Валентин Пикуль - Баязет Страница 100

– Гром, ваше благородие…

– Так что?

– Гром же ведь!

– А что с него толку? Вот если бы дождь.

– Так и дождь будет.

– Ну, это как сказать. Тучи могут пройти мимо…

В эту ночь пришел в крепость Хаджи-Джамал-бек – он умел появляться внезапно, словно из-под земли, всегда вызывая удивление защитников Баязета своей ловкостью и смелостью. Лазутчика сразу провели к Штоквицу, и комендант спросил его:

– Довел Дениску?

– Довел, – ответил лазутчик.

– Благополучно?

– Яхши все…

Штоквиц, покряхтывая, скинул ноги с постели.

– Тебе там большой бакшиш будет, – сказал он. – Не сейчас только… Мы твою службу ценим! К «Георгию» тебя представлю. К мусульманскому, конечно…

На мусульманском «Георгии» был изображен императорский орел, а не поражающий семиглавого змея Георгий Победоносец, и это дало повод для обиды.

– Зачем воробей мне? – начал гневаться лазутчик. – Джигита на коне давай… Джигита хочу! Сам воробья носи…

– Переходи в православие, – улыбнулся Штоквиц, – и получишь джигита. Не будем спорить об этом… Лучше скажи – какие новости в городе?

Хаджи-Джамал-бек порывисто задышал в ухо коменданта:

– Зачем хана калмыцкого вешал? Хороший хан был, лошадь понимал… Завтра стрелу жди! Стрелу тебе пустят, и письмо со стрелой получишь…

– А что в письме?

– Ругать будут. Глупым звать будут. Зачем людей мучаешь!.. Осман устал. Чапаула нет больше. Курды отнимать у османа стали. Осман злой ходит… Ему на Чечню идти надо.

– Ладно, – сказал Штоквиц, отпуская лазутчика, – сходи на майдан завтра и разболтай как следует, будто мы роем колодец и уже до воды добрались.

Хаджи-Джамал-бек, оставив коменданта, долго стучал в двери комнат Исмаил-хана – подполковник, очевидно, крепко спал чистым сном младенца, и – совсем некстати – на этот стук выплыло из потемок круглое лицо Клюгенау.

– Гюн айдын, – поклонился лазутчик с достоинством. – Бисмилля!

– А-а, хош гельдин! – ответил Клюгенау и спросил о здоровье его и его семейства: – Не вар, не йок? Яхши мы?

– Чок тешеккюр, яхти…

Как видно, лазутчику доставляло удовольствие разговаривать с русским офицером на родном наречии, но Клюгенау перешел на русский язык и вежливо, но настойчиво оттер лазутчика от дверей Исмаил-хана:

– Хан устал… Он много думал. Не надо мешать…

Сивицкий только что закончил ночной осмотр раненых, проверил, освобождены ли места из-под умерших сегодня, и прошел к себе в аптечную палату, где выпил спирту. Напряжение последних дней было столь велико, что он приучил себя почти обходиться без сна, и сейчас ему спать даже не хотелось.

Спирт слегка затуманил его. Быстрее задвигалась кровь.

– Так-так-так, – сказал он, прищелкнув толстыми пальцами.

Посидел немного. Поразмыслил. О том о сем.

– Да-а… – вздохнул врач. – А закурить бы не мешало!

Словно по волшебству, набитая ароматным латакия трубка опустилась откуда-то сверху и прикоснулась к его губам.

– Кури, – сказал Хаджи-Джамал-бек.

Сивицкий обозлился:

– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты ходил нормально, а не крался, как зверь. Тут тебе не в горах…

– Кури, – поднес ему свечку лазутчик.

– А за табак спасибо от души, – закончил врач и с наслаждением окутался клубами приятного дыма.

Хаджи-Джамал-бек присел напротив. Ощерил зубы в непонятной усмешке:

– Хороший человек ты!

– Угу, – ответил Сивицкий, увлеченный курением.

– Все тебя уважают!

– Угу, – ответил Сивицкий.

– Как одна луна на небе, так ты один на земле!

– Перехватил, братец, – ответил Сивицкий, посасывая трубку.

Вспыхивающий огонь освещал его обрюзгший засаленный подбородок и рыхлые, раздутые ноздри с торчащими из них пучками волос.

Хаджи-Джамал-бек улыбался:

– Кури, я тебе еще дам…

Он залез в карман бешмета и высыпал перед врачом целую горку золотистого медового табаку.

– Я уважаю тебя, – сказал он. – Фаик-паша тоже уважал тебя… Ты – хороший кунак. Фаик-паша кунаком тебе будет. Правоверный друга не обидит… Ингилиз бежал из лазарета. Ингилиз боялся… Приходи ты. Лечить кунака будешь, денег получать будешь. Женщин много держать будешь.

– Все это весьма заманчиво, – спокойно ответил Сивицкий. – Я слышал о госпитале миссис Уоррен: он обставлен прекрасно, коек всего тридцать… К тому же и женщины, как ты говоришь. В моем возрасте это все заманчиво. Но… А что? – вдруг полюбопытствовал он. – Много вашего народу дохнет в Баязете?

– Много. А теперь ингилиз удрал. Совсем больной осман ходит… Иди лечить! Большой человек будешь. Тебе скучно не будет. Франк есть, герман есть…

– Да я не об этом беспокоюсь, – продолжал Сивицкий, – мне одному не справиться. А вот согласится ли мой ординатор со мною пойти – этого я и не знаю!

– Пойдет, – засмеялся лазутчик. – Почему не пойти?

– Спросить надо…

– Так иди – спрашивать будешь.

– Погоди немного, спешить некуда…

Сивицкий посидел еще, докурив до конца трубку, потом крикнул:

– Эй, мортусы!

Вошли два здоровенных парня-солдата, уроженцы Вологодской губернии.

– Скрутите его, – велел Сивицкий.

Лазутчика бил сначала Штоквиц, потом устал и передал его Ватнину, который добивался только одного – узнать, что с Дениской. Хаджи-Джамал-бек даже не пикнул, продолжая уверять, что с Дениской он расстался на перевале.

Ватнин озверел и схватился за нож, но его оттащили в сторону, и Некрасов, непривычный к таким сценам, сказал:

– Послушайте, господа, может быть, все это предложение капитану Сивицкому следует рассматривать как шутку?

Пришла пора озвереть Штоквицу, и он так наорал на штабс-капитана, пользуясь правами коменданта крепости, что Юрий Тимофеевич поверил, что тут не до шуток.

– Черт с вами, – сказал он, – делайте с ним что хотите, я вмешиваться не буду…

Некрасов ушел. Ватнин сказал:

– Убьем заразу!

– Иох, иох, алайсен тарих-тугул, – попросил о пощаде лазутчик.

– Валла, валла, – отказал ему в этом Ватнин.

Сивицкий, сгорбленный и постаревший, поднялся.

– Всю жизнь, – сказал он, – я лечил людей. Никогда не испытывал желания сделать человеку больно, а тем более убить его. И оружие мне всегда свербило ладони… И сейчас я не возьму оружия в руки! Пойдем, подлец, и я спущу тебя к твоим собратьям. Все вы одинаковы…

Врач вывел его на крышу. Уже светало.

– Посмотри вниз, – велел Сивицкий, – там догнивают твои друзья… Прыгай к ним, прямо в объятия гурий!

– Табак мой курил, – сказал лазутчик,

– И докурю. Не выброшу. Он мне нужен.

Ударом ноги врач сбросил предателя в пропасть.

– А-а-а-а… – замер внизу вопль, и послышался шлепок тела о камни…

В показаниях баязетцев, которые дошли до нас, говорится, что Хаджи-Джамал-бек не расшибся до конца и долго еще судорожно шевелился внизу, словно недобитая гадюка. Тогда «один из офицеров, чисто из человеколюбия, выстрелом покончил его страдания»; имени этого офицера мы не знаем.

………………………………………………………………………………………

Хаджи-Джамал-бек сказал правду: утром, трепеща длинной лентой, привязанной к оперению хвоста, в крепость прилетела стрела и, дрожа, врезалась в стенку: вокруг ее хищного тела была обернута записка с предложением Фаик-паши о сдаче гарнизона на милость победителя.

– Боже мой, – вздохнул Штоквиц с укором, – до чего же неоригинальный народ эти османлисы… Майор Потресов, ответьте им без задержки!

Пушки изрыгнули картечь в сторону турок. Второе письмо прилетело около полудня. Офицеры как раз занимались одним щекотливым и неприятным вопросом, в котором пришлось принять участие и вдове полковника Хвощинского.

– Аглая Егоровна, как это ни прискорбно, но в этом случае задета честь вашего покойного супруга. Только не обижайтесь… Хаджи-Джамал-бека, казненного нами, – продолжал Штоквиц, – я не имел чести знать близко, но Никита Семенович рекомендовал его в моем присутствии полковнику Пацевичу, и рекомендовал довольно-таки в восторженных выражениях. Скажите пожалуйста, ваш супруг всегда точно расплачивался с лазутчиком?

– Сколько я помню, – сказала Аглая, – он почти каждый раз при встрече с лазутчиком давал ему деньги. Однажды ему не хотелось открывать казну, и он попросил несколько золотых из домашних сбережений. Если угодно, я могу поискать в бумагах Никиты Семеновича какое-либо подтверждение этих выплат?

– Отчетность по этому вопросу, – вступился в разговор Клюгенау, – в бумагах Пацевича абсолютно отсутствует, и нет даже намека на денежные отношения с лазутчиком.

– Черт знает что такое! – возмутился Некрасов. – Какая-то ванька-каиновщина, а не гарнизонная служба… Давайте, господа, не будем погрязать в этом вопросе, – предложил штабс-капитан. – Порочить покойников не стоит, даже и в том случае, если Пацевнч здесь виноват. Скорее всего, Хаджи-Джамал-беку надоело служить даром, и мусульманину, каким он и был, показалось более удобным служить мусульманству же!..