Наталья Султан-Гирей - Рубикон Страница 14

Шел снег. Часовой, стараясь согреться, гулко топал ногами. Цезарь вынес солдату горячего вина и, закутавшись в плащ, сел на дороге. Черная, будто бы лакированная, река оттеняла белизну заснеженного острова.

Цезарь разжал руку и прильнул щекой к шелковистой прядочке. Какой нежный, чуть уловимый запах, аромат родного очага... Все его чаяния, все дело его жизни, его титаническая борьба с тупоумием и косностью Сената приобретут смысл, если Октавиан вырастет таким, как его задумал Цезарь. Дело популяров требовало усилий поколений и поколений, а Сенат и родовая знать, мертвой хваткой вцепившись в свои сословные и племенные привилегии, проклинали триумвира. За Юлием Цезарем шли люди случайной удачи, вроде Мамурры, крестьяне, разоренные кредиторами, и вечно бездомные бродяги — кадровые легионеры.

— Габиний, — тихо окликнул Цезарь, — ты был со мной на Востоке?

— Да, Дивный Юлий.

— Давно мы были там?

— Семь лет прошло.

— И ты все в походах?

— Я в легионе ветеранов.

— Тебя ждут дома? Ведь нас заждались за Альпами.

— А как же...

— Большая семья?

— Трое, жена четвертая. Последний малыш родился без меня.

— Сын? Это большое счастье, не правда ли, Габиний?

— Еще бы, — растроганно ответил ветеран.

Снег все шел, пушистый и тихий.

IX

К весне Сильвий расширил свои владения. Он был квирит, жадный к земле, властный и упорный. Рета помогала ему. Род Сильвиев должен пустить цепкие корни на берегах Сены. Он уже сколотил колыбель для будущего сына. Старый Хлодвиг, отец Реты, переселился к ним и привел с собой двух племянников.

Вслед за Хлодвигом многие галлы осели возле форта. Открылись лавочки, запылали горны трех кузниц. Галлы звали Лютецию Парисом по имени одного из местных лесных духов.

В мае Рета родила дочь. Ей дали имя Сильвия, но Рета и Хлодвиг звали малютку Тунсельдой.

В лесах созревали ягоды, на реках спал паводок. Хлодвиг и его племянники исчезли. Сильвий проклинал коварных варваров. Они не пожелали трудиться на благо римского воина.

— Разве я был жестоким? Я не позволял им обжираться. Изредка подбадривал палкой, так ведь на вилле Брутов меня еще не так колотили.

Рета утешала мужа. Она полагает, лучше бы перебраться в крепость. Сильвий тряс ее за плечи, крутил руки.

— Говори, что знаешь?

— Не могу же я сказать тебе, что все галлы лесной страны, — крикнула она в слезах, — объединились против вас!

Сильвий бросился к своему трибуну.

На допросе Рета показала: собирается многочисленное галльское войско. В первую же безлунную ночь они ударят на Лютецию и потоками вражьей крови омоют священный остров.

Крепость приготовилась к осаде. Но внезапным броском Цезарь двинул свои легионы в наступление.

Согнувшись под тяжестью добычи, Сильвий шел по лесным тропам Галлии. Трибун заметил ему, что при тревоге он задержит своими вьюками весь отряд. Скрепя сердце Сильвий купил двух пленников и перегрузил на них свои вьюки. Многие легионеры завели по два, по три раба. Войско распухло от пленных и поклажи. Отягощенные добычей, железные когорты Рима потеряли свою былую гибкость.

У луарской переправы галлы перехватили легионеров Квинта Цицерона, родича знаменитого оратора, и разбили наголову.

Цезарь, грозя смертной казнью, велел очистить обоз от добычи и женщин. Легионеры перебили своих наложниц.

Возмущенный нелепым зверством, триумвир долго бранил Антония. Излишняя бессмысленная жестокость затрудняет слияние побежденных с победителями.

— Не женская чувствительность, в которой меня упрекают, а государственная необходимость подсказывает избегать ненужных злодейств. Легче управлять неозлобленным народом, чем стараться усидеть на острие копья, как это делает Помпей на Востоке.

Антоний выслушал с едва скрываемой иронией. Он твердо знал: Рим завоевал мир железом и кровью.

"Сильный имеет право быть жестоким, а побежденным горе!"

Цезарь с брезгливым сожалением покачал головой.

Галльский поход затягивался. Третий год успехи сменялись поражениями, поражения успехами. Немало италиков полегло в трансальпийских чащобах.

Сильвий крепился, дважды был ранен, переболел лихорадкой, но крепился. Маневровая война изнуряла даже самых выносливых. Марий Цетег, обросший синей щетиной, харкал кровью и громко клял свою судьбу. Оборвыш, выросший на грязных улочках римских трущоб, он четырнадцати лет записался в армию. Усмирял, карал, завоевывал, нес народам железную славу римского меча. Вчера властелин несметной добычи, обладатель пленных царевен, сегодня он побирался по всему лагерю, клянча у товарищей кусочек хлеба и глоток вина. Долгий мир был для Мария Цетега бедствием, сражения — жизнью.

Габиний, распухший от болотной воды, молчаливый, шагал неустанно. Из дому приходили нерадостные вести: старший сын прибыл из Италии с новобранцами. Дочь Габиния продала себя в притон, чтоб снарядить брата на войну. Малыш болел. Жена сама обрабатывала их надел, но у нее не хватало сил возделывать все поле.

Габиний завоевал народу римскому новые земли, а его родная пашня зарастала терновником. Но жалобы не срывались с запекшихся губ старого ветерана. Он был солдат и знал, что долг римского легионера, его жизненное назначение безропотно гибнуть для непонятного, ненужного ни ему, ни его семье величия Вечного Города.

Цезарь наравне со своими солдатами нес все лишения. Он пеший шел во главе войска и при стычках с противником неизменно рубился в первых рядах. Дивный Юлий уже не заикался о милосердии. Туземные селения давали оружие и пищу повстанцам. Захватив их, римляне сравнивали хижины с землей. Лесные капища, где хранилась казна галлов, опустошались. Леса истребляли пожарами. Болота осушали. Через непроходимые дебри прокладывали широкие, прямые как стрела римские страды.[30] По ним повезли катапульты, тараны, бочки с греческим огнем.

Галлы сопротивлялись мужественно, но слишком неравные были силы.

Двенадцать галльских вождей и больше полутораста тысяч воинов в цепях были доставлены в Рим. Бесконечные караваны с добычей потянулись к Вечному Городу.

Рету выпустили из заточения. Сильвий на руках отнес ее домой. Благодарение латинским богам, проклятые галлы усмирены навсегда! У Сильвия теперь своя вилла, сотни две рабов и больше дюжины упряжек могучих круторогих быков. Его стада пасутся на привольных галльских лугах. Пшеница его зреет на тучной пашне, обильно удобренной и галльской, и римской кровью.

Глава четвертая

I

Сенат торжествовал. Беспокойный солдатский император надолго увяз в галльских болотах. Если он окончательно погрязнет в них, отцы отечества вздохнут свободно. Вся власть в республике квиритов будет снова сосредоточена в руках трехсот знатнейших фамилий, ведущих свой род от самого основателя Рима, Ромула Квирина. Помпей избавится от соправителей и изгонит из курии плебеев, возведенных волей Юлия и Красса в сан сенаторов.

— Если Цезарь не сломит себе шею, — шепнул Децим Брут своему другу Кассию, — от меня потребуют отчета за денежки Марка Юния.

— Нам всем придется несладко, — процедил Кассий, — хлебный закон и земельные реформы разорили почти всех, а он на этом не остановится.

Цицерон, прославленный Демосфен Рима, молчал. Он все сказал в свое время. Теперь он считает, что надо предоставить слово самой Клио, музе истории.

Шестьсот сенаторов дипломатично выжидали. Может быть, галльские болота спасут Республику.

Но Цезарь победил. Он возвращался в Рим и нес городской голытьбе бесплатный хлеб и невиданные зрелища, крестьянам Италии землю, предприимчивым купцам новые рынки, а старинным патрицианским фамилиям — медленную бесславную гибель. Сегодняшние отцы отечества, вершители судеб Рима, завтра они станут слугами диктаторов. Оптиматы готовы были оплакивать поражение галлов, как свою кровную потерю.

— Лучше Риму потерять все завоевания, чем дать Цезарю возвыситься, — бесновался вернувшийся с Крита Катон, — он отменит долги, отнимет наши родовые земли и раздаст их безродным нищим, он надругается над древней добродетелью и уравняет плебея и патриция, квирита и провинциала!

— Ночь тирании надвигается на Рим, — патетически начал Цицерон, но, поймав тяжелый взгляд Красса, миролюбиво продолжил: — Но и в этой ночи мы засветим лампады знаний и добродетелей. Я стар, и дух мой жаждет покоя и мира между квиритами.

— Этот пройдоха Цезарь одарил всех своих вояк целыми латифундиями за Альпами, — в отчаянии повторял Помпей. — Теперь и я вынужден буду разориться на подарки моим ненасытным разбойникам-легионерам. Обилие войск — несчастье Рима...

II