, подожгли ее, а сами бросились в огонь. Но души воинов вырвались из пламени и обернулись птицами, которые парили над попранной крепостью и не давали рыцарям почувствовать ее своей. Когда победители стали отстраивать замок, птицы за ночь разрушали его. Тогда магистр Бурхард решил принести в жертву самую красивую девушку в округе и замуровать ее в стену. Несчастную звали Марией, или Мией, христианкой она была или язычницей — кто сейчас разберет?! Ее привезли в строящийся Мариенбург из расположенной неподалеку латышской деревушки и заживо погребли в стене. Магистр Бурхард, мрачный мистик, верил, что если принести строящейся твердыне жертву — замок будет стоять вечно.

Долго еще рыцари слышали стоны несчастной, но ни один из них не решился нарушить приказ магистра и освободить бедняжку. Приказ значил для орденских братьев слишком много — больше чести и человечности, больше правды и любви… Город они, конечно, отстроили — латгальские воины, обернувшиеся птицами, оставили жестоких завоевателей в покое. Может быть, не хотели, чтобы судьбу бедной Марии повторила еще одна латышская девушка из окрестных сел… Так или иначе, но на месте латгальского Олистеса возникла мощная крепость Мариенбург.

Рыцари-крестоносцы, новые хозяева крепости, любили говорить, что на Латеранском соборе 1215 года папа Иннокентий III провозгласил Крестовый поход против язычников Прибалтики, а земли их посвятил Деве Марии, подобно тому, как Палестина именовалась землей Христа. Рыцари считали себя служителями Девы Марии, любили читать богородичные антифоны и даже походы свои начинали в праздничные дни, посвященные Богоматери. Под пение псалмов «Звезде утренней и Царице ангелов» они выезжали из крепостных ворот на своих огромных конях, покрытые кольчужной броней, в развевающихся плащах с изображением креста, чтобы нести ужас и смерть окрестным языческим племенам.

Марта, воспитанница пастора Глюка, думала, впрочем, что нельзя одновременно служить и добру, и злу: поклоняться Богородице и замуровывать ее земную дочь, Марию, в крепостные стены, умиленно петь молитвы и убивать невинных. Марте казалось, что страшная гибель несчастной девушки еще принесет городу неисчислимые беды, а потомки тех самых рыцарей, ныне владевшие городом, будут наказаны за жестокость предков. Напрасно пастор Глюк объяснял ей, что история с девицей, замурованной в стену, лишь аллегория, и аллегория сия обозначает, что благодать, ниспосланная Пречистой Девой, хранит от разрушения стены города.

Марта была чужой в Мариенбурге, в дом к пастору Глюку попала девочкой, а до этого жила то в Польше, то в Литве, и поэтому могла посмотреть на происходящее в крепости острым взглядом пришлой. Она не верила пастору, когда тот рассказывал о неприступности крепостных стен. Марта знала другую легенду, которую любили осторожным шепотом пересказывать крестьяне из окрестных сел. Упрямые латыши считали, что погибшие в пламени храбрые латгалы вернутся — только в другом обличье. Придут — и завоюют крепость, и разрушат ее каменные стены, чтобы они больше никому не могли причинить зла. Тогда душа несчастной Марии освободится и взлетит в небеса… И, может быть, это случится очень скоро.

Город-крепость Мариенбург расположился на острове посреди узкого залива глубоководного озера Алуксне. Это делало его вдвойне неприступным и непобедимым. О крепости рассказывали еще одну легенду: мол, сюда перевезли сокровища древнего рыцарского ордена тамплиеров, разгромленного французским королем Филиппом Красивым за непомерную мирскую гордыню. Знающие люди поговаривали, что сожженный на костре магистр ордена Жак де Моле сумел-таки передать верным рыцарям последний приказ — и им удалось утаить часть сокровищ от алчного французского короля. Долго уцелевшие тамплиеры искали место, где бы спрятать казну, и наконец нашли его — у братьев Ливонского ордена, на острове-крепости Мариенбург. Многие с тех пор пытались напасть на след сокровищ тамплиеров, но рыцари, обосновавшиеся на острове, надежно хранили свои тайны.

Пастор Глюк, впрочем, не верил в легенды о золоте тамплиеров и называл их глупыми баснями. Зато Марта верила, хотя умом обладала трезвым и практическим. Но весь ее практицизм развеивался во время прогулок по узким городским улочкам, где каждый камень мостовой, казалось, хранил удивительные тайны. Мариенбург словно дышал магией таинственности. Узкие зарешеченные окошки крепостных башен таили в себе неведомое. Городской собор гордо возносил в небеса свой точеный шпиль, а каждая лавочка источала особый, ни на что не похожий аромат древности и чудес! И почти на каждой из узких городских улочек можно было увидеть старинный, оставшийся еще с католических времен, вырубленный прямо в стене здания, алтарь Девы Марии с ее благородным и истонченным страданием за грехи человечества ликом. Марта всегда читала про себя молитву, когда останавливалась у одного из таких алтарей — читала по-латыни, как и положено католичке, — не по-латышски, не по-немецки и не на резком языке властителей города — шведов.

Марта Скавронская была полькой — или украинкой с примесью польской и литовской крови — она и сама точно не знала. В дом к пастору Глюку попала девочкой, и добрый служитель Господа полагал, что она родом из нищей польской застянковой шляхты. Мол, Скавронские — мелкий шляхетский род, обедневший и породнившийся с крестьянами… Некоторые гости пастора говорили, впрочем, что фамилия Марты — Сковорощенко и происходит девушка явно из украинских земель, недавно отнятых московитами у Речи Посполитой. Иначе откуда взяться ее редкостной в этих краях знойной южной красоте — темно-каштановым волосам, вьющимся, как виноградная лоза, живым карим глазам и этой дерзкой и порывистой веселости в каждом ее движении? Марта была католичкой, но строгий пастор пытался воспитывать ее в лютеранских традициях. Девушка, как могла, боролась с этой попыткой привить ей новую веру.

Родителей Марта помнила плохо, и, наверное, поэтому трогательно берегла немногие образы, дошедшие из неразумного младенчества. Знала только, что отца ее звали Самуилом Скавронским (или Самойлом Сковорощенко?), и было у него еще трое детей — дочери Анна и Кристина и сын Кароль. Детские воспоминания сохранили мужественный запах табака от пышных отцовских усов, его косматую меховую шапку и гремучую саблю, потертыми ножнами которой малышка Марта любила играть, сидя с братиком и сестричками у него на коленях. А он смеялся детишкам и ласково напевал им завораживающие мягкими переливами звуков малороссийские песенки. Отец служил великому гетману литовскому Казимиру Яну Сапеге. Вернее, маленькой Марте тогда это было еще невдомек, это ей рассказали позднее, а она в младенчестве знала только, что «татко — солдат». Он был веселым, беззаботным, любил выпить крепкого меда и погорланить залихватские песни, а богатства совсем не ценил и не имел. Мать, происходившая, кажется, из благочестивой немецкой купеческой семьи, носила гордое и звучное имя — Анна-Доротея. Совсем молоденькой сентиментальной фрейлейн она без памяти влюбилась в своего удалого красавца-«жолнежа», а потом пролила немало слез, разделяя его бедняцкое и кочевое житье. Мать много молилась, а ее огрубевшие маленькие руки всегда были заняты работой по дому, шитьем или стряпней. Впрочем, красивый на цвет и удивительно вкусный малороссийский борщ, подобного которому Марта больше нигде не едала, отец всегда варил сам, и на потеху детишкам лихо крошил капустные кочаны саблей.

Сначала Скавронские жили в Литве, но потом отцу удалось купить крохотную мызу под Мариенбургом — домик и клочок земли. Под городом вспыхнула эпидемия чумы, и отец и мать Марты умерли — сгорели в несколько дней, так и отошли вместе на своем супружеском ложе, держась за руки. Их погребли с другими несчастными жертвами мора в засыпанной известью глубокой яме, от которой потом не осталось даже креста. Старую отцовскую саблю и единственное материно золотое колечко взял за долги ученый лекарь, который лечил, да не вылечил старших Скавронских. Больше взять было нечего. Детей разобрали добрые люди. Сначала Марта оказалась в сиротском приюте в Риге, потом ее приняла богатая тетка Мария-Анна Веселевская из Крейцбурга, но в теткином доме Марта пробыла недолго. Скуповатая пани Веселевская поспешила сбыть с рук лишний рот и отдала девочку на воспитание пастору Глюку из Мариенбурга, слывшему человеком милосердным и просвещенным.