Византийский айфон - Дмитрий Шерстенников Страница 10

готов был терпеть. Правой рукой с перстнями — по диагонали через живот — Аркадий схватился за что-то на левом боку. Не успел я пьяно привстать на скамье, как Аркадий с металлическим скрежетом сделал круговое движение рукой — выхватил саблю и высоко замахнулся. Перспектива умереть зарубленным саблей казалось и страшной, и абсурдной: как будто ты попал в потрёпанную приключенческую книгу из детства.

Раздался страшный свист и громовой удар: Аркадий ударил саблей по столу, разделявшему нас. Чудом она не задела мою руку. Сабля вырубила из стола толстую клиновидную щепку — сабля была с двумя клинками — они начинались из маленькой рукояти, как единый клинок и постепенно расходились, как язык змеи. Это, видимо, и был тот лже-Зульфакар, о котором говорил Сашка. Помимо щепки, сабля разбила бутылку и задела Сашку: он схватился за руку.

Надо было спасаться. С трудом выбравшись из-за стола, споткнувшись об упавшую лавку, я на заплетающихся ногах скатился по лестнице, сбив завизжавшую тетку, и выбежал на улицу. Меня ослепило солнце в высоком белом небе, в разгорячённое лицо подул свежий морской ветер. Слыша крики за спиной, из глубины дома, я побежал вниз по улице, куда глаза глядят. В руке я сжимал айфон.

29

Кирилл зевнул и сказал: «Умираю, как спать хочется. Я посплю минут пять» и, правда, заснул в кресле.

Мне было любопытно, чем закончится рассказ. Теперь придётся ждать. Я пошел в ванную умыть лицо. Обычно, у Кирилла был идеальный холостяцкий порядок. Сейчас на дне ванны валялся ком грязной и, как мне показалось, окровавленной одежды. Наверно, это как-то было связано с приключениями Кирилла.

Выходя и ванной, я вздрогнул: передо мной возвышался Костя. Встав, он оказался настоящим гигантом. Глядя на меня нетрезвым пронзительным взглядом, он торжественно и мрачно произнес: «Εξάδελφος Δον Φρανσίσκο, εξάδελφος Θεόφιλος και Ιωάννης Δαλματός. Και οι τρεις είναι νεκροί»

Генерал тоже вышел из кухни и из-за спины Кости весело делал мне знаки, что Костя напился. Костя же, как будто, ему стало душно на кухне, тяжело дышал и растягивал воротник майки, как будто душивший его. Он двинулся в мастерскую, мы с генералом пошли за ним. Костя, видно, хотел что-то сказать Кириллу, но не стал его будить, и теперь застыл в нерешительности. Механически, он разглядывал сильно ретушированное черно-белое фото красноармейца в будёновке — будущего наркома. Механически — взял с блюда гексаграм и положил обратно, взял в руки ятаган, и стал вертеть его.

Генерал, на голову ниже Кости, ласково обнял его и попытался утащить напившегося сербского туриста обратно на кухню. Это дружеская бесцеремонность взорвала Костю. Он оттолкнул генерала, так что тот упал на Кирилла, и, глядя на меня, произнес целую речь на незнакомом языке (судя по интонации, он жаловался, что его очень достал генерал):

«Κωνσταντινούπολη χάθηκε, ολόκληρο το Βυζάντιο χάθηκε, η γυναίκα και οι γιοι μου χάθηκαν, όλοι οι φίλοι μου χάθηκαν. Και είμαι ζωντανός. Πίνω κονιάκ. Δεν είναι σαφές σε ποια χώρα σε ποια χρονική στιγμή. Με αγνώστους. Τι πρέπει να κάνω εδώ?! Γιατί να ζήσω?!»

Сказав это, Костя решительно направил ятаган себе в сердце и с высоты своего роста упал грудью на пол. Ятаган оказался каким-то ненастоящим, он просто сломался и Костя остался невредим. В московской квартире это вышло особенно глупо: падая, Костя уронил мольберт с «Одиночеством». «Допился!» — засмеялся генерал, решив не обижаться. Я скрыл улыбку: я уже стал догадываться, откуда взялся Костя и что он пережил. Проснувшийся Кирилл увел обиженного Костю обратно на кухню.

(…)

Кирилл тряс меня за руку, чтобы задать самый бессмысленный вопрос: «Ты спишь?»

Не давая, мне сказать правду, спросил: «Сейчас я тебе расскажу, как мы с Костей встретились. Помнишь, на чём мы остановились?»

Я хотел только спать, но вежливо простонал: «Аркадий за тобой гнался — с этой священной саблей»

«Да, так вот…» — продолжил толстый выспавшийся эгоист.

30

Так вот, я побежал, куда глаза глядят, все больше трезвея и задыхаясь. Я боялся обернуться, мне казалось, вот-вот раздастся свист Зульфакара и «Шейлок» отсечет фунт моей плоти — как по Шекспиру. Я сбежал вниз по улице в сторону Софии. На перекрестке я остановился в растерянности: Аркадия не было видно, но спасаясь от него, я попал в самое пекло другой опасности, о которой забыл. У меня совершенно вылетело из головы, что сегодня пал Константинополь.

Мимо бежали люди, вперемешку горожане и турки. На первый взгляд, в этой беготне было мало смысла: казалось, все хаотично носятся, все что-то несут, вырывают что-то друг у друга и снова несутся куда-то. Это напоминало игру в салочки: вот турок вырвал у обогнавшей меня старухи сундучок, сундучок упал, из него высыпались грозди поблёскивающих цепочек. Вот старуха, опередив турка, схватила пару ожерелий с земли и бросилась бежать. Вот, турок догнал ее и вырвал одно из ожерелий. И они побежали каждый в свою сторону. Старуха была в безопасности, потому что саблю жадный турок зажал под мышкой, чтобы освободить руки для грабежа.

Мне нужно было собраться с мыслями. Спасение был у меня в руках, мне нужно было сообразить, как им воспользоваться. Я заметил поблизости маленькую церковь — казалось, она никого не интересует — и поспешил туда.

Вдруг я услышал рыдания: мимо перекрестка в сторону Софии двигался небольшой крестный ход. Около двадцати монахинь несли иконы и, нестройно произнося молитвы, рыдали от страха. Крестясь, они поглядывали на небо. Среди этого грабежа и охоты за людьми группа молодых женщин, да еще несущих золоченые иконы, могла уцелеть только чудом. Видимо, вид сплочённой процессии обращающихся прямо к богу женщин, чьи головы были целомудренно покрыты тёмными платками, до поры вызывал робость у насильников.

31

Я обогнал монахинь, и отворив тяжёлую дверь, зашел в церковь, чем-то напоминавшую соседнюю церквушку в Москве. В церкви было темно и уютно, запах ладана усиливал ощущение безопасности. Горели лампады и свечи, а алтарь и иконы были украшены белыми и алыми розами, как на праздник. Я обошёл старого нищего и прошел вглубь церкви. В церкви было довольно много молящихся. Несколько старух сидели на стульях вдоль стен. Среди молящихся — в основном, женщин — выделялось семейство полном составе — богато одетый пузатый отец, закутанная в плащ немолодая красивая мать, девушка дочь, которую била дрожь, и сын школьного возраста. Перед алтарем служили два священника —