Альфред Нойман - Дьявол

Альфред Нойман

«Дьявол»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Немецкий писатель Альфред Нойман (1894–1952) своими лучшими произведениями вполне вписывается в «золотые двадцатые годы» германоязычной литературы.

То было время, когда, опомнившись от ужасов минувшей войны и разрухи, сойдя с «мертвой точки», все области культуры и искусства молодой Веймарской республики охватил необыкновенный подъем. Высшая школа строительного искусства — «Баухауз» создала новый стиль в архитектуре, на многие десятилетия пленивший мир; немецкие экспрессионисты в живописи успешно соревновались со своими французскими собратьями, прежде не знавшими соперников; драмы Барлаха и Брехта смело прокладывали путь в будущее театра, давая, по выражению критика, «высокое профессиональное освоение современного материала». Поиск и претворение нового становились всеобщими.

Нет ничего удивительного, что именно в это время успешно развивался, достигая небывалых высот, и новый исторический роман. История — близкая и далекая, своя и чужая, но преподносимая в необычном ракурсе, с учетом достижений современной науки, вызывала жадный интерес читателя и создавала популярность авторам, для многих из которых историческая тематика отнюдь не являлась определяющей. Достаточно напомнить, что роман Э. М. Ремарка «На западном фронте без перемен», вышедший в 1928 г., стал подлинным бестселлером первой половины XX в. и выдержал восьмимиллионные тиражи. В эти годы в Германии появился термин «воинствующий гуманизм», применяемый обычно к произведениям, выявляющим борьбу темных и светлых начал на историческом и историко-биографическом материале. Непревзойденным мастером этого жанра станет австрийский писатель Стефан Цвейг, уже успевший создать своего бессмертного «Фуше» (1929) и подготовивший «Марию-Антуанетту», вышедшую в начале следующего десятилетия и ставшую известной русскому читателю лишь совсем недавно. В Германии в «золотые двадцатые годы» над историческим материалом успешно работали Э. Людвиг, давший «Наполеона» (1925), «Бисмарка» (1926) и «Вильгельма II» (1926), и Л. Фейхтвангер, опубликовавший «Безобразную герцогиню» (1923) и «Еврея Зюсса» (1925). Нельзя не отметить, что именно Фейхтвангер, чьи главные исторические эпопеи ожидало будущее, теперь создал весьма инструктивное эссе «О смысле и бессмыслии исторического романа».

Писатель, который нас занимает, не принадлежал к корифеям своего времени. Из его литературного наследия могут быть выделены всего два исторических романа, написанные в эти годы: «Дьявол» (1926) и «Мятежники» (1927). Первый из этих романов был принят публикой с большим интересом, переведен на многие языки (в том числе и на русский — издание 1940 г.) и сделал автора известным. Второй исторический роман Ноймана не имел подобного успеха, хотя и не остался незамеченным. А дальше… Дальше «золотые двадцатые годы» сменились «черными тридцатыми», когда гитлеровский райх сжигал на кострах лучшие произведения литературы, а их создателей обрекал на изгнание и забвение. Дальше начались эмиграция, переезд из страны в страну, заботы о куске хлеба. Правда, именно в тридцатые годы талант некоторых писателей-историков достиг предельных высот. Это можно смело сказать о тех же С. Цвейге и Л. Фейхтвангере, которые зачастую в своих исторических романах и эссе под видом прошлого клеймили безрадостное настоящее (достаточно вспомнить хотя бы «Лже-Нерона» Фейхтвангера). С Нойманом ничего подобного не произошло. «Дьявол» и впредь продолжал оставаться вершиной его творчества. Этому способствовали две причины: эпоха, выбранная автором для его первого исторического романа, и «психологический» метод истолкования и подачи материала, в то время начинавший входить в моду. К методу мы вернемся позднее, сейчас же остановимся на эпохе, событиях и людях, фигурирующих в романе.

Избравший для повествования прошлое чужой страны, Нойман отнесся к нему с вниманием, далеким от дилетантизма. Он с подобающей серьезностью взялся за исторические источники, глубоко проник в их содержание, широко используя, в частности, известные «Мемуары» Филиппа Коммина (недавно благодаря переводу на русский язык ставшие доступными и нашему читателю). Однако, как и всякий художник, он обращался с данными источников весьма вольно: многое отбрасывал, додумывал, переставлял, переиначивал. Кроме того, он исходил из представления, что элементарные исторические сведения читателю известны (что, к сожалению, не всегда соответствует истине). Наконец, занятый своей концепцией, он не стремился дать общую оценку изображаемому отрезку истории. Между тем, не зная общей характеристики эпохи, читатель не сможет разобраться и в частностях, проследить и понять историческую закономерность событий — недоучитывать этого никак нельзя.

XV век — время необычное, полное драматических коллизий, которые будоражили общество, время великого перелома, во многом определившее становление современной Франции. То был весьма впечатляющий эпилог средневековья и пролог нового времени. Феодальную раздробленность сменяла национальная консолидация, исчезало многообразие ленов, слабосильного сюзерена вытеснял абсолютный монарх. И первым из числа подобных монархов обновленной Франции (во многом способствовавших этому обновлению) стал король Людовик XI (1461–1483) — центральный персонаж романа.

Началу его царствования сопутствовали весьма сложные обстоятельства — процесс консолидации (как во все времена и у всех народов) был прерывистым и драматичным. Совсем незадолго до этого (в 1453 г.) закончилась Столетняя война с англичанами, сопровождавшаяся разорением страны и разгулом феодальной вольницы, едва не руинировавшей многострадальное Французское королевство. Владетельные сеньоры, возглавляемые близким родственником царствующей династии Валуа, герцогом Филиппом Бургундским, составили клику, продолжавшую и после окончания войны угрожать королю-победителю Карлу VII (отцу Людовика XI) — слабому и недалекому монарху, в недавнее время трусливо предавшему свою спасительницу — Жанну д’Арк. В снова начавшейся борьбе на стороне врагов короля оказался и сам наследник престола. Следует отметить, что рожденный и воспитывавшийся в обстановке постоянных интриг и вероломства юный Людовик, обладавший живым характером, пытливым умом, наблюдательностью и редким упорством, как губка вбирал в себя все окружавшее и делал немедленные выводы. С детских лет познав цену «феодальной верности», свидетель бесчисленных ложных клятв, завершавшихся предательством, он рано усвоил и навсегда сохранил в себе лицемерие и неразборчивость в средствах ради достижения цели, а целью его было — пробиться к верховной власти. За нелояльность отец удалил Людовика в провинцию Дофине; позднее, обвиненный в отравлении королевской фаворитки, дофин оказался вынужденным бежать к своему дяде, герцогу Бургундскому. При бургундском дворе он прожил несколько лет вплоть до смерти отца, с которым так и не примирился. Эти годы закрепили уроки, полученные в детстве. Бургундский двор, принадлежавший к наиболее блестящим дворам Европы, был становищем местничества, лести, господства временщиков и кровавых интриг. Между Людовиком и сыном Филиппа Бургундского графом Шароле (будущим Карлом Смелым) установилось соперничество, а затем и вражда. Оба юноши были своеобразными антиподами — все в них казалось противоположным. Людовик был некрасив (даже уродлив), сдержан и прост в обращении, отличался скрытностью, не любил церемоний и, экономный до скаредности, всегда оставался предельно скромным в одежде. Карл впечатлял породистой внешностью, обладал резкими и властными манерами, сорил деньгами, обожал этикет и пышный церемониал, считался признанным законодателем мод («бургундская мода» второй половины XV в. пленила весь Запад). Единственно, что было общим у обоих, — непомерное честолюбие и стремление к абсолютной власти; на этой-то стезе и зародилась их вражда, быстро превратившаяся в ненависть.

Став после смерти отца обладателем королевского престола, Людовик почти сразу же приступил к реализации программы, сложившейся у него в предшествующие годы. А сущность программы сводилась к полной перестройке общества и государства, к ликвидации феодальных порядков, к предельной централизации страны в ущерб крупным сеньорам и под эгидой единого властителя — абсолютного монарха. Уроки юности убедили нового короля в том, что вероломная знать не может служить ему опорой. И он постепенно утвердился в мысли, что только ориентируясь на средние слои общества, при нейтрализации, а затем и устранении знати, он сможет добиться осуществления задуманного. Один эпизод начала царствования окончательно подвинул его на избранный путь. Его «благодетель» Филипп Бургундский, желая и впредь сохранять влияние на молодого монарха, выступил как вдохновитель и организатор торжеств, связанных с коронационным обрядом. Он устроил в Париже пышное празднество, закончившееся блестящим рыцарским турниром. Но Людовика, человека новой формации, никак нельзя было подкупить этими средневековыми затеями. Не удалась многоопытному герцогу и попытка окружить «подопечного» высшей знатью из бургундской партии. Мгновенно раскусив суть всей этой игры, Людовик ее сразу же пресек. Он высмеял старания дядюшки, выразил полное пренебрежение к турниру и не пожелал слушать любимцев герцога Бургундского. Король ясно дал понять окружающим — новое царствование не будет иметь ничего общего с тем, что они знали и видели раньше. Он прямо заявил, что будет править страной самостоятельно, что ему не нужны советники и опекуны, что он не желает знать ни бургундскую, ни бретанскую, ни бурбонскую партию, ни принцев крови, ни функционеров покойного Карла VII, никого и ничего, кроме блага и величия Франции. В полном соответствии с этим он удалил от двора всех именитых советников прошлого царствования — герцога Бурбонского, графов де Мен, де Брезе, Даммартена и других, одновременно окружив себя новыми людьми, незнатными, но знающими, причем не постоял и за тем, чтобы выписать опытных администраторов из-за рубежа. В стране повеяло новым духом, а быстрота, с которой Людовик ступил на путь преобразований, повергла в трепет вельмож. Под предлогом охоты и богомолья король редко оставался в столице, постоянно ездил по стране, заглядывая во все углы государства, вмешиваясь во все локальные конфликты, а где не поспевал сам, его заменяли расторопные и преданные агенты. В кратчайшее время король отменил церковные привилегии знати, право заповедной охоты, учредил новые парламенты в Гренобле, Бордо и Дижоне, добился поступления в казну всех причитающихся феодальных сборов, вернул под свою власть многие ранее утерянные короной области и города. При этом Людовик действовал с поразительной ловкостью, соблазняя подарками одних, устрашая других, внося соперничество и раздор среди третьих. Он сумел подкупить графов де Круа, игравших ведущую роль при брюссельском дворе престарелого герцога Филиппа, графа Уорика, имевшего такое же положение при лондонском дворе, весь королевский совет Кастилии — на это экономный король не жалел денег. С великим искусством вмешиваясь в феодальные распри, он умудрился рассорить могущественных вельмож друг с другом, восстановив герцога Бретанского против властителей Бургундии, натравив графов Анжу на своих непокорных родственников Бурбонов. Чтобы прочнее держать в руках крупных феодалов, Людовик под предлогом воспитания брал в заложники их детей. В плену у него находились сыновья герцогов Орлеанского и Алансонского, графов де Фуа и д’Альбре. Однако после первого шока могущественные враги стали приходить в себя и начали готовиться к реваншу — они понимали, что бездействие сделает гибель неотвратимой. Вокруг графа Шароле (после смерти отца ставшего герцогом Бургундским), давно ненавидевшего Людовика, стала собираться пестрая коалиция под пышным наименованием «Лиги общественного блага» (1464–1465). С помощью многочисленных манифестов и прокламаций лигисты пытались поднять против престола все феодальные силы страны. Их признанными вождями после герцогов Бургундского и Бретанского были опальные царедворцы Карла VII: коннетабль Сен-Поль, герцоги Лотарингский и Бурбонский, старый полководец времен Столетней войны граф Дюнуа, герцоги Немур и Беррийский (родной брат Людовика) и воинственный граф Арманьяк. Им удалось навербовать внушительную армию, которая не замедлила двинуться к столице. Людовик попал в весьма затруднительное положение. Только верность парижан спасла его от катастрофы. На состоявшихся вслед затем переговорах он должен был пойти на значительные уступки, как территориальные, так и правовые. Впрочем, это мало его беспокоило. Он лишь стремился выиграть время, рассчитывая, что ранее принятая и широко использованная политика «разделяй и властвуй» принесет ему новые плоды. Но вскоре после этого (в октябре 1466 г.) произошла неожиданная и весьма двусмысленная история, в которую король попал во время свидания с Карлом Смелым в Перонне (история эта довольно подробно, хотя и неточно, описана в романе Ноймана). Суть дела была предельно проста. В то время, когда Людовик всячески заверял могущественного наследника герцога Филиппа в своей любви и дружбе, королевские агенты поднимали против Карла фландрские города, вследствие чего вспыхнуло восстание в Льеже. Взбешенный бургундец превратил свидание в плен, и Людовику, чтобы спасти жизнь и свободу, пришлось пойти на новые территориальные уступки и крайнее унижение, вплоть до согласия вместе с Карлом Смелым усмирять Льеж, восстание которого сам же король и вызвал.