Петр Дубенко - На волжских берегах. Последний акт русской смуты Страница 11

С осмотром покончили только к вечеру, когда усталое солнце осторожно соскользнуло к самому краю земли и над крепостью разлился предзакатный сумрак, в гуще которого окружающий мир утратил привычные формы, а Лопата даже ненадолго потерялся в лабиринте эфемерных теней и расплывчатых фантомов. Не сразу найдя дорогу к гостиному дому, где временно встала его дружина, Пожарский вышел на него, ориентируясь по заливистому храпу караульного, безмятежно спавшего на крыльце. Накопленная за день злость просила выхода. Лопата отвесил дремавшему увесистый подзатыльник и, пообещав в другой раз не обойтись рукоприкладством, ногой толкнул скрипучую дверь, собираясь устроить знатный разнос за безалаберность и пустое безделье. Но стоило ему оказаться в полумраке комнаты, где на лавках вдоль стен, беспорядочно сваленных тюках и кучах заплечных мешков вповалку спали дружинники, князь тут же остыл. Поморщившись от остро-кислого запаха давно немытых тел, Дмитрий Петрович прислушался к тишине, наполненной тихими стонами, сладким усталым сопением, бессознательным бормотанием спящих и, покачав головой, сдержанно улыбнулся:

– Ладно. Спите. Поутру свое получите, – прошептал он и осторожно двинулся меж спящих к дальней стене, где угадывался тесный проход, слабо обозначенный изнутри тусклой медью лучинного света. Там, в небольшой комнате с маленьким столиком и двумя низкими лавками, ждали помощники. Устроившись у маленького оконца, затянутого мутной пленкой бычьего пузыря, Соловцов задумчиво смотрел в темноту, что медленно, но неотвратимо поглощала раскинутый снаружи мир. Лука за столом, на котором стоял светец93 с густо чадящей тлеющей щепкой, азартно играл в кости сам с собой и к собственному удовольствию постоянно выигрывал. Гумер, по-восточному подогнув ноги, сидел на широкой лавке у кирпичной кладки печи и, что-то шепча, пальцами правой руки перебирал четки.

Появление князя преобразило всех троих.

– Разгрузились гладко, весь припас в целости, – докладывал Лука, пока Дмитрий Петрович снимал саблю и расстегивал кафтан. – Бывший воевода хотел, было, нас по дворам поставить, со стрельцами вперемежку. Да мы рассудили – лучше нам вместе быть покудова.

Лопата избавился от верхней одежды, оставшись в мухояровой94 рубахе со свободным воротом, на талии схваченной простым пояском из крученой шерсти. Он со вздохом опустился на лавку, спиной прислонился к стене и, почуяв живое тепло древесины, слегка поплыл в дреме. Перед закрытыми глазами как наяву встали знакомые с детства луга в разноцветье пахучих трав, заботливо обкошенные поля с сенными зародами95, терем, окруженный белым цветом фруктового сада, и на крыльце Феодосья Андреевна, в подол которой вцепились два беззаботно смеющихся мальчугана. Но стоило лишь протянуть к ним руку, как видение исчезло и Дмитрий Петрович очнулся в чужой темноте, пахнущей сухими травами, сапожным дегтем, потом и горьким чадом лучин.

– Дела наши, братцы, хуже некуда, – открыв глаза сообщил Дмитрий Петрович и в тоне его уже не было и следа от того раздражения, что владело им по приходу.

– Да уж понятно, – согласился Михаил, подвигая к князю чашу с медом и небольшую деревянную миску с давно уже простывшей отварной говядиной и куском хлеба. – Видал я здешнее воинство. С такими токмо зайцев в степи пужать, да и те через одного расхохочутся.

– То-то и оно. А к нам сегодня-завтра не зайцы припожалуют – казаки с сыроядцами96 дикопольными. И числом их будет… А стало быть, коснети97 нам не престало. – Дмитрий Петрович вздохнул, избавляясь от остатков наваждения, тряхнул головой. – Наперед всего, дозорная служба. Дабы воры нас врасплох теплыми не взяли, глаза по всей степи раскидать надобно. Заставы да разъезды, секреты в прохожих местах. Местный вершинный голова сказывал, будто дело у них поставлено. Может, и так, да слепо не доверишься. Потому, Лука, грядущим днем подготовишься, возьмешь из наших, кого выберешь, коней сколь надобно будет, и скорым делом двинешь на дальние рубежи. Все осмотри, сосчитай, припас самолично пощупай да с людьми потолкуй. Негли98 где воев мало, али острогам почин надобен. Места удачные для секретов али засек подмечай, где самострелы на стезе99 поставить, где шлях колючками засыпать. Ну, да что я тебе, сам ведаешь.

– Ведаю, княже. Все сделаю. Только… – Лука замолчал, в нерешительности почесывая косматую гриву.

– Ну, говори, не девку сватаешь.

– Без коней такое дело не посилить. Сторожи, разъезды, дозоры. На то конные люди потребны. А у нас людей – кот наплакал, а коней и того меньше.

– Это верно, – Дмитрий Петрович уже знал, что большую часть коней минувшей зимой пустили под нож ради прокорма воинов, а то, что осталось, по весне хозяева свели дальше от обреченной крепости, дабы уберечь собственную живность, а страждущих избавить от соблазна. – Потому лежит тебе, Гумер, прямая дорога к калмыкам али ногайцам на торжище. Соберешь всю казну, что у нас есть, возьмешь пару верных людей и в степь. Сколь у нас по сусекам наберется?

– Пятьдесят сим.

– Маловато, – Лопата не скрывал разочарования. – Господин Ковров в крепостной казне нам совсем немного передал. Но ты уж поторгуйся. Ежели что из крепостного добра на обмен годится – бери моим приказом безраздумно. Всю хитрость свою в ход пусти, хошь, с дьяволом столкуйся, но коней нам добудь. Хоть два десятка. А добудь. Так-то вот. А у нас, акромя коней, еще один расход зреет. И весьма немаленький. Ландскнехтам с прошлого года ни копейки не плачено. Капитан ихний Коврову всю плешь на этом проел, да и на меня уже насесть пытался. Ныне я его, конечно, отодвинул, но в другой раз веей100 от него не отвадишься – не муха.

– И много надобно?

– По уряду простому ратнику тридцать, десятнику полтинник да капитану самому сотню. Итого две тысячи двести восемьдесят.

Лука от удивления выронил щепку для лучины, которую все это время вертел между пальцев, а Гумер, прищурив без того узкие глаза, присвистнул:

– Эй, нинди гаскәрилар. Бу акчалар эчен алар күз карашы белән үтерергә тиеш101.

– Это точно, – согласился Михаил, ни слова не поняв из татарской тарабарщины. – Кто ж им так щедро обещался-то? Вот воевода, бесовская душа. Как пить дать из царевой казны денежки достанет, а с иноземца после лихву102 получит за такой уряд выгодный. Все довольны, всем прибыток.

– Наверняка, так и есть. Да что теперь за дело? Уряд есть, службу несли, стало быть, право имеют. Нам с этим что делать?

– Две тыщи, – покачал головой Михаил все еще не в силах поверить услышанному. – Легче ворота открыть да путь чист дать. Пущай валят, куда зенки лупятся. Небось, за год пограбили да сожрали боле, чем получить должны. А уряд – не беда. Дыры враз найдутся. Как повернуть, ино еще они нам должны окажутся. Такие деньги им отдавать. Всю Самару на коней посадить можно, да амбары под самые матицы забить. А нужны они на что? Как слепому фонарь. Только базгальничать103 попусту могут. А как до дела дойдет, сбегут, не оглянутся. Аще того хуже – в спину пальнут, суки.

– Ну, все, будет, Михал Василич, остынь, – спокойно велел князь и поток желчи тут же смолк, хотя, загнанный внутрь, продолжал клокотать, изредка вырываясь из груди Соловцова коротким сдержанным рыком. – Ландскнехт он, конечно, сволочь та еще. Но в бою дюже хорош. Коли до жаркого дойдет, нужны нам будут эти молодчики. Да и не в том дело. Доведется – без них отобьемся. Только коли ныне мы ландскнехтов без обещанной награды выгоним, они свое грабежом брать будут. У нас и так мужика, как злата у нищего в торбе. А тут еще… А глядишь, они и того хуже удумают, к Заруцкому в Астрахань уйдут. Так что, хошь не хошь, а придется их возле себя оставить, от греха подале. А стало быть, и уплатить придется. Все положенное – до копеечки.

– И где ж мы столь денег возьмем?

– Не знаю, братцы, не знаю. Только взять надобно. Ладно, об этом после подумаем, как приспеет. А покуда отдыхать всем до солнца.

Дружинники ушли, еще некоторое время князь слышал за стеной их приглушенные голоса, но разобрать, о чем шепчутся подручные, не мог. Чувствуя, что дремота берет над ним верх, Дмитрий Петрович в несколько раз сложил брошенный прежде кафтан, устроил его на лавке у себя в изголовье и, с усталым вздохом завалившись на спину, погасил лучину в подставце на краю стола. Темнота тут же накрыла все густой непроглядью, а вместе с ней покои окутала полнейшая тишина, настолько тяжелая и глухая, будто весь мир умер в одно мгновенье.

Глава четвертая

– Уснули. Наконец-то, – Иван Алампеев отпрял от небольшого слюдянца104 под самым потолком и присел на узкую лавку, что тянулась вдоль стен восьмиугольной комнатенки. Рядом, обеими руками опершись на рукоятку сабли, острием поставленной на пол, в хмурой задумчивости сидел старший брат Алампеева Федор. За ним – городничий Хомутской, уже сменивший праздничный наряд на повседневный кафтан, а скрипучие подкованные сапоги на мягкие удобные ичиги. Налево от низкой двери с фигурными накладными петлями, в проход выставив длинные ноги, устроился Раздеришкин. Одну руку положив на пояс с кривым татарским кинжалом, во второй он молча вертел казацкую люльку105, словно раздумывая, задымить, или не стоит. Напротив входа, у дальней стены под небольшим киотом106 с одним единственным образом, огромной горой возвышался хозяин – Ковров.