Владимир Архипенко - Ищите связь... Страница 10

— Вот здесь он, извольте ознакомиться, господин полковник.

Он скромно потупил глаза, ожидая, что Утгоф скажет: «похвальная оперативность» или что-то в этом роде. Но полковнику было сейчас не до тонкостей обращения. С утра у него нудно и отвратительно болела печень (не помогли даже карлсбадская соль и грелка), после завтрака его поташнивало. Но свою усилившуюся болезнь он тщательно скрывал от коллег, знал, что с этим народом надо держать ухо востро: того и гляди настрочат в Петербург, намекнут, что не только по возрасту, а уже и по здоровью начальнику управления пора на пенсию. А как раз на пенсию он и не хотел, хотя и знал, что пособие установят ему приличное — он боялся потерять единственное, что ему доставляло глубокую радость в жизни: обладание реальной и большой властью, возможность распоряжаться судьбами людей.

Утгоф сухо кивнул Шабельскому, предложил ему присесть, подождать, пока он ознакомится с текстом. Тот послушно присел на краешек стула, терпеливо приготовился ждать — знал, что начальник будет мусолить текст долго-долго, по нескольку раз перечитывать каждую фразу, и уж если обнаружит запятую не на место, то начнет своим скрипучим голосом объяснять, как тщательно надо готовить документацию.

И действительно, три страницы Утгоф читал чуть ли не полчаса, так что Шабельский успел впасть в тоскливое уныние. Изредка он бросал взгляд на лицо начальника и видел, что тот болезненно морщится. Теперь уже ротмистру вовсе не казалось столь очевидным, как накануне вечером, что текст у него получился удачным. И вообще черт его знает, чего мог углядеть этот желчный старик?

Кончив наконец читать, Утгоф поднял водянистые глаза, поглядел на подчиненного, пожевал тонкими губами.

— В общем-то вы эту штуку удачно написали… но только вот, — сказал он, — не слишком ли вывод здесь категоричный? Ну, насчет того, что на кораблях спокойное состояние и что брожение не будет усиливаться? Вы же видите, ротмистр, что в Петербурге-то делается. Забастовка за забастовкой — такого уж давненько не бывало. А у нас, в Гельсингфорсе, выходит, тишь да гладь?

— Господин полковник! — живо отозвался ротмистр. — Я, конечно же, понимаю, что тишь да гладь в нашем деле не бывает. Но то, что у нас куда спокойнее, чем в столице, — это по всему видно. У нас даже кривая арестов книзу пошла. Да и сообщения агентуры успокаивают — на кораблях все в допустимых рамках, матросы ведут себя в целом спокойно, нервозности в нижних чинах не наблюдается.

— Ох, ротмистр, не нравится мне это флотское спокойствие. Этот флот, между нами говоря, пороховая бочка.

— Но ведь, господин полковник, мы за последние годы сколько превентивных арестов сделали. И как агентурную сеть расширили! Вот результаты-то и сказываются. И мне, например, просто приятно, что именно под вашим руководством финляндское управление добилось таких результатов. Пусть начальство и поглядит — пока у него под носом в столице черт-те что делается, у нас все в законных рамках!

— Ну тут вы, Станислав Казимирович, пожалуй, в целом правы, — поддался на лесть Утгоф, — кое-что мы действительно сделали. Может быть, даже в чем-то и больше, чем другие управления. Рапорт я подпишу в таком виде, как есть. Когда думаете его отправить?

— Сегодня суббота. Может быть, с нарочным завтрашним вечерним поездом? Как раз в понедельник утром пакет будет на месте…

— Э, нет, Станислав Казимирович! Зачем откладывать. Я прослышал о том, что фон Коттен и в воскресные дни в присутствии бывает. Отправьте нынче же с вахмистром Ярыгиным. Пусть едет дневным курьерским. Но только напомните, чтобы утра он не ждал, а сразу же по прибытии отвез пакет и сдал ночному дежурному. А вас лично благодарю за похвальную оперативность.

Шабельский легко поднялся, щелкнул каблуками, сказал почти по-солдатски:

— Рад стараться!

Он и действительно был рад в эту минуту.

СВЯЗНОЙ ГЕЛЬСИНГФОРССКОГО КОМИТЕТА

«Наша газета появляется в тот момент, который справедливо может считаться гранью, разделяющей два периода рабочего движения в России… Рабочее движение перешло грань».

«22 апреля на газету «Правда» наложен арест». «23 апреля на газету «Правда» наложен арест». «24 апреля на газету «Правда» наложен арест».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Состав медленно катил по дамбе через мелководный залив Тёлё. Колеса погромыхивали на стыках рельсов, маленький вагон ощутимо вздрагивал. Прозрачные струйки змеились снаружи по чистому, недавно вымытому оконному стеклу, причудливо искажая перспективу. Из окна видна была тусклая серая поверхность залива и изломанная линия мокрых камней на берегу.

Миновав дамбу, поезд набрал ход, бойко помчал по узкому, вырубленному в скалах узкому ущелью. Темные от влаги косые срезы гранита мелькали почти у самого окна. Состав вынырнул из гранитного коридора, миновал лесистую равнину и снова покатил сквозь скалы. Здесь — между Гельсингфорсом и полустанком Огельбю — железная дорога прорезала один за другим четыре каменных кряжа.

В другое время Думанов, который находился в пути в полном одиночестве, наверняка залюбовался бы суровым ландшафтом. Однако сейчас ему было не до пейзажа. Он сидел, откинувшись на спинку узкого диванчика, смотрел в окно рассеянным взглядом, не улавливая открывавшейся перед ним красоты. Думанов чувствовал себя неловко и стесненно в чужой одежде, хотя костюм был даже просторен, и даже слишком. Жесткий воротник белой накрахмаленной рубашки безбожно царапал шею. Такие сорочки рабочие с усмешкой называли «глаже-манже». Товарищи наскребли денег и купили ему билет в спальный вагон второго класса. Билет в переводе на русские деньги стоил семь с лишком рублей и был попросту не по карману рабочему человеку. Даже мелкие чиновники, учителя гимназий, приказчики обычно пользовались вагонами третьего класса. Но решающую роль сыграло соображение о том, что полиция меньше обращает внимания на пассажиров второго класса.

Думанов расстегнул воротник, ослабил галстук и с улыбкой взглянул на свои пальцы. Хотя он в пяти водах мыл утром руки, не жалея мыла, и скреб пальцы щеткой, заусеницы у основания ногтей так и остались темными. Любой профессиональный сыщик без труда узнает до этому признаку руки рабочего-металлиста…

А откуда могли его руки быть другими, если с одиннадцати лет он имеет дело с металлом — режет, пилит, сверлит, паяет, шлифует, гнет его… Трудные достались ему учителя — пришлось изведать побои, унижения. Но как-то сумел он в суровую для себя пору не озлобиться, не зачерстветь сердцем. И может быть, оттого что собственное его детство было таким нелегким, с особой заботой относился он к мальцам, работавшим учениками.

Но сейчас, в поезде, везущем его в Петербург, Тимофей подумал о себе лишь мельком, его мысль вновь вернулась к заданию, которое возложили на него товарищи, к плану матросского выступления, назначенного на 24 апреля.

План этот был дерзок и смел. Когда берега Финляндии скроются за горизонтом, в назначенный час матросы «Рюрика», «Цесаревича» и «Славы», а за ними и других кораблей нападут на командный состав, вооружившись чем придется. Наиболее ненавистные офицеры полетят за борт, других запрут в каютах, а штурманов силой заставят вести эскадру на Ревель. Стоящие там корабли под угрозой артиллерийского обстрела присоединятся к восставшим, и тогда усиленный отряд вернется к Гельсингфорсу, заставит капитулировать командование Свеаборгской крепости. Обеспечив себе тыл, отряд пойдет к Кронштадту, где матросы наверняка присоединятся к восставшим. И тогда откроется путь на Петербург… Если все пойдет по плану, то под жерлами мощных морских орудий войска столицы вынуждены будут сложить оружие, а правительству ничего не останется больше, как принять все требования восставших.

Прошлой ночью члены подпольного комитета решили, что во время восстания они должны быть на кораблях. Работая в портовых мастерских вместе с другими рабочими, они в последнее время бывали на кораблях, устраняя последние неполадки. Накануне выхода в море, им с помощью матросов предстояло спрятаться в корабельных отсеках, чтобы в час восстания возглавить выступление.

Таков был план. Конечно же, выполнить его будет трудно, наверняка встретятся непредвиденные случайности. Одно было несомненным: если восстание начнется, как намечено, матросов уже не остановишь ничем. Они будут драться до победы или же погибнут. В самом крайнем случае, если удастся поднять только меньшую часть кораблей Балтийского флота, всегда есть возможность уйти от расправы в порты Швеции или Норвегии…

И вот эти-то чрезвычайной важности сведения Думанов вез в Петербургский комитет, который даже не подозревал о том революционном взрыве, который через несколько дней должен был по воле балтийских матросов потрясти всю Россию. Никто из Гельсингфорсского ревкома не посмел доверить эти сведения бумаге, даже прибегнув к шифру. Думанову предстояло передать их устно, при соблюдении строжайших правил конспирации.