Валентин Азерников - Долгорукова

Долгорукова

Валентин Азерников

ХРОНИКА ЛЮБВИ И СМЕРТИ

Если бы княжна Екатерина Долгорукова знала, к чему приведёт её «нет», сказанное в апреле 1865 года одному поклоннику, и «да», сказанное год спустя другому, если бы она могла предвидеть, что следствием её выбора станет перемена исторического пути России, может, тогда, испугавшись за её судьбу, она и поменяла бы местами эти слова. А может, и нет — ведь ей было тогда всего восемнадцать лет, а одним из двух поклонников был император Александр II.

Вот хроника этих событий. О них мало кто знал тогда, немного знают и теперь: личная жизнь первого лица России во все времена считалась государственной тайной...

Автор

Михаил Долгоруков рывком отворил дверь в комнату своей сестры и с порога произнёс чуть с придыханием:

   — Катя, свершилось! Просил твоей руки.

Катя пожала плечами:

   — Ну и что? Подумаешь...

   — Что значит подумаешь? — возмутился Долгоруков. — Как это подумаешь? Ты год уже думаешь. Год он вокруг тебя ходит, ты его положительно обнадёживала, а теперь, когда всё готово благородно разрешиться, — подумаешь...

   — Но ты же сам говорил: он беден, не знатен, говорил ведь?

   — Ну и что, что говорил? Когда я говорил? Год назад, когда казалось, что от женихов отбоя не будет? А ты распугала их всех. Хорошо, хоть один удержался.

   — Не я их распугала, Миша, не я, ты сам это понимаешь, а наше положение. Они как узнавали, что за мной, кроме пенсиона, ничего нет...

   — Как нет? Как нет? А княжеский титул? А имя Долгоруковых? А твоя красота? Это ли не приданое. Да они просто болваны все, они ещё локти кусать себе будут, когда поймут, что упустили.

   — А когда они это поймут?

   — Скоро. Вот начнёшь блистать в свете...

   — Значит, Васеньке ты решил отказать?

   — Как? Почему?

   — Ты же говоришь — блистать. А у него блеску — только что от мундира, третий год, поди, носит.

   — Мундир — дело наживное. Если выхлопотать ему приличную должность...

   — Миша, не надо. Я разве не понимаю, что я тебе обуза...

   — Катя, полно...

   — Да понимаю вполне. И что ты для меня, для всех нас как родитель — всё понимаю. Но ты только потерпи ещё чуть-чуть, ладно? Я вот истинно чувствую, что-то должно случиться, что-то хорошее. Мне сон виделся нынче. Будто я вся в кружевах, в белых, и на берегу моря... И пенный прибой тоже как кружево... И облака лёгкие такие, пенистые, тоже кружевные... И рядом чайки парят... И я тоже, представляешь, раскидываю руки и чувствую, что вот-вот взлечу... — Катя замолчала, всматриваясь во что-то внутри себя.

   — И что? — не выдержал Долгоруков. Катя очнулась:

   — Дуняша кофей принесла. Всё испортила.

   — Кружева, говоришь? Надо бы у Сильвии справиться, что это значит? У неё сонник есть, итальянский, там все сны описаны. — Он погладил её по плечу. — Ну ладно, кружевная моя, так что Василию Александровичу скажем?

   — Что? Чтоб карьерой озаботился.

   — Знаешь, это ты ему сама скажи. Он вот велел передать тебе, что будет ждать твоего ответа завтра днём в Летнем саду, сказал, ты знаешь — где. Знаешь?

   — Да как не знать, коль он там меня совсем заморозил. Нет, чтобы в концерт пригласить или в театр, а он всё свежим воздухом угощает. Ладно, так уж и быть, пошлю Дуню с запиской.

   — Это неблагородно, Екатерина. Он же предложение тебе сделал.

   — Мне? Он тебе его сделал.

   — Фу, что за вздор ты несёшь. Опять на тебя нашло. Сходи, не убудет тебя.

   — Не пойду, холодно.

Катя с Дуняшей шли по аллее Летнего сада. Он был ещё в снегу. Они подошли к бюсту Афродиты. Катя осмотрелась.

Может, они греться куда зашли? — предположила Дуняша.

   — Его счастье, что я уже решила отказать ему, не то теперь непременно передумала бы. Ладно, пошли, давай ещё круг сделаем, не мёрзнуть же тут.

Они снова пошли по саду. На пересечении с боковой аллеей Катя остановилась, достала из кармана две конфеты, одну протянула Дуняше.

   — Спасибо, барышня, у меня зуб. — Дуняша приложила руку к щеке.

Катя пожала плечами и, развернув конфету, собралась было положить её в рот, как вдруг услышала за спиной мужской голос:

   — Здравствуйте, милая княжна.

Катя обернулась — перед ней стоял улыбающийся Александр II. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу генерал-адъютант Тотлебен[2].

Катя, смутившись, уронила конфету в снег и присела в поклоне.

   — Ваше императорское величество...

   — Не помешаю столь сладкому времяпрепровождению? Я не знал, что вы сластёна, в следующий раз непременно захвачу конфеты. Вы часто гуляете здесь?

   — Нет, Ваше величество. То есть да, часто. — Катя заметно волновалась.

   — Что ж мы не встречались тут прежде? Как жаль, — он ласково смотрел на неё, она молчала. — Как вы поживаете после Смольного? Не скучаете?

   — Да, Ваше величество. То есть нет.

   — Сколько же мы не виделись? Полтора года почти. Вы ещё более похорошели. А как сестра ваша? Её Мария зовут, верно?

   — Да, Ваше величество.

   — Вот видите, помню. Впрочем, что же мы стоим тут. Давайте пройдёмся немного. — Александр взял Катю под руку и повёл в боковую аллею.

Следуя за Александром, Катя обернулась и увидела своего жениха, который стоял поодаль, не смея приблизиться. Увидев, что она на него посмотрела, он заулыбался и поклонился ей.

Александр тоже обернулся.

   — Это ваш знакомый?

Катя чуть помедлила.

   — Нет, Ваше величество.

   — Он вам поклонился.

   — Разве мне?

   — Мне так не кланяются, — Александр чуть усмехнулся. — Расскажите мне о себе. Как вы живете после Смольного? Есть ли у вас жених? — Катя покачала головой. — Что так? — Катя пожала плечами. — Наши аристократы, верно, ослепли все. Надо издать указ об обязательном ношении очков всеми холостяками. — Он поглядел сбоку на Катю. — Надеюсь, вы не очень переживаете их близорукость, княжна Долгорукова? — Катя улыбнулась его шутке, но робко. — Не переживайте. Как только вы захотите выйти замуж, скажите мне — у вас не будет отбоя от женихов. Я ведь помню, что обещал вам найти достойного избранника, а я имею привычку исполнять все свои обещания. Хотя, не скрою, мне бы не хотелось, чтобы вы с этим спешили. Вам ведь всего...

   — Восемнадцать, — подсказала Катя.

   — Ну... Вы уж определённо взрослая барышня. Вам следует больше выезжать. Я после Смольного ни разу не видел, как вы танцуете. Что же вы нас лишаете такого удовольствия.

   — Мой брат...

   — Да, да, понимаю. Недавно женился, не до того... Но всё равно попеняйте ему, он не должен скрывать такую драгоценность от наших глаз, это эгоистично. Скажете? — Катя кивнула. — А в субботу вы будете в опере? — Катя пожала неопределённо плечами. — Я всё же буду надеяться, что увижу вас там. Впрочем, мы можем увидеться и до субботы, зачем же ждать так долго. Вы согласны? Если вы завтра придёте сюда в это же время... Вы придёте?

   — Не знаю.

   — Я помню наши встречи в Смольном, и если бы они имели продолжение... — Александр дотронулся до её руки. До завтра.

Катя присела в поклоне.

Василий, топтавшийся всё это время на соседней аллее, увидел, как Государь вышел из сада, сел в поджидавшую его коляску и уехал.

Катя шла навстречу Василию, не глядя по сторонам, взволнованная происшедшей встречей и буквально налетела на него.

   — Ой, вы... Напугали же вы меня.

   — Катя, вы знакомы с Государем?

   — Как видите.

   — Я не знал.

   — А если б знали — что тогда?

   — Что тогда? Я бы, может, с большей надеждой смотрел на наше будущее. Вам Михал Михалыч сказали?

   — Сказали мне Михал Михалыч.

   — Могу ли я, любезная Екатерина Михайловна, надеяться на благоприятное ваше решение?

   — Нет, Василий Александрович, не можете. Пока не можете.

Василий даже остановился.

   — Как же так, Катя? Михал Михалыч сказал, что...

   — Ну вот Миша так сказал, а Его величество по-другому. Не советовал спешить.

   — Вы... Вы говорили с ним о нас?

   — О нас? Нет. То есть да.

   — И он вник? В столь ничтожное для Государя обстоятельство? Вы разыгрываете меня.

   — Вы не хотите пригласить меня в субботу в оперу?

   — В субботу? В оперу?

   — Вы что, Вася, плохо слышите? Вам всё по два раза говорить надо?

   — Нет, я слышу. Просто я... Конечно, я постараюсь. А что дают в субботу?