Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун Страница 10

В этот год, вызвавшись идти в поход с отцом, аль-Мамун оставил во дворце свою дочь Зейнаб, прозванную Умм Хабиба[30], — совсем еще юную девушку, которой не исполнилось и двенадцати. Подобно отцу, она была умна, образованна, обладала острым, независимым умом, а от деда — халифа ар-Рашида — унаследовала фанатическую приверженность Хашимидам. Несмотря на юный возраст, Зейнаб отличалась непреклонным и своевольным характером. Отец знал о ее склонности к Хашимидам, и это ему было не по душе — ведь он хотел привить ей симпатии к персам. Поэтому воспитание дочери он поручил одной невольнице, которая вырастила его самого.

Дананир, так звали эту невольницу, принадлежала прежде семье Бармекидов, когда та находилась еще на вершине славы, и визирь Джафар, под опекой которого, как помнит читатель, находился тогда аль-Мамун, поручил Дананир воспитать в юном наследнике любовь к персидской культуре. На ее руках вырос аль-Мамун, и даже став юношей, он по-прежнему продолжал уважать свою воспитательницу и слушаться ее, а когда стал взрослым, забрал ее к себе во дворец, включив в число своих невольниц.

Новорожденную Зейнаб он также вверил попечениям Дананир, наказав воспитать ее в духе свободомыслия и любви ко всему персидскому. И Дананир постаралась не за страх, а за совесть выполнить его наказ.

Халиф, однако, обожал свою внучку. Это он назвал ее Зейнаб и придумал ласковое прозвище — Умм Хабиба. Он часто в часы досуга приглашал ее к себе, играл с ней, дарил ожерелья и браслеты. Иногда девочка присутствовала на вечерах, где собирались только взрослые члены халифской семьи. Там она сидела подле жены халифа — Зубейды, необычайно гордясь, что она тоже хашимидка, поскольку девочка постоянно слышала разговоры о гордости и величии Хашимидов, разговоры, которые ее душа впитывала, как губка. Так развилась в ней сильная приверженность к Хашимидам, и Дананир, несмотря на все свои старания, ничего не могла с этим поделать. Вместе с тем Зейнаб оставалась послушной своей наставнице, почитала ее и очень любила откровенно беседовать с ней, не утаивая ничего, что волновало ее детскую душу.

Глава 8. Умм Хабиба и Дананир

Дочь аль-Мамуна Зейнаб, по прозвищу Умм Хабиба, в свои двенадцать лет выглядела на все шестнадцать. У нее было прелестное личико с блестящими глазами, маленьким носом и полными алыми губами; выдававшийся вперед подбородок свидетельствовал о твердости характера, а в темных глазах, глядевших прямо, светился ум. Дананир воспитала девочку в строгой простоте, не дав развиться распространенной в те времена тяге к роскоши и богатым нарядам, и Зейнаб, бывало, целыми днями ходила в одной простой накидке, с волосами, свободно распущенными по спине.

Воспитательница Зейнаб — миловидная, белолицая Дананир — выросла в доме Яхьи Ибн Халида Бармекида, куда попала совсем еще ребенком. Ее отец, житель Басры, обучил девочку стихосложению, чем она и привлекла Яхью, взявшего ее к себе. Пусть читатель не путает ее с другой Дананир, певицей, прославившейся своим прекрасным голосом и умением декламировать стихи, — нет, наша Дананир была склонна к ученым занятиям. А вечера в доме Яхьи, как и у других Бармекидов, не проходили без споров о литературе, науках, искусстве. Бармекиды были первыми, кто стал покровительствовать наукам во времена Аббасидов.

Когда Яхья решил перевести на арабский язык трактат Птоломея «Алмагест»[31], он пригласил к себе лучших переводчиков, и тогда часто можно было видеть, как Дананир, сидя в их обществе, жадно внимала беседам о законах движения небесных тел. Ее подруги-невольницы смеялись над ней и стыдили за то, что она пытается постичь эти запутанные науки, представлявшиеся им чем-то вроде таинственных значков, смысл которых доступен лишь самым выдающимся ученым из иноверцев.

Философия была тогда для арабов новой наукой: до них еще не дошли переводы сочинений старых философов, да и вообще знакомство с переводами ограничивалось одним трактатом по астрономии и несколькими — по медицине, переведенными при аль-Мансуре, аль-Махди и ар-Рашиде. Дананир, однако, была не чужда интереса к философии, она внимательно прислушивалась к беседам в доме Яхьи, которые обычно предшествовали переводу философских сочинений. Она славилась среди невольниц Бармекидов как умная и любознательная женщина.

Когда визирь Джафар доверил Дананир воспитание аль-Мамуна, она часто, играя с мальчиком в саду, чертила на принесенном листе пергамента или бумаги разные астрономические или медицинские символы, заставляя воспитанника запоминать их. А когда тот подрос и сам стал тянуться к знаниям, не было вопроса, на который Дананир не дала бы ему ясный, подробный ответ. Потом Дананир начала учить мальчика разным наукам — в той мере, как это позволял его возраст. Делала она это не столько по обязанности, сколько из любви к знаниям, ибо справедливо, что для любящего знание сеять его столь же приятно, сколь и пожинать его плоды.

Благодаря стараниям Дананир, когда аль-Мамун вырос и образованием его занялись учителя, в нем развилась склонность к отысканию взаимной связи различных явлений, что привело к занятиям философией и принятию учения шиитов. Эмир даже занимался переводами древних авторов, что в дальнейшем принесло ему известность.

И в зрелом возрасте аль-Мамун продолжал уважать Дананир, относясь к ней, как к матери. Он часто проводил с ней часы досуга, ведя долгие беседы и восхищаясь ее умом. Вот почему доверил он этой невольнице воспитание своей дочери, будучи уверен, что та воспитает ее как надлежит.

Зейнаб, подобно отцу, обладала редкой любознательностью и стремлением выяснить причины и следствия разных явлений окружающего мира, так что Дананир не приходилось особенно побуждать девочку к учебе. Мать Зейнаб умерла рано, и девочка в самом нежном возрасте стала называть свою воспитательницу «мамой» и так к этому привыкла, что в дальнейшем уже иначе ее и не называла; возможно, она любила Дананир сильнее, чем отца, потому что аль-Мамун, будучи занят политикой, мало вникал в то, как развивается его дочь.

Надобно сказать, что в те времена отцы вообще редко занимались своими детьми, чаще всего они поручали воспитание детей невольникам.

Итак, Зейнаб усвоила основы философии и старалась по мере сил добраться до сути всего происходящего в мире. Она забросила игры и забавы сверстников, меж тем как при халифском дворе, и при дворе аль-Мамуна в частности, то и дело устраивались различные увеселения. Развлекались все — даже слуги и невольники, но Зейнаб держалась в стороне. Из слуг она выделяла лишь свою воспитательницу, с которой не расставалась ни на минуту. Она шла вместе с Дананир в сад рвать цветы, и далее — к клеткам со львами, где можно было наблюдать, как служители кормят этих страшных зверей большими кусками сырого мяса. А если девочку тянуло поразвлечься, она садилась за шахматы, которые были тогда совсем новой игрой при халифском дворе, — первый, кто ввел их, был сам халиф ар-Рашид. Дананир научилась этой игре и частенько играла с Зейнаб. Иногда они отправлялись к западным воротам, выходившим на пристань, и садились там у окна, на террасе, любуясь из-за занавесок зрелищем скользивших по Тигру судов. И им было очень весело — ведь часто мимо проплывали лодки с певцами и музыкантами.

Глава 9. Лекарь из Хорасана

Случилось так, что в тот день, с которого мы начали наше повествование, Зейнаб сидела со своей воспитательницей на террасе над пристанью, любуясь рекой. На ней была простая розовая накидка, на шее жемчужное ожерелье, подаренное дедом накануне отъезда в Хорасан. Они разговаривали о звездах и знаках зодиака. Тема эта была трудной даже для Дананир, и она заметила:

— Неплохо бы расспросить об этом нашего лекаря, когда он вернется.

— Что понимает он в звездах? — удивилась Зейнаб.

— Не скажи! Часто лекари знают тысячи вещей на свете, — улыбнулась Дананир, — особенно те, что из персов. Далеко ходить не надо: наш лекарь не только умеет лечить разные болезни, он еще и философ!

Тут Зейнаб стало смешно, и она звонко рассмеялась. Так смеется юная девушка, не ведавшая в жизни ничего, кроме радости.

— Неужели он знает больше тебя? — в темных глазах ее отразилось недоверие. Конечно же, она была убеждена, что ее воспитательница знает больше всех на свете, — ведь люди часто безгранично верят в тех, под чьей опекой выросли и от кого получили начатки знаний. Так, в глазах детей их родители или воспитатели — кладезь премудрости, а учителей своих они считают самыми великими философами, даже если те на поверку оказываются невежественнее деревенского судьи. Дети часто считают непреложной истиной любые слова своих наставников. Даже если учитель не слишком умен, то ученик все равно ставит его выше прочих ученых, полагая, что уж в своей-то области, скажем, в грамматике и правописании, его учитель непревзойденный мастер.