Виктория Холт - Исповедь королевы Страница 13

— Это ожерелье привезла во Францию Анна Австрийская, — сказал он мне. — Как это знаменательно, что теперь его будет носить другая принцесса из Австрии! Это ожерелье носили моя мать и моя жена. Оно по очереди принадлежало всем дофинам и королевам Франции.

Пока он не торопясь застегивал на мне ожерелье, его пальцы задержались на моей шее. Он сказал, что никогда еще этот жемчуг ни на ком не выглядел так изумительно. По его словам, у меня были красивые плечи, и, когда я вырасту, то, несомненно, стану прекрасной женщиной, украшением французского трона.

Я сдержанно поблагодарила его, потом подняла на него глаза и вскинула руки ему на шею. Это было ошибкой. Я тотчас же поняла это по реакции мадам де Ноай, которая стояла, чуть не падая в обморок от ужаса перед моей самонадеянностью. Но меня это нисколько не заботило и его тоже.

Он бормотал:

— Прелестно… прелестно! Я напишу твоей матушке, чтобы рассказать ей, как мы все очарованы ее дочерью!

Уходя, он улыбался.

После его ухода мадам де Ноай прочитала мне длинную проповедь о том, как мне следует вести себя в присутствии короля Франции. Но я не слушала ее. Я думала о том, что, если бы меня выдали замуж за него, как это и предполагалось вначале, я чувствовала бы себя гораздо менее озабоченной при мысли о том, что на следующий день должна была состояться моя свадьба.

Во время ужина в кругу семьи я увидела всех моих новых родственников. На мне было жемчужное ожерелье, которое надел мне на шею сам король. Я сидела рядом с дофином, который не говорил ни слова и даже не смотрел на меня. Зато его брат Артуа улыбался мне и шепотом повторял, что я прелестна.

Я сразу же почувствовала напряженность атмосферы, царившей за ужином. Мое внимание привлекла молодая женщина, сидевшая за столом, которая разговаривала громче остальных. Меня еще не представили ей, и, поскольку это был чисто семейный вечер, я терялась в догадках, кто бы это мог быть. Она была очень хороша собой — самая красивая из всех присутствующих женщин. У нее были белокурые волосы, очень густые и вьющиеся, и самый приятный цвет лица, какой мне когда-либо приходилось видеть. Ее голубые глаза были огромные и немного выпуклые. Она слегка шепелявила, и это составляло контраст ее самоуверенному виду. Ее роскошная одежда сверкала драгоценностями. На ней их было больше, чем на ком-либо из присутствовавших. От нее невозможно было отвести взгляд, и даже король, сидевший во главе стола, все время поглядывал в ее сторону. Казалось, ему было очень приятно видеть ее здесь. Один или два раза я замечала, как они обменивались взглядами и улыбками. Это заставило меня предположить, что на самом деле они были очень близкими друзьями. Однако, удивлялась я, если король так любит ее, то почему ее присутствие настолько нежелательно здесь? Тетушки перешептывались между собой. Я заметила, как Аделаида, когда не нее никто не смотрел, бросила в сторону этой женщину взгляд, который нельзя было назвать иначе, как ядовитым. Время от времени король поворачивался в мою сторону и обращался ко мне с речью, и, когда я отвечала ему на своем причудливом французском, он улыбался, и все остальные улыбались тоже. Он сказал, что мой французский просто очарователен, и вслед за ним это повторили все остальные. Я чувствовала, что для меня этот вечер был успешным, и не могла понять, почему Мерси был так обеспокоен.

Наконец мое любопытство усилилось настолько, что я больше не могла сдерживаться и спросила у дамы, сидевшей рядом со мной:

— Кто эта очаровательная дама с голубыми глазами, та, что немного шепелявит?

Последовало непродолжительное молчание — видимо, мой вопрос смутил ее. Если бы здесь присутствовала мадам де Ноай, то по выражению ее лица я сразу поняла бы, насколько бестактным был мой вопрос.

Я ожидала ответа, как мне показалось, довольно долго.

— Это мадам Дюбарри, мадам дофина.

— Мадам Дюбарри? Мне ее не представили.

Все, казалось, уставились в свои тарелки, а некоторые изо всех сил сдерживали улыбку.

Потом кто-то спросил меня:

— Мадам… какого вы мнения о ней?

— Она очаровательна. Какие у нее обязанности при дворе?

Снова последовала пауза, потом на одном или двух лицах проступила краска, а некоторые заулыбались.

— О, мадам, ее единственная обязанность — развлекать короля!

— Развлекать короля?! — Я улыбнулась ему через стол. — Тогда мне хотелось бы стать ее соперницей.

Что такого я сказала? Я только заявила о своей преданности королю. Почему это было воспринято таким образом? Я увидела на лицах смесь ужаса и насмешки.

На следующее утро мы покинули Мюэтт и своевременно прибыли в Версальский дворец. Я сидела, выпрямившись, в своей карете. Моей компаньонкой в пути была графиня де Ноай, и во время езды мне пришлось выслушать очередную нотацию. Мое поведение беспокоило ее. Мне придется понять, говорила она, что французский двор совсем непохож на австрийский. Я никогда не должна забывать о том, что мой дедушка — король Франции и что, хотя этикет, возможно, не позволил ему выразить недовольство моим поведением, это вовсе не значит, что недовольства не было. Я слушала ее, думая о том, какое будет мое свадебное платье, а также о том, не разочаровала ли я дофина. У меня также мелькнула мысль о моей сестре Каролине, которая, должно быть, будет молиться и плакать обо мне в этот день.

Наконец мы прибыли в Версаль.

Это был впечатляющий миг. Я уже слышала это название в годы моего детства. Не раз приходилось слышать: «Так делают в Версале!» Это означало, что делать так — абсолютно правильно. Версаль был предметом разговоров и зависти во всей Европе.

У ворот дворца собрались продавцы шпаг и шляп. Говорили, что Версаль был большим театром, где играли спектакль под названием «Королевская семья у себя дома». В этом была значительная доля правды, потому что кто угодно, за исключением собак, нищенствующих монахов и людей, недавно перенесших оспу, мог войти в салон Геркулеса при условии, что у него были шляпа и шпага. Было так забавно видеть людей, которые прежде никогда в жизни не носили шпагу! Они брали шпагу напрокат около ворот, а затем с важным видом входили с нею во дворец. Даже проституток пускали внутрь, если они не занимались там своим ремеслом и не искали клиентов. Но, чтобы войти в более сокровенные апартаменты, нужно было быть представленным ко двору. Конечно, в Версале было очень мало уединенных мест. При нашем дворе в Вене, где все было гораздо проще, я привыкла проводить на глазах у других лишь определенную часть дня. А здесь я должна была быть на виду почти все время.

Ворота дворца распахнулись, чтобы впустить нас. Мы проехали через шеренгу гвардейцев, швейцарских и французских. Они стояли там специально для того, чтобы встретить меня с особыми почестями. Странное чувство волнения, смешанного с опасением, овладело мной. Я не была склонна к самоанализу, но в те минуты тяжелое предчувствие сжало мое сердце. Казалось, я продолжаю выполнять какое-то мне самой непонятное предназначение, которого, даже если бы я захотела, все равно не смогла бы избежать.

Во внутреннем дворе королевского дворца уже стояли экипажи принцев и знати. Я вскрикнула от восторга при виде лошадей, украшенных красивыми плюмажами и синими кокардами. Я любила лошадей почти так же, как собак. Они гарцевали от возбуждения и казались мне очень красивыми. В их гривы были вплетены цветные ленты.

Перед нами во всем своем великолепии предстал дворец. Солнце освещало его бесчисленные окна, и казалось, что он сверкает бриллиантами. Это был целый самостоятельный мир. Так я вступила в Версальский дворец, который должен был на долгие годы стать моим домом. Он и стал им в действительности, но лишь до тех пор, пока не наступили черные дни и меня не увезли оттуда.

По прибытии меня разместили во временных апартаментах на первом этаже, потому что апартаменты, предназначенные для королев Франции, еще не были готовы. Сейчас, когда я думаю о Версале, я во всех деталях припоминаю те комнаты, которые мне предстояло занять по прошествии первых шести месяцев моего пребывания там. Это были прекрасные комнаты на втором этаже, которые открывались из Galerie de Glaces[11]. В моей спальне прежде спали Мария Терезия, супруга Людовика XIV, и Мария Леджиньска[12], супруга Людовика XV. Из окон я видела озеро — Piece deau des Suisses[13] — и цветник с двумя лестницами, которые называли Les Escaliers des Cent Marches[14], ведущим в оранжерею, где росли тысяча двести апельсиновых деревьев.

Но тогда, в первый раз, меня отвели во временные апартаменты на первом этаже. Там меня ждали эти зловещие фрейлины с моим свадебным платьем. При виде него у меня перехватило дыхание от восторга, и все мои мрачные мысли улетучились. Я никогда прежде не видела такого прекрасного платья. Особенно меня очаровал его кринолин из белой парчи.