Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода Страница 10

Рей бросился вперед, надежно прикрывая себя, подняв кулаки к подбородку. Он начал бой длинными прямыми ударами, втянув голову в плечи, затем ускорил темп и перешел к коротким ударам в корпус и к быстрым двойным ударам в бок противника.

Рей молотил кулаками по воздуху, преследовал собственную тень, изображал невероятный матч против неуловимого, непобедимого чемпиона, все время ускользавшего и все время нападавшего. Он наступал и отступал от одного конца зала к другому, давал возможность незримому противнику загнать себя в угол, затем высвобождался ловким движением корпуса, решительно бросался в контратаку и наносил апперкеты в подбородок невидимки, от которых ходуном ходили стены стандартного домика.

Позабыв обо всем на свете, присутствующие следили за этим сражением с призраком. Большинство парней вскочило с мест, они хлопали друг друга по плечу, сжимали кулаки, машинально повторяли некоторые прямые удары Рея. Они так хорошо изучили этот благороднейший вид спорта, что по поведению Рея без труда представляли себе реакцию противника — его мимику и ответные удары. Они предостерегали молодого чемпиона, и тот часто уклонялся от удара или бросался в атаку, следуя указаниям друзей. С языка у них невольно слетали словечки, заимствованные из жаргона рингов, на котором удар под ложечку называется ударом под «дыхалку», никудышный боксер — «мешком», а хороший — «зверюгой».

Иллюзия была так сильна, что зрителям казалось, они вдыхают запах ринга, эту пьянящую смесь эфира, пота, мази и примочек. Девушки взвизгивали, словно видели кровь, брызнувшую из рассеченной брови бойца во время субботнего состязания в Зале празднеств. Парни грубо обрывали их, насмешливо предупреждая:

— Спасайте свои тряпки! Кровь!

И наконец Рей бросился в последнюю атаку. Все закричали, скандируя его имя:

— Рей! Рей! Рей! Рей! Рей!

Противник был уже всецело в его власти, он уже не защищался под градом сыпавшихся ударов. Левый удар в печень, апперкет в подбородок, и вот он уже бессильно сполз на колени, а Рей мгновенно нанес ему, почти не разгибая руки, удар справа страшной силы.

У всех перехватило дыхание. Рей степенно отошел в угол, ожидая результатов своего последнего удара; Мимиль с драматической простотой отсчитывал секунды взмахами руки:

— …семь, восемь, девять…

Затем скрестил на груди руки и проревел:

— Аут!

Молниеносная победа была встречена громом рукоплесканий. Рей прежде всего подошел к своему отважному противнику, чтобы пожать ему руку и сказать несколько ободряющих слов, потом поблагодарил тренера и, наконец, раскланялся на все четыре стороны перед публикой.

Раздался всеобщий взрыв смеха.

— Садись же к столу, Рей. Ты обедал?

— Да, у меня было деловое свидание в Париже, и я пообедал. Извините, что опоздал.

— Так выпей хоть кофе с ликером…

— С огромным бы удовольствием, но ведь я на режиме. Разве только стаканчик фруктового сока, если вы уж очень настаиваете.

Полэн сиял, довольный честью, которую ему оказал чемпион. Целый матч, разыгранный только в его честь! Розетта прижималась к Полэну, испуганная грубостью боя. Парни обсуждали ловкость Рея, его глазомер.

Рей улыбался, окруженный почитателями. Четыре металлических зуба чемпиона поблескивали при улыбке, под глазами были фонари, а на левом виске виднелся еще не рассосавшийся кровоподтек. Кофе за это время уже успел остыть. Все залпом осушили свои чашки, и папаша Адриен налил их до половины ромом. В эту самую минуту, конечно, явился Виктор. Нюх у Виктора просто потрясающий: стоит откупорить бутылку, пусть даже на расстоянии километра, — и он тут как тут… Закуски его не интересуют.

— Кто же запевает? — спросил папаша Манн, верный традициям.

— Ритон, конечно! Валяй Ритон, начинай свою новоиспеченную!

— Ритон, спой! Ритон, спой! Ритон, спой!

Ритон знаком показал, что он еще не кончил. Чуть попозже… И опять принялся что‑то царапать на скатерти.

Слово взял Морис.

Ч

— А теперь по случаю женитьбы нашего друга Полэна несколько слов скажет секретарь Союза молодежи Гиблой слободы Рене Шантелуб.

Морис сделал это заявление по собственному почину. Они с Шантелубом ни о чем не договаривались. Тот даже не подготовился. Секретарь откашлялся, встал и, чтобы придать себе смелости, окинул взглядом членов своей ячейки, на поддержку которых можно было рассчитывать: Морис Лампен, конечно, затем Ритон Мартен, Мимиль, Октав, Виктор, впрочем с этого взятки гладки… Пять человек вместе с Виктором, это из двадцати‑то собравшихся за свадебным столом! В голове у него мелькнула мысль, что надо бы завербовать в Союз новых членов. Можно бы вовлечь в организацию всех этих парней. Жако, например, да… но он неуловим, ускользает, как рыба, которую хочешь вытащить рукой из воды. Приучить такого парня к дисциплине? Об этом и думать нечего! А остальные? Каждый из них крепкий орешек, хоть и на свой лад.

Вот они собрались здесь все за столом, сидят перед ним, и настроение у них превосходное. Как раз тот самый неповторимый случай, о котором он мечтал. И именно поэтому Шантелуб рта не мог раскрыть. Он волновался, не знал с чего начать.

Слова Мориса вызвали движение за столом, потом наступила тишина. Гостям было не очень‑то по душе слушать Шантелуба вместо песен и анекдотов, но они смирились, решив, что на свадьбе Полэна его речь будет весьма кстати. Все устроились поудобнее: одни подперли голову ладонями, другие заложили руку за спинку стула и немного откинулись назад.

— Эй, Шантелуб, может, все же начнешь?

Он начал говорить слишком тихо, как оратор, который желает добиться полной тишины. Рей старательно раскупоривал графинчик с виноградным соком, а мамаша Мани стояла в почтительном молчании на пороге кухни.

— Дорогие друзья и товарищи… Ячейка Союза республиканской молодежи нашего квартала… хочет… поздравляет наших друзей Полэна и Розетту по случаю их бракосочетания и желает им много счастья. Это бракосочетание, — он нанизывал слова, чтобы выиграть время, и с отчаянием спрашивал себя, как приступить к основному вопросу, как найти подходящие выражения и объяснить то, что для него самого совершенно ясно—…это бракосочетание, в котором мы принимаем такое горячее участие… мы знаем, сколько… какие трудности встретятся им на пути…

Виктор зевал, даже не прикрывая рта рукой, Милу чертил вилкой по скатерти параллельные прямые, не то рельсы, не то электрические провода, а Жанна что‑то шептала на ухо Розетте.

Растерявшийся Шантелуб повторял общие места; он знал, что все это правильные, испытанные слова, и все же они не пробьют брони всеобщего равнодушия, да и сам он не чувствовал в эту минуту их глубокого значения.

— Мы юность, мы надежда родины…

Слова, пустые слова, которые ровно ничего не объясняли, даже модных усиков Жако. Гладкие, хорошо отполированные волнами камешки, которые слишком долго пролежали на берегу и теперь были совершенно сухими.

— …Мы преградим путь тем, кто хочет ввергнуть нас в пучину войны…

Все захлопали. Из вежливости.

— …Мы будущее… — Он повысил голос и изрек, не переводя дыхания: — Мы будем бороться со всей решительностью за лучшую жизнь, за… счастье, за мир и… за Мир и Свободу.

Шантелуб сделал ударение на последнем слове, точно поставил точку. Ему долго аплодировали, давая понять, что речь пора кончить. Ребята задвигались, потянулись за пирожными. Это означало, что оратор должен спокойно сесть на свое место, но он никак не мог на это решиться… Он был недоволен собой и продолжал стоять среди все усиливающегося шума, поглаживая кончиками пальцев висок и щеку.

Мимиль закурил сигарету, а Ритон — трубку. Рири протирал глаза и потягивался, Жюльен попивал ром, а Виктор стучал чашкой о бутылку в знак скромной, но настойчивой просьбы.

Шантелуб взял свою чашку и, закрыв глаза, одним духом проглотил ее содержимое. По телу пробежала дрожь. Он совсем позабыл, что в чашке ром. Его глаза увлажнились.

Радостный гул встретил появление Иньяса с аккордеоном в чехле из черного молескина. Он уселся на табурете, вытащил свой инструмент из чехла, приладил ремни на плечи.

— Вот оно, пианино бедняков!

Иньяс выпил ром, который ему налили, и вытянул губы; услужливая рука вставила ему в рот сигарету, другая поднесла зажигалку. Он затянулся, передвинул сигарету в уголок рта, быстрым движением растянул мехи аккордеона и так же резко сдвинул их.

Раздались два глубоких хриплых вздоха, и воздух наполнился звуками танца — жава.

— Эй, вы там, потише, а то не слышно Иньяса!

— Играй, Иньяс, валяй дальше!

Аккордеонист смущенно и гордо царил над залом, лицо его блестело от пота, над верхней губой чернели традиционные усики. Фальшивые ноты врывались порой в мелодию жава. Аккомпанемент басов звучал густо, подчеркивая капризные вариации танца.