Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ Страница 13

— Слушай, напиши-ка мелодию на слова, какие теперь декламируют во время карнавальных вечеров.

— Что же это за слова? — спросил скрипач. Юлик, шутник и весельчак, начал безмятежно читать:

Разреши мне, моя Франя,

Поднести батончик вместо дани,

Вкусный, сладкий, сахаристый,

Весь в варенье, весь душистый…

Ты возьми его скорее,

Ничего ведь нет милее…

Правда есть бутончик розы,

Он цветет весной пригожей,

Обещает лета грезы,

Украшает жизни сладость…

Он красив… не правда ль Франя?..

Все ж, однако, не милее,

Не нежней, не красивее,

Твоих губок, моя радость.

— Ты что, хочешь петь о Фране, или ей, Фране? Скажи!

— А вот сочини песенку, только чтобы была веселая, тогда узнаешь.

— Веселой она не будет. Слова не те. Батон и слова любви? Киця, ты что, влюбился в эту самую Франю? Сам написал стишки?

— Нет, я переписал в классе. Нашим ученикам очень эти стихи понравились.

— А мне нет, — бросил Генек.

— Не нравятся? Нет, не говори, стишки удачные.

— Как раз подходят к твоей Фране… Что, признавайся!

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? — допытывался Киця.

— И спрашивать не надо, достаточно посмотреть на твою рожицу.

— А что, нельзя? А эти твои парижские Жермены и Ивонны. Юзик мне рассказал…

— Но там не было папы, а в Люблине папа позовет Михала и дело закончится не песенкой, а скамейкой.

— Пусть у тебя из-за этого голова не болит! — сказал Киця.

— Голова, как голова, но может быть поболит где-нибудь пониже, пусть только отец узнает, что я для этой Франи написал музыку.

— А почему он так сразу и узнает?

— А что, свидетеля нет?

— Юзик ничего не скажет.

— Маме то он наверное выболтает все.

— Ты сам выболтаешь! — обиделся маленький маэстро и вышел из комнаты: все его считают малышом, а сами не на много старше его.

Мороза не было, шел мокрый снег и дул сильный восточный ветер. На улице под ногами прохожих хлюпала грязь. Снег залепил окна, стены домов. Зажгли свечи, на подносах разложили свеженькие пушистые пончики и желтые хрусты, поджаренные с ромом. Какой чудный запах! Мальчики бегали в кухню на разведку. Марыся им обещала, что они получат пончики и хрусты, лишь бы только не открывали двери, а то вся квартира наполняется запахом жаренного смальца. Мама смотрела на беготню мальчиков сквозь пальцы. В их детской комнате тоже должен быть порядок. Никакой рваной бумаги, разбросанных книг, тетрадей. Ведь придут друзья и гости. Колокольчики, привязанные к са-ням, уже издалека извещали о их приезде. Мальчики прижимались носами к стеклу, чтобы увидеть, кто из гостей приедет первым. Всех приглашенных больше десяти человек. Да еще некоторые взяли с собой своих дочерей и сыновей. Пусть-ка дети увидят, как надо играть, пусть посмотрят, что сделал Париж из Юзика и Генека. Мужчины угощались пончиками еще до того, как подали чай, и делились таинственными новостями из Парижа, Лондона, Вены, Берлина и Петербурга. Кое кто вынимал недавно полученные письма и иностранные журналы. Дамы приветствовали милую Регину, расспрашивали о Париже, о модах, о ее путешествии, Варшаве, о предстоящей поездке в Петербург… Во время светской болтовни касались различных вопросов: образцов весенней моды, лекарств и средств от мигрени, плохого настроения, советовались, чем выводить пятна, но при этом всегда заявляли:

— Замечательные у вас мальчики! Что ж, у меня дети самые обыкновенные, благодарю бога и за это… Не все дети одинаково развиваются и не у всех одинаковые способности.

— Хороший земледелец, банкир, врач так же нужны, как и художники… — скромно отвечала пани Регина.

Доктор Венявский потчевал гостей нюхательным табаком, предлагал хрусты, угощал чаем. И только тогда, когда заметил, что Солтык, Сервачиньский и Суходольский уже пришли, жестом попросил жену начать концерт.

Разные мамы знакомили Генека со своими дочками, старались его погладить, пытались дотронуться к нему, поправить ему жабо, как будто не доверяли своим глазам, что именно это тот самый мальчик, который стал уже таким знаменитым музыкантом. Ровесники хлопали его по плечам, давали в бок тумака и ободряюще подмигивали.

— Держись брат, не давайся. Послушаем, что в Париже сделали из маминого сынка.

— Ну, наконец, можно начинать… — Генек вынул из футляра своего Гварнери, настроил и шепнул Юзику:

— Свеча коптит, сними нагар.

— Начнем с нашей мазурки?

— Нет, лучше с каприччио.

— Здесь Люблин — значит надо с огоньком. Пусть они услышат, что можно добыть из скрипки.

— А потом я хочу дать Сонату соль-минор, — шепнул Генек.

— Ну, начинай, раз, два, три, — дирижирует Юзик.

Несмотря на то, что кругом еще шумно, Генек трогает смычком струны. Гости утихли. Скрипач играет мазурку с таким чувством, будто он окружен кольцом веселых танцоров. То, что при этом его пальцы, его смычок, пробуждают мелодичную волну танцевальных фигур, приседаний, жестов — не удивительно. Ведь это же мазурка. Этот танец танцуют весело, грациозно, с темпераментом, так как же его играть, — только весело, только с широким жестом сеятеля, который не из мешка, а из сердца вынимает семена и бросает их во вспаханную, ароматную почву…

Генек ищет взглядом профессора Сервачиньского. Он уверен, что учитель правильно поймет его интерпретацию. А, впрочем… еще раз во-всю. Еще раз поближе к танцорке, еще живее, по-польски! Заключительные аккорды гремят как гром.

Гости аплодируют, забывая, что они не на публичном концерте. Контрасты этой мальчишеской мазурки то вызывают лирические настроения, то совсем другие: вот начинается мелодическое притоптывание, умело подчеркнутое пиццикато. Это надо слышать. Такого умения выразить звуком окружающую действительность нельзя достичь никакими правилами… Живее… Наверное, не один раз в отцовском доме слышал Генек команды распорядителей танцев. Ребята «к себе», а девки не жалеть ног… — приговаривал бывало деревенский паренек и танцевал мазурку так, что звенели окна. Вот это танец, вот это музыка… — улыбается Генек и звуками скрипки передает окружающий его мир.

Чтобы не допустить к себе гостей, избежать поглаживания и похлопывания по плечам, Генек объявил:

— А теперь фантастическое каприччио!

Юзик уже взял первый аккорд. Скрипач подхватил темп и режет с размахом, словно деревенский музыкант. Это Каприччио-шутка, дающая возможность показать способности музыканта и все возможности скрипки. Временами кажется, что Генек совершенно не двигает правой рукой, а из под смычка сыплются шестнадцатые, прыгают по струнам, поют, смеются, плачут. Мелодия при этом не теряется. Ее можно легко уловить, легко понять. Из-под пальцев скрипача вырывается мазурка.

Опять аплодисменты, опять восторги.

Профессор Сервачиньский подошел к своему ученику.

— Покажи-ка мне свою скрипку…

Генек подал ему Гварнери и с улыбкой напомнил:

— Я на своей трехчетвертной скрипочке играл, пожалуй, лучше.

Вокруг профессора и ученика образовался кружок любопытствующих.

— Не слишком ли много у тебя флажолетов, украшений? — робко опросил учитель.

— У виртуоза должна быть фантазия…, — ответил мальчик, как будто он был завсегдатаем концертов. — Так меня учил профессор Массар.

— Превосходно! Но ты должен играть как Венявский, а не как Массар.

II

ПИСЬМА ПАНИ РЕГИНЫ К МУЖУ

Дорогой мой!

Уже неделя, как я в Петербурге. У нас в Люблине уже весна, а здесь с моря веют холодные, порывистые ветры и приходится помнить о здоровье своем и мальчиков. Первый публичный концерт состоялся в Михайловском театре. Зал был переполнен. Генек играл 17 концерт Виотти, — тот самый, что на выпускном экзамене в Париже. Кроме того он исполнил Адажио и прусское Рондо из II концерта Берио. Бурные аплодисменты заставили его играть на бис. Генек играл вариации собственного сочинения. Некий А. В. написал в петербургском еженедельнике: «Исполнение Г. Венявского уже теперь заслуживает наибольшей похвалы(!). Понимание Венявским исполняемых им музыкальных произведений, эта превосходная фразировка, присущая только выдающимся музыкантам, эти внезапные переходы от форте к пиано, этот подъем в наиболее выразительных местах, сопровождаемый то ускорением, то замедлением темпа в лирических — все это является доказательством глубокого проникновения в тайны искусства».

Петербургский рецензент на этих похвалах не останавливается. Он пишет далее: «…Г. Венявский, выступая в качестве композитора, заслуживает всяческого одобрения (!). Мы говорим об исполненных им вариациях собственного сочинения. Произведение, исполненное в темпе медленной мазурки, дышит свободной беззаботной молодостью. В вариациях — искусство, с которым преодолены трудности исполнения, достойные настоящего виртуоза, вызвали восхищение всех присутствующих на концерте. Превосходный, исполненный страсти финал с арпеджиями, можно сравнивать с произведениями лучших композиторов (!!!)». Но не только этот рецензент, — а и все петербургские меломаны, весь высокий свет восхищены игрой Генека. Я боюсь, что эти похвалы его испортят.