Генрик Сенкевич - На поле славы Страница 13

Молчание прервал Циприанович:

— Я первый к вашим услугам.

— Нет! Я первый! Я первый! — повторили хором Букоемские.

А когда Циприанович выступил вперед, они все сразу схватили его за локти. Снова началась ссора, во время которой Циприанович назвал их гайдамаками, а они его — волокитой, и друг друга — бездельниками. Пан Яцек был сильно огорчен этой ссорой и сказал:

— Таких людей я еще не видал в своей жизни. — И он вложил саблю в ножны. — Выбирайте, или я уйду! — повысив голос, твердо произнес он.

— Выбирай сам! — воскликнул Циприанович в надежде, что выбор упадет на него.

Матвей Букоемский закричал, что он не позволит, чтобы всякий хлыщ распоряжался ими, и кричал так, что его передние зубы, которые у него были длинны, как у зайца, сверкали из-под усов. Но он моментально умолк, когда Тачевский, снова вынув саблю, указал ею на него и сказал:

— Вас выбираю.

Остальные братья вместе с Циприановичем тотчас отошли, видя, что иначе они не добьются толку. Только лица их опечалились, ибо, зная силу Матвея, они были почти уверены, что после него им ничего не останется делать.

— Начинайте! — сказал Циприанович.

Тачевский тоже почувствовал силу противника при первом же скрещении сабель, потому что сабля задрожала в его руке. Но он отбил первый удар, отбил второй, а после третьего подумал:

«Не так он ловок, как силен».

И, слегка присев, чтобы сделать прыжок, он начал наступать с жаром.

Остальные братья, опустив концы своих сабель книзу, с открытыми ртами следили за ходом борьбы. Они поняли, что и Тачевский «знает свое дело» и что с ним будет не так легко справиться. Еще через минуту они подумали, что он знает даже слишком хорошо дело, и начали беспокоиться, ибо, несмотря на постоянные ссоры, они чрезвычайно любили друг друга. То тот, то другой вскрикивал при каждом более сильном ударе противника. А удары эти становились все чаше и чаще. Тачевский приобретал, по-видимому, все больше уверенности в себе. Он был спокоен, но прыгал, как дикая кошка, а из глаз его сыпались зловещие искры.

«Скверно», — подумал Циприанович.

В этот самый момент раздался крик; сабля Матвея повисла, а он поднял обе руки к лицу, в один момент обагрившемуся кровью, и грохнулся на землю.

При виде этого младшие братья заревели, точно быки, и в одно мгновение ока с бешенством набросились на Яцека; конечно, не с той целью, чтобы напасть на него одновременно втроем, но потому, что каждый хотел первым отомстить за брата.

И они, вероятно, разрубили бы его саблями, если бы не Циприанович, который бросился ему на помощь, крикнув во весь голос:

— Позор! Прочь! Разбойники вы, а не шляхтичи!

И он вступил с ними в рукопашную, пока они не опомнились. Между тем Матвей приподнялся на руках и повернул к ним, точно покрытое красной маской, лицо. Ян схватил его под мышки и посадил на снег; Лука тоже поспешил ему на помощь.

А Тачевский приблизился к скрежетавшему зубами Марку и быстро заговорил, точно опасаясь, чтобы общее нападение не повторилось снова:

— Пожалуйте! Пожалуйте!

И снова зловеще загремели сабли. Но с Марком, который был настолько же сильнее, насколько и неповоротливее Матвея, Тачевскому было совсем легко справиться. Марк ворочал огромной саблей, точно цепом, благодаря чему Тачевский при третьем же скрещении ткнул его в правую ключицу, разрубил кость и сделал его, таким образом, беспомощным.

Теперь и Лука и Ян поняли, что с ними случился прескверный «казус» и что этот худенький юноша оказался настоящей осой, которую лучше было не раздражать. Но с тем большим азартом вступили они в борьбу с ним, которая окончилась для них одинаково плохо, как и для двух других. Получив шрам через все лицо до десен, Лука так стремительно упал, что разбился еще вдобавок о скрытые под снегом камни. А у Яна, самого ловкого из братьев, сабля моментально упала на землю вместе с отрубленным пальцем.

Не получивший даже легкой царапины Тачевский с удивлением смотрел на дело своих рук, и искры, за минуту перед тем сверкавшие в его зрачках, начали постепенно гаснуть. Он поправил левой рукой шапку, сдвинувшуюся во время борьбы на правое ухо, потом совсем снял ее, глубоко вздохнул, повернулся к кресту и сказал, обращаясь не то к Циприановичу, не то к самому себе:

— Господь свидетель — я не виноват. А Циприанович ответил:

— Теперь моя очередь, но вы устали. Может быть, вы отдохнете, а я тем временем прикрою товарищей епанчами, чтобы они не продрогли, пока не приедет помощь.

— Помощь близко, — ответил Тачевский. — Там, во мгле стоят сани, посланные нам ксендзом Войновским, а сам он сидит у меня. Разрешите мне сходить за санями, на которых им будет удобнее, чем на снегу.

И он отошел, а Циприанович начал прикрывать Букоемских, которые сидели плечом к плечу на снегу, за исключением Яна. Последний, будучи легче всех ранен, стоял на коленях перед Матвеем и, держа правую руку вверх, чтобы не так сильно лилась кровь из отрубленного пальца, левой обмывал снегом лицо брата.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Циприанович.

— Да, покусал он нас, собачий сын! — отвечал Лука, сплевывая целую массу крови, — но мы еще отомстим ему.

— Я совсем не владею рукой, он мне кость разрубил, — вставил Марк. — Ой, пес!.. Ой!..

— А Матвей ранен над бровями, — сказал Ян. — Нужно бы залепить рану хлебом с паутиной, а пока я снегом удерживаю кровь.

— Если бы у меня не залило кровью глаза… — отозвался Матвей, — я бы ему…

Но он не мог окончить, так как ослаб от большой потери крови. Его прервал Лука, которого вдруг разобрала злость.

— А хитрый же он, собачий сын! — сказал он. — Сам выглядит, как девушка, а жалит, как змея.

— Этой-то хитрости я и не могу простить ему! — воскликнул Ян.

Но дальнейший разговор был прерван фырканьем лошадей. Во мгле показались сани и остановились возле Букоемских. Из саней выскочил Тачевский и приказал вознице сойти.

Мужик взглянул на Букоемских, окинул быстрым взглядом Тачевского и Циприановича и не произнес ни слова, только на лице его отразилось огорчение, и, повернувшись на минуту к лошадям, он перекрестился.

Потом они втроем начали переносить раненых и укладывать их на епанчи. Букоемские сначала протестовали против участия в этой процедуре Яцека, но тот заметил им:

— А если бы вы ранили меня, неужели вы оставили бы меня без помощи? Ведь это просто шляхетская услуга, которую нельзя не оказать и которую нельзя не принять.

И они замолчали, так как он тронул их этими словами, а вскоре все четверо удобно расположились в широких санях на соломе, где им сейчас же стало теплее.

— Куда ехать? — спросил мужик.

— Подожди. Захватишь еще одного, — отвечал Циприанович. И, повернувшись к Яцеку, прибавил:

— Ну, милостивый государь, пора и нам!

Но Тачевский взглянул на него почти дружеским взглядом.

— Эй! Лучше нам отказаться. И то, что случилось, бог знает зачем было нужно, а вы вступились за меня, когда эти господа набросились на меня все сразу. Зачем нам драться?

— Мы должны и будем биться, — холодно ответил Циприанович. — Вы оскорбили меня, да если бы и не оскорбили, то теперь дело идет о моей репутации, — понимаете? Хотя бы это был мой последний час, хотя бы я должен был сложить голову, все равно мы должны драться!

— Что ж! Пусть будет так, но это против моей воли! — ответил Яцек.

И сабли скрестились. Хотя и менее сильный, чем Букоемские, Циприанович был значительно ловчее их. Видно было, что он обучался у лучших учителей и упражнялся не только на ярмарках и в трактирах. Он наступал ловчее, а отбивал лучше и вернее. Тачевский, в сердце которого уже не было ни малейшей вражды и который хотел бы уже ограничиться уроком, данным Букоемским, начал хвалить его.

— С вами это совсем другое дело, — отозвался он. — Не всякий положит вас.

— Жалко, что не вы! — ответил Циприанович.

Он вдвойне обрадовался, во-первых, похвале, а во-вторых, возможности ответить, ибо разговаривать во время поединка позволяли себе только самые опытные фехтовальщики, а вежливый разговор считался при этом за верх утонченности. Все это возвышало Циприановича в его собственных глазах.

И он с новым жаром начал наступать на противника. Но после нескольких скрещений он должен был признать в душе преимущество последнего, Тачевский парировал удары как бы нехотя, но с величайшей легкостью и вообще держался так, точно это был не поединок, а простое упражнение в фехтовальном искусстве. Видимо, ему хотелось убедиться, что умеет Циприанович и насколько он опытнее Букоемских, а узнав все это, он был совершенно уверен в себе.

Понял это и пан Станислав, а потому радость его моментально исчезла, и он начал наступать горячее. Но Тачевский вдруг сделал гримасу, как будто ему надоела эта забава, отразил удар, называемый «ошибочным», налег на противника и через минуту отскочил в сторону.