Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун Страница 11

Дананир знала об этом и, услышав, как Зейнаб превозносит ее знания, улыбнулась:

— В том-то и горе, моя госпожа, что я ничегошеньки не знаю, я ведь только подбираю крохи со стола настоящих ученых! Ну, а что до нашего лекаря, так он изучал медицину и философию в знаменитой школе Джундишапур, из которой вышел Ибн Бахтишу[32], врачеватель самого эмира верующих! И наш лекарь многому у него выучился, особенно алхимии и астрологии. Иначе как аль-Фадль Ибн Сахль доверил бы ему здоровье повелителя нашего аль-Мамуна?

— Когда это было? — перебила ее Зейнаб. — Разве аль-Фадль сейчас не с отцом моим в Хорасане?

— Конечно, конечно, они сейчас там. Я хочу сказать, что этого лекаря прислал к нам несколько лет тому назад аль-Фадль Ибн Сахль с письмом, в котором назвал его лучшим в Хорасане врачевателем и ученым. Это сразу заметно, стоит только взглянуть на его лицо.

— А почему он не живет у нас? Мой отец ему не разрешает?

— Нет, причина в другом. В первый же свой приход он договорился с нашим господином, что не будет жить во дворце по каким-то особым причинам, и эмир согласился.

— Но где же он живет? — заинтересовалась Зейнаб.

— Насколько мне известно, в аль-Мадаине[33], где-то по соседству с дворцом Хосрова Ануширвана, самого великого и справедливого персидского владыки. Кстати, ведь и наш лекарь перс.

— То, что он перс, я сразу поняла, у него и сейчас не чистый арабский выговор. Вот жил бы он здесь, среди багдадцев, так быстро бы научился правильно говорить.

— Но аль-Мадаин — не за горами, — заметила Дананир, — всего несколько часов пути по направлению к югу.

— Все равно, — упрямилась Зейнаб, — он должен был поселиться здесь после отъезда отца, чтобы поддерживать нас — ведь дворец так далеко от города! Я помню его, он похож на великана — у него такая большая голова. Хотя мы и знакомы с ним давно, я до сих пор пугаюсь всякий раз, когда он берет меня за руку, чтобы сосчитать пульс.

— Ну, что ты? — улыбнулась Дананир. — Просто он высокого роста, а длинная одежда делает его еще выше. Но он говорит, как образованный человек, и обладает приветливой, располагающей к себе манерой обращения. Иногда, когда больше всего нам нужен, он может исчезнуть на несколько дней, и тогда найти его невозможно. Здесь много и других врачевателей, но я больше всех доверяю ему.

— Мамочка, пожалуйста, — Зейнаб шаловливо обняла воспитательницу, — скажи ему, пусть живет рядом с нами, в одном из дворцовых покоев.

— Как только приедет, я предложу ему, — согласилась Дананир, — может быть, он и уважит нашу просьбу. Взгляни-ка, вон с юга поднимается по реке лодка. Не он ли это?

Пока они говорили, взгляд Зейнаб блуждал то по воде, то по соседнему берегу, окаймленному величественными пальмами, за которыми до самого горизонта раскинулась зеленая равнина, покрытая в разных местах деревьями и кустарниками; сквозь них светлели отдельные постройки, разбросанные по этой равнине, словно драгоценные камни по зеленой парче. Солнце клонилось к закату, и по воде уже протянулись длинные тени от пальм. Эти стройные зеленые красавицы отражались в колеблющейся речной воде, и отражение их можно было принять за настоящие, только перевернутые, деревья, корни которых прочно вросли в кромку берега, а листва полощется в воде, то распадаясь, то вновь соединяясь. И казалось, что они и живут особой жизнью, судорожно извиваясь, как змеи, стремящиеся вырваться из рук того, кто держит их за хвост, — вот-вот им удастся вырвать свои корни из земли и скрыться в глубине вод…

Это зрелище и созерцала Зейнаб, пока Дананир не обратила ее внимание на лодку, в которой, как она полагала, мог ехать лекарь.

— А как он обычно приезжает к нам, по берегу или по реке? — спросила девушка. — Я почему-то думала, что он едет на лошади.

— Из аль-Мадаина сюда есть два пути, — ответила Дананир, — сухопутный и водный.

Глава 10. Неожиданные гости

Они продолжали беседовать, наблюдая из-за занавесей за лодкой, пока та не скрылась за очередным изгибом реки, и они ненадолго забыли про нее. Зейнаб наскучило сидеть на террасе и она собралась уже встать, как вдруг услышала поблизости звук рассекаемой веслами воды и хлопанье паруса; девушка обернулась. С юга к пристани приближалась большая лодка, два гребца уже свертывали парус. В лодке находились две женщины. Одна куталась в старую, полинявшую от времени накидку; накинутое на голову покрывало оставляло открытым лицо, испещренное глубокими морщинами. На второй был черный плащ и покрывало того же цвета, закрывавшее все лицо так, что были видны одни глаза.

Гребцы с поспешностью привязали лодку к кольцу, вмурованному в стену пристани, и перекинули на берег мостки. Женщины встали и, держась друг за друга, сошли по ступенькам на берег. Стоя у подножья лестницы, старуха внимательно осматривалась, словно желала увидеть кого-нибудь, к кому могла обратиться.

— Это и есть Мамунов дворец, тетушка, — сказал один из гребцов.

Дананир тотчас вскочила, подошла к дверям и встала на пороге, пристально глядя на женщин. Зейнаб осталась сидеть, ожидая, что же произойдет дальше.

Очень скоро — очевидно, она узнала прибывших — Дананир сбежала по лестнице вниз и заключила старуху в свои объятия; потом отступила и, низко склонившись, поцеловала ей руку. Поддерживая старую женщину, она повела ее наверх, а девушка последовала за ними. Зейнаб наблюдала эту немую сцену, ожидая, что Дананир вот-вот скажет что-нибудь и она, Зейнаб, поймет, кто эти путешественницы. Но Дананир все так же молча ввела опиравшуюся на посох старуху на террасу и, приблизившись к Зейнаб, тихо сказала:

— Пойдем с нами внутрь, госпожа.

Зейнаб встала. Они прошли через галерею, соединяющую западные ворота с внутренними покоями дворца, и очутились в приемной зале. Отослав всех слуг, Дананир пригласила гостей сесть; женщины, сняв обувь, присели на скамью у стены. Зейнаб тоже уселась на подушку и теперь внимательно их разглядывала.

Старуха сняла с головы покрывало, и ее седые волосы рассыпались по плечам. Девушка тоже приоткрыла лицо — нежно-оливкового оттенка, оно было прекрасно необычной, какой-то неземной красотой; правильные, тонкие черты его говорили о благородном происхождении, а простая бедная одежда только подчеркивала красоту незнакомки. Вместе с тем в облике девушки угадывалась тайная горечь или печаль, но ни черная одежда, ни следы слез на глазах не могли скрыть ее юной свежей прелести. Она вошла в зал потупив взор, словно стремясь спрятать нечто, тревожившее ее душу, но сев, подняла голову и взгляд ее темных глаз оказался глубоким и таинственным. Она посмотрела на восторженно созерцавшую ее Зейнаб, их глаза встретились, и Зейнаб ощутила во взгляде девушки необычайную притягательность, какую ей не доводилось до сих пор испытывать. Гостья была примерно того же возраста, что и Зейнаб, и дочери эмира смутно припомнилось, что она уже видела эту девушку раньше.

Что касается старухи, то, несмотря на жалкий и печальный облик, лицо ее хранило отпечаток былого величия и гордости.

— Тебе не знакома эта женщина, госпожа? — спросила Дананир, указывая на старуху.

— Нет, — шепнула Зейнаб.

Дананир горестно покачала головой:

— О моя госпожа, перед тобой почтенная Умм Джафар[34].

Зейнаб отшатнулась: Зубейду, жену ар-Рашида, тоже называли иногда Умм Джафар, но та была гораздо моложе и вовсе не походила на эту оборванную старуху.

Дананир заметила ее испуг.

— Нет, моя госпожа, это мать Джафара — визиря. Зовут ее Аббада, она дочь Мухаммеда Ибн аль-Хусейна Кахтабы.

Зейнаб знала, что дед ее коварно убил своего визиря по имени Джафар и отобрал в казну все его имущество. Про мать же Джафара она никогда ничего не слышала и думала, что той давно нет на свете. В девушке проснулась хашимидка — она невольно нахмурилась и подалась назад.

— Умм Джафар хорошо знает твоего отца, а нашего повелителя, аль-Мамуна, госпожа, — поспешила Дананир развеять враждебность хозяйки, — ведь он рос под ее опекой. Аббада преданно служила эмиру и снискала его уважение. После казни Джафара эмир часто о ней вспоминал, сожалея, что не может ничем помочь. Если бы он только знал, что Умм Джафар осталась жива, то непременно пригласил бы ее к себе и облагодетельствовал.

Мать Джафара сидела как изваяние, стараясь скрыть свое горе, и лишь украдкой смахивала набегавшие на глаза слезы. А Зейнаб слова воспитательницы настолько растрогали, что, заметив, что старая женщина плачет, она чуть не расплакалась сама, но ее спасли остатки привитой с детства ненависти к Бармекидам. Понимая, что творится в душе ее воспитанницы, Дананир поспешила добавить:

— Даже наш повелитель, эмир верующих ар-Рашид, несмотря на то, что он сотворил с ее сыном, очень любил и уважал Аббаду — ведь она выкормила и воспитала его самого, когда он был еще грудным младенцем, а мать его умерла. Ар-Рашид часто с ней советовался и высоко ценил ее мнение, я даже слышала, как он называл свою кормилицу «Умм ар-Рашид»[35].