Станислав Хабаров - Юрьев день

Станислав Хабаров

Юрьев день

…Мы предлагаем ходатайствовать об увековечении первого полёта космонавта Ю.А. Гагарина и просим 12 апреля называть «Юрьев день»…

Часть первая

Глава 1

Сквозь стеклянную стену аэропорта виднелось взлетное поле, вытянутые в цветных полосах корпуса самолетов, яркие «мазики» сопровождения, сплюснутые неповоротливые заправщики. Самолеты взлетали, садились, выруливали с взлетной полосы, гудели, разогревая моторы, но в помещение слабо долетал их шум. Зал ожидания жил своей обособленной жизнью. Он колыхался, ворочался и сопел, как большое, мягкое, сложно пахнущее животное.

Номер их рейса не вспыхивал на табло. Рейс был служебным. Время от времени кто-нибудь из них отправлялся узнать и, возвращаясь, сообщал:

– Откладывается … до семи.

Затем до восьми. Затем … Вылет откладывался, хотя проходило последнее назначенное время.

Они сидели у лестницы, ведущей на переход. Дремали, шелестели газетами, ходили пить пиво к стеклянной изогнутой стойке буфета. По виду их мало что отличало от остальных пассажиров: одежда лишь явно не по сезону, как будто для них задержался зимний сезон, да легкий загар их лиц. Но в чём только не ходили в эту переходную пору.

Сидящего с краю они называли Маэстро. У него была крупная лысеющая голова. Фамилия его была – Зайцев, но его называли Маэстро. Он выглядел старше, солидней. Остальным с виду было не более тридцати.

– Ну, что, Маэстрик, соскучился? – спросил Аркадий Взоров, поглядывая на остальных: на Вадима Палыча, на Чембарисова, на примкнувшего к ним оптика.

– Нет, Аркаша, – мягко ответил Маэстро.

– Терпение, Юра, терпение, – вмешался Вадим Палыч, – ещё немного терпения, и мы полетим.

Чембарисов дремал, а Вадим Палыч с оптиком обсуждали фильмы, которых не видели. То один, то другой, по очереди говорили названия, и, когда встречался пропущенный, они вспоминали всё, что читали о нём, что слышали от других, что сохранила их цепкая тренированная память.

– И-и-ии-их, – зевнул Аркадий Взоров. – Как годы летят. Уже половина десятого.

Он потянулся, вытягивая перед собою руки с ярко раскрашенным журналом, точно спихивал с себя что-то невидимое другим.

– Прочёл? – живо спросил Маэстро, оборачиваясь и кивая на журнал.

– Нет, – помотал головою Аркадий и опять зевнул, и от этого «нет» получилось у него похожим на «эт».

– Учишь, что ли?

– А что, Маэстрик, соскучился? – обрадовался Взоров. – Хочешь, задачку дам?

– Почитать дай.

– Ты не хочешь понять меня, Юра. – Тебе работать нужно. Тебе нельзя застаиваться. Ты создан для расчетов, как Чембарисов для наслаждения.

Дремавший Чембарисов поднял красное заспанное лицо, спросил, повертев головой: «А? Что?» – и, не дождавшись ответа, откинулся на мягкую спинку кресла.

«Опять эти шуточки, – сердясь, подумал Маэстро, – точно им всё равно, ничего не случилось, и нервы веревками у них». Он ещё на полигоне спросил: «Вадим Палыч, слухи ходят: у нас отбирают объект». «Чушь», ответил тогда Вадим уверенно. А сегодня утром, при сборах в гостинице он опять спросил: «Как, по-вашему … серьезно, Вадим Палыч … Может такое быть?» «Может, Юра, – ответил тот. – Всё может быть.» А теперь они шутят, переливают из пустого в порожнее и так ведут, словно это их не касается. Неужели теперь, когда всё сделано, отберут?

Потом-то он понял, что причиной его первой поездки на ТП[1] было обычное везение дублёра: уволился Мокашов. Но в тот день, когда его вызвал к себе Воронихин и предложил ознакомиться с материалами по «гибриду» он недоумевал. Сам он занимался в то время облетом Луны и считал на машине планирующий спуск. На всякий случай он обратился к Вадиму, но и ответ Вадима его не удовлетворил.

– Ничего, вгрызайся, – сказал Вадим. – Во всяком случае, это полезно. Сейчас такой человек нужен, чтобы разбирался в системе и баллистику сёк.

– Нам нужен такой человек, – добавил Вадим, – честный и малограмотный.

Маэстро знал манеры Вадима и поэтому ждал.

– Родине нужен такой человек, как ты.

– Это мне не подходит.

– Конечно, не подходит. Через месяц поедешь, а пока разберись.

– Это всё?

– Всё.

Несколько соображений имелось в пользу Маэстро. Нужен был человек, который не будет ныть и чернить всё, сделанное до него. Времени оставалось мало, и хотя в общем всё уже было сделано, требовалась скрупулезная проверка. И ещё не хотелось подключать чужих. Это было важным соображением. И хотя Маэстро был занят на других работах, оно решило дело.

На время Маэстро обложился документами по «гибриду»: исходными данными, программами прежних полётов, отчетами по моделированию. И везде на документах от теоретиков стояла подпись Мокашова, хотя сам он уволился и пропал с горизонта фирмы. Перед самым отъездом Вадим сказал ему вместо напутствия: – Ехать некому, сам понимаешь. Человеческие пуски на носу. Во всем полагайся на Славку. Кое в чём и ты будешь его выручать. Там в связи с пуском нового носителя такая куча генералов и главных, и ты, возможно, будешь для них своего рода экскурсоводом. А перед пуском приедем я и Викторов или Иркин или Воронихин. В случае чего, звони.

«Нашли, тоже мне, говорящего попугая», – проворчал про себя Маэстро, хотя в душе был чрезвычайно рад свалившейся удаче. На ТП – техническую позицию, как ещё называли космодром, от отдела ездили в то время считанные единицы, а от их теоретического сектора совсем никого не посылали. В отличие от прибористов их называли «теоретиками». Они вели расчеты и раньше других обсчитывали объекты. Прибористы подключались к ним на том этапе, когда теоретикам всё было ясно. Сначала прибористы приходили робко и начинали примерно так:

– Извини меня за дурацкий вопрос. Мне непонятно …

И теоретики объясняли требуемое, но время шло и к теоретикам обращались всё реже. Дотошные прибористы выжимали теоретиков, как лимон, записывая данные в проектную документацию, Затем надобность в теоретиках возникала только в пожарных случаях, когда случалось отклонение в приборах или появлялся нерасчетный режим. Теоретики к тому времени уже рассчитывали следующую машину, о которой прибористы пока и не подозревали, и при вопросах вспоминали, поднимая глаза к потолку. А в это время в приборном части отдела в период выпуска реальных приборов («железа», как здесь говорили) стояли на головах. И когда какой-нибудь приборист, подпертый жестким сроком, прибегал посоветоваться и не находил теоретика на месте, он просто зеленел от негодования.

– У нас хроническая бессонница и круглосуточный цех. А теоретики идут в это время пить пиво и есть шпикачки, – говорили прибористы, и это были самые слабые выражения, вылетающие по этому поводу из их уст. И только насущная необходимость в расчетах и светлых теоретических головах не раз сдерживала страсти. Теоретикам всегда попадало. В горячке предпусковых испытаний слово «теоретик» воспринималось не иначе как «сачок» и произносилось в сугубо ироническом смысле. Заботы о теоретиках начальника отдела и других руководителей, напоминали родительские заботы чрезвычайно перегруженных работников. Они понимают ответственность воспитания и свой родительский долг. Они желают выкроить минутку. Но вот беда, этой минутки нет, как правило.

Урезанное внимание неизбежно порождало урезанные возможности. В командировки теоретиков не посылали. От конференций их (где им, казалось, быть сам бог велел) старались отговорить: «Там ничего интересного. Вот если бы вы поехали с докладом, а так не стоит». И на ТП ездили одни прибористы. Вот почему, как ни ворчал про себя Маэстро, и он сам, и окружающие, конечно, понимали, что ему в этом удивительно повезло.

И потому в утро отлёта, когда всё уже было решено, и он спешил с чемоданчиком к автобусу, в его душе играла светлая музыка. Внезапно она становилась торжественной и неземной, как, скажем, «Полёт валькирий» Вагнера. Ему хотелось даже, чтобы всё было не так, чтобы гремели вдоль его пути литавры, чтобы люди, останавливаясь на минуту, кланялись, кивали, прощально махали рукой. А он шёл бы среди них немного смущенный, гордый, как говорится, оказанным доверием, помахивая чемоданчиком в одной руке и плащом в другой. Но люди озабоченно спешили по делам. Для них это было обычное будничное утро, и не с кем было ему перекинуться взглядом, поделиться возбуждающей радостью, сказать на худой конец короткое «пока».

В автобусе, как назло, у него не оказалось мелочи. Он долго шарил по карманам. «Хорошенькая история. Этого только не доставало. Как безбилетника заберут».

Автобус был пуст, такие недавно пустили без кондуктора. Он показал водителю трешку – самое мелкое, дождался, что тот, заметив, отрицательно кивнул, затем уселся на высокое сидение над колесом.