Жан-Пьер Шаброль - Гиблая слобода Страница 11

Жанна Гильбер и Клод Берже встали, открывая бал. Рири Удон и Ивонна Лампен последовали за ними. Остальные столпились в другом» конце зала. Папаша Мани придвигал стулья к стене, бормоча слова припева. Звуки аккордеона делали все вокруг сказочно — прекрасным. После четвертого стаканчика взгляд Виктора стал тяжелым, он останавливался то на одном, то на другом приятеле и, казалось, говорил: «Ведь мы понимаем друг друга, правда, старина?»

Клавиши у аккордеона были грязные, с жирными отпечатками пальцев, с полустертыми нотами.

Жако против воли украдкой наблюдал за Бэбэ. Протанцевав два вальса с Реем и танго с Жюльеном, девушка принялась болтать с Лизеттой. Жако хотелось пригласить ее, ко он боялся получить отказ при товарищах. Он разыгрывал перед ней высокомерное безразличие, а перед приятелями притворялся, что все в порядке, но он, мол, умеет держать язык за зубами. Виктор сказал ему тихо:

— Слыхал, Жако, парни из Шанклозона собираются завтра прийти на танцы в «Канкан».

— Порядок! Вот будет потеха!

Жако зажмурился. Он улыбнулся и ударил кулаком о ладонь левой руки.

Постепенно всех сморила усталость. Аккордеон никак не мог одолеть «Сказки венского леса». Полэн распечатал коробку сигар и пустил ее по рукам.

Жако с наслаждением затянулся сигарой.

— Ну, как твоя песенка, Ритон? Готова?

Ритон оторвал край бумажной скатерти и встал. Вид у него был недовольный. Стихи еще не совсем отделаны. Особенно конец.

— Плевать! Начинай, Ритон, давай свою песенку! Ритон оперся ладонью о стол и запел:

Полэн Розетту в дом берет, —Рука, нога, спина, живот, —Аккордеон о том поет:Полэн Розетту в дом берет.[2]

Иньяс остановил его:

— Погоди минутку…

Он уловил мотив и стал подбирать его на аккордеоне.

— Ну как, выходит? Я буду аккомпанировать, начинай после вступления…

Аккордеон заворковал среди наступившей тишины.

Бедна невеста бедняка, —Спина, живот, нога, рука, —Есть сердце — нету кошелька, —Бедна невеста бедняка.

— Спина, живот, нога, рука, — весело подхватил Мимиль, ерзая на стуле.

— Да нет же, балда! Повторять надо первую строчку. Слушай хорошенько.

— Да не мешайте вы! Давай дальше, Ритон. Песенка у тебя просто мировая.

Пусть бог подаст им пирога, —Спина, живот, рука, нога, —К обеду ложка дорога,Пусть бог подаст им пирога!

Тут Ритон умолк и скомандовал:

— Хором, ребята!

Пусть бог подаст им пирога.

Но половина парней сбилась и запела: «Спина, живот, рука, нога…»

Когда одёже — грош цена…

— Слушайте внимательно этот куплет, — сказал Ритон и продолжал:

Когда одёже — грош цена, —Рука, нога, живот, спина, —Банкира помощь не нужна,

Ритон поднял обе руки, чтобы лучше дирижировать хором.

Когда одёже — грош цена…

Ребята по — настоящему спелись только под конец.

Что ж, сухо счастье их слегка, —Живот, спина, нога, рука, —Винца бы им хоть полглотка!Что ж, сухо счастье их слегка.

Последняя строчка прозвучала особенно слаженно. Ее повторили просто так, для удовольствия:

Что ж, сухо счастье их слегка!

— Ты прав. Слегка сухо, — проговорил, еле ворочая языком, Виктор и, придравшись к случаю, налил себе еще стаканчик. Затем повернулся к Жако и сказал, подмигивая: — Парни из Шанклозона завтра придут на танцы…

— Не беспокойся, прием обеспечен! Факт!

Какая‑то непонятная грусть овладела Жако. Сигара была превосходная. Песенка у Ритона вышла потрясающая. От рома во всем теле чувствовалась приятная легкость, а Иньяс играл на аккордеоне лучше всякого профессионала. Музыка и клубы ароматного табачного дыма придавали всему окружающему характер чего‑то нереального, сказочного. Ребята были мировые, Полэн и Розетта наслаждались счастьем. Здесь было хорошо, даже слишком хорошо, а Жако взгрустнулось. И так всегда. В кино, стоило Жако посмотреть журнал и документальный фильм, как он уже чувствовал себя несчастным, хотя гвоздь вечера и вместе с ним полтора часа ничем неомраченного удовольствия были еще впереди. Но он уже заранее знал, чувствовал — скоро фильм кончится. Мысль о неизбежном конце всякого удовольствия все портила ему. Жако курил, пил, в ушах у него звучал аккордеон Иньяса, и ему было по — настоящему грустно.

— Верно ведь, у Ритона получилась потрясающая песенка. «Что ж, сухо счастье их слегка».

Ночью слегка подморозило, и мостовая блестела, словно после дождя. Жако поднял воротник и засунул руки в карманы.

— Ну как, хорошо прошла свадьба? — спросила мать, едва он переступил порог.

Жако что‑то проворчал в ответ.

— Не знаю, что стряслось с малышом, — сказала мать. — Кашляет весь вечер. И кашель какой‑то странный. Лулу весь прямо кровью наливается. Только бы не просту дился, ведь он играл на сквозняке!.. Да. ч Жако! Я кое‑что нашла для тебя.

— А что?

— Я отпорола от своего старого пальто вот эту шелковую подкладку, она совсем еще крепкая. Это шелк, настоящий шелк. Пощупай‑ка… Теперь такой материи не делают. Вот я и подумала, подойдет тебе на кашне…

— Но ведь она не белая.

— Не белая? Посмотрим, что ты скажешь, когда я ее хорошенько выстираю. Шелк станет белее бумаги. Потом выглажу, подрублю.

— О мамочка, если бы ты могла сделать все к завтрашнему вечеру!

— А ты знаешь, который теперь час? Ведь надо будет ее выстирать, повесить на кухне, чтобы она просохла за ночь, да подбросить угля в печь, да засесть за шитье с самого утра.

— Ну, мама, я же завтра поздно уйду.

— Но ты‑то понимаешь, сколько с этим возни? Я еще ни на минутку не присела сегодня. Руки прямо отваливаются.

— Ну, мам… мамусь…

Когда Жако юркнул в постель, он услышал, как мать ставила на газ бельевой бак. Она вздыхала и ругала старшего сына. Лулу спал в своей маленькой кроватке, дыхание его было тяжелым.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЗВЕЗДНЫЙ ШАР

Раймон Мартен, отец Ритона, работал в Париже по очистке городской канализации. Он был маленького роста, сухощавый и жилистый. Густые волосы, нависшие брови, резкие черты и темные глаза придавали ему сходство с уроженцем Северной Африки. Но цвет его лица поражал — Раймон Мартен был так бледен, что казалось, он пудрится или мажется кремом. Вялая кожа лица сморщилась, как это бывает на кончиках пальцев, когда долго продержишь руки в горячей воде. Происходило это оттого, что Мартена постоянно мучили всякие накожные заболевания, вроде прыщей, угрей или крапивной лихорадки, i о щеки, то лоб, то руки покрывались сыпью, пузырями, лишаями или бородавками. Тело у него зудело, и Раймону приходилось напрягать всю силу воли, чтобы не чесаться. Врачи прописывали ему порошки и говорили, что эта странная болезнь весьма распространена среди тех, кто работает в больших и малых канализационных трубах. Больному выдали множество справок, на основании которых администрация должна была предоставлять ему разные льготы. Но ни порошки, ни справки не возымели действия, да и как можно лечить болезнь, когда человек проводит сорок часов в неделю под землей вместе с крысами? К тому же за теми, кто. работает в канализационной сети, не признают права на профессиональное заболевание.

Раймон Мартен страдал еще больше морально, чем физически. Ему казалось, что он внушает отвращение, и он стеснялся протягивать людям свою распухшую руку. Он готов был поверить, что им противно брать все то, что он может им предложить. И он страдал, потому что так много хотел бы дать людям. Он. страдал от нарыва, обезобразившего его на целую неделю, ведь лицо его принадлежало не только ему одному.

Как‑то на предвыборном собрании, организованном в танцевальном зале «Канкана», Раймон выступил против генерального советника. Прижатый к стене противник решил выйти из положения, посмеявшись над внешностью Раймона Мартена. Но это ему нисколько не помогло, наоборот, он восстановил против себя всю аудиторию и даже тех, кто не разделял взглядов Мартена.

Раймону Мартену явно не везло. Когда родился Ритон, ему было двадцать лет. Как и все призывники 1937 года, он пробыл два года на военной службе, демобилизовался 10 августа 1939 года, провел дома всего две недели и вновь ушел солдатом на «странную войну». Был взят в плен, но бежал. Участвовал в Сопротивлении, был арестован, сослан.