Наталья Султан-Гирей - Рубикон Страница 15

II

Пятнадцать дней праздновал Рим победу своих легионеров. На форуме пылали праздничные костры. Туго вращаясь на гигантских вертелах, жарились туши упитанных тельцов. Консулы щедрой рукой бросали в народ ожерелья из янтаря, монеты из галльского золота и жетоны в цирк. Там квириты увидят мохнатых зубров, могучих лосей, угрюмых рысей и забавных медвежат, доставленных из лесов Галлии. Звери содержатся в клетках из массивного серебра. Это дар проконсула Гая Юлия Цезаря своим землякам.

Навстречу полководцу в Луку выехало двести сенаторов. Среди них было немало магистратов, имеющих власть над жизнью и смертью римских граждан. Сто двадцать ликторов с фасциями[31] маршировали по улицам богатого торгового города. Казалось, на границе Италии и Галлии возникла новая столица, пусть менее великолепная, но более юная и могучая, чем дряхлеющий патрицианский Рим.

Красс и Помпей, окруженные пышной свитой, приветствовали проконсула Трансальпинии. Богач суетился, стараясь шуточками скрыть снедавшую его зависть. Помпей молчал. Встревоженное лицо Кнея Великого плохо подходило к торжественной минуте. Обнимая тестя, он успел шепнуть:

— Юлия при смерти. Ребенок умер еще во чреве матери. У нее заражение крови... Я не виноват.

Триумвир, смертельно бледный, выслушал скорбную весть.

— Зачем ты покинул ее?

Помпей недоуменно развел сжатые ладони.

— Юлия сама просила встретить тебя... Около нее лучшие врачи...

Цезарь провел рукой по глазам. Не мог представить дочь взрослой девушкой, молодой женщиной, будущей матерью. В памяти жила девочка, маленькая, кудрявая... Она любила, когда отец носил ее на руках и рассказывал сказки. Совсем как Октавиан сейчас...

— Зачем ты оставил Юлию? — повторил несчастный отец. Дочь Цезаря похоронили на Марсовом поле. Это была честь, которой до сих пор не удостаивалась ни одна квиритка. На похоронах крупный, дородный Помпей всхлипывал по-детски беспомощно и жалко. Он был подавлен, понимал, что с женой хоронит все свои честолюбивые надежды. Его тесть был предупредительно заботлив и всячески подчеркивал, что их общая утрата еще тесней свяжет осиротевших мужа и отца, но Великий не доверял соправителю. Чутье неумолкаемо твердило: соглашение в Луке лишь отсрочка.

Согласно этому соглашению Помпей и Красс избирались консулами. После года консульства Великому была обещана Иберия, Богачу — Сирия, зато власть Цезаря над обеими Галлиями продлевалась еще на пять лет. А одни боги ведают, что будет с Римом и триумвирами через пять лет. Звезда победителей Востока меркла в лучах новой славы.

III

Байи — знакомый полукруг вилл и кипарисов, тихий залив, убегающие горы.

Цезарь брал Октавиана и уходил далеко, туда, где кончались дома и широкая кайма чистого морского песка отделяла залив от холмов, поросших оливковыми деревьями.

Выйдя за город, Дивный Юлий опускал малыша наземь и, держа в руке теплые пальчики, замедлял шаг, чтоб ребенок мог поспеть за ним. У Октавиана выпало два молочных зуба, и он забавно шепелявил.

По дороге он щебетал о бабушке, о кошке Альбине, и этот лепет до боли напоминал Цезарю недавно умершую дочь. Он не мог простить жене ее равнодушие к смерти их единственного дитяти. Казалось бы, общее горе должно было сблизить их, но Кальпурния, вначале так бурно переживавшая утрату, скоро утешилась и вернулась к нарядам и обычной светской суете.

Она была давно неверна мужу, и Все-таки Цезарь испытывал благодарность к ней за то, что хитра я и ловкая плебейка умела не выставлять его имя на посмешище. И как глупо было со стороны Антония подследить ее свидание с черноглазым трибуном Клодием, а главное, что оскорбило Цезаря, так это то, что эта связь без тени глубокого чувства возникла через несколько месяцев после смерти единственной дочери. Кальпурния клялась, что она невиновна, что это все одни подозрения...

— Жены Цезаря не должно коснуться даже подозрение, — ответил триумвир и отослал Кальпурнию в дом ее матери.

Клодий, боясь мести, хотел уехать на Восток, но Цезарь и не думал преследовать его. Мстить следовало бы прежде всего самому себе. Восемнадцатилетним мальчишкой Гай Юлий женился на пышной красавице, женился назло Сервилии, вышедшей в тот год за старого богатого Брута. Мать и сестра Цезаря сразу же невзлюбили невестку. Все двадцать лет Кальпурния оставалась чужой в их доме.

Цезарь с малюткой спускались к самому морю. Солнце почти касалось волн, и залив, весь золотисто-апельсиновый, сиял.

Усадив Октавиана подальше от берега и строго-настрого запретив сползать к воде, триумвир погружался в раздумье.

Последние дни в Риме были особенно тягостны. Среди Непрерывных пиров и празднеств в честь его побед Цезарь необычайно остро ощутил свое одиночество. Никому не было дела до его замыслов, никого не изумляли его преобразования в Галлии, никого не радовала возможность наделить пашнями тысячи италийских крестьян, воздвигнуть в дикой, заболоченной стране богатые торговлей и ремеслами города.

Когда он заговорил о своих планах с двумя другими триумвирами, Красс и Помпей с удивлением взглянули на него. Они оба ценили власть ради власти, а величие ради величия...

Цезарь задумчиво посмотрел вдаль. Солнце уже коснулось воды, из золотисто-оранжевого стало красным, и ломтик его уже затонул.

— А где солнце ночью спит? — Октавиан, бросив ракушки, пристально смотрел на запад.

Цезарь взял его на руки.

— Оно ночует в плену у феи Абунды. А поутру фея Моргана выводит его из темных вод моря Усопших Душ. Волосы Морганы как расплавленное золото, ее имя по-кельтски означает "утро". Моргана прекрасна и великодушна. Она зажигает утреннюю зарю. Отсвет ее одежд, розовых, пурпурных и алых, играет на облаках. Счастлив тот, кто на заре своей жизни встретит фею Моргану. Кого она поцелует, тот станет великим героем, счастливым и храбрым.

— А я ее встречу?

— Наверное, встретишь, мой родной. — Цезарь коснулся губами детского лобика. — Смотри, мой мальчик, не спутай ее с феей Абундой. Абунда — фея зари вечерней. Она тоже прекрасна, как Моргана, даже еще прекрасней, но зла и коварна. Она заманивает юношей в темную бездну. Обманными, блуждающими огоньками завлекает путника в трясину. Она — гибель, она будит в человеческом сердце все злые силы. Попав во власть феи Абунды, человек становится жестоким, лживым, тупым. Но она очень красива, эта фея Абунда. У нее глаза синие, как ночное море, а волосы как лучи вечерней зари.

— Вот она! — Октавиан приподнялся и показал на тропу, ведущую от оливковой рощи. — Фея Абунда пришла!

Цезарь удивленно оглянулся. С холма шла женщина. Стройная и хрупкая, она казалась и в самом деле волшебной девой. Он узнал Сервилию.

— Я еле нашла тебя. — Она протянула обе руки. Цезарь, целуя их, растерянно молчал.

— Я так давно не видел тебя, — взволнованно проговорил он наконец.

— Да. — Сервилия печально и грациозно наклонила голову.

— Я очень тосковала.

Цезарь провел рукой по глазам. Кровь усиленно забилась в его висках.

— Несчастный Брут в могиле — тихо и грустно продолжала Сервилия, — никто не стоит между нами. Ради Марка я пришла к тебе. У нас должна быть семья. Мы оба свободны и несчастны.

Октавиан, закусив палец, рассматривал фею вечера.

— Не возражай. — Сервилия зажала Цезарю рот ладонью.

— Ни я без тебя, ни ты без меня — мы не были счастливы. Цезарь поцеловал ее ладонь и бережно обнял.

— Я ни в чем не упрекаю тебя, я виноват перед тобой больше.

Ведь это была его Сервилия, через столько лет сама пришла к нему... Их сын... Он слегка отстранился, желая поглядеть в ее нежное, прекрасное, так долго и страстно обожаемое лицо... Сервилия почти лежала в его объятиях.

— Мое счастье, счастье Марка в твоих руках. Уедем. — Она прильнула к его груди. — Ты мой. Забудем распри, врагов, борьбу...

Ласковая, покорная Сервилия, пусть даже она хитрит, она любимая...

Как сквозь туман, раздался жалобный голосок:

— Я озяб! Я хочу домой!

Цезарь неожиданно почувствовал, как детские ручонки вцепились в его одежду.

— Я озяб, я ж босой...

Отстранив Сервилию, Цезарь быстро опустился на колени.

— Бедный мой! — Он начал тереть озябшие ножки.

— Любимый, — тихо позвала Сервилия, — что мне сказать нашему сыну?

— Уходи! — крикнул Октавиан. — Уходи, Абунда!

— Ребенок замерз, я должен отнести его домой. — Цезарь закутал малыша в тогу и взял на руки. Чары рассеялись. Перед ним, опустив руки и все еще пытаясь пленить своей покорностью, стояла хитрая, подосланная врагами его дела гетера.

Сервилия, сливаясь с вечерней мглой, поднималась на холм.

— Она не придет?

— Она никогда больше не придет. Если б ты мог понять, мой Маленький Юлий, какую битву мы сейчас выиграли.