Бенито Муссолини - Клавдия Партичелла, любовница кардинала Страница 14

Кардинал отпил из вновь налитого бокала и перевел дух.

— Я люблю Клавдию. Я любил ее двадцать лет. Не краснейте! Не опускайте лицемерно ваши головы. Каждый из вас, о, пастыри чужих душ, грешил, в своей собственной душе. Не отрицайте этого. Этот пир сильно отличается от того, который был устроен Христом своим ученикам, перед тем, как принести величайшую жертву. Все мы испили из кубка мирских наслаждений. Я тоже пил, но стал не чище и не грязнее, чем многие другие… Вам известно, что я обращался к папе, прося снять с меня сан. Он отверг мою просьбу. Он желает скандала и получит его. Я торжественно заявляю здесь, перед высоким собранием, о своем праве на земную любовь! Клавдия будет моею до гроба, хочет ли этого папа или нет, желаете ли вы этого или нет, вы, которые называете Клавдию куртизанкой, разоряющей народ! Понимаешь ли меня, богослов? Что думают об этом мои враги, не заботит меня. Для чего же, спросишь ты, это мое признание? Достойны ли вы его? отвечу вам словами Горация: «Лютню! Лютню! Лютню! Принесите лютню, и пусть кто-нибудь из вас споет гимн!»

Возглас кардинала удивил всех. Пьян он, что ли? Впрочем, если пьян, в этом не было ничего удивительного.

Лютня была принесена, и один из пажей кардинала стал перебирать струны. Пировавшие умолкли, и юноша запел. Его красивый, волнующий голос захватил всех и успокоил. Однообразная музыка располагала ко сну.

Пир кончался, когда слуга объявил о прибытии Клавдии.

Кардинал вскочил. Гости были изумлены. Ужас охватил всех, так как все боялись молодой женщины, тайной правительницы княжества.

Клавдия вошла, облаченная во все черное. Она обняла и поцеловала отца, поднявшегося навстречу ей, и направилась к кардиналу. Пировавшие переглянулись. Немногие ответили на ее поклон. Духовенство сохранило неподвижность и враждебно следило за любовницей кардинала. Клавдия сбросила черный плащ, откинула вуаль, и тяжелые косы свободно упали ей на плечи.

На лице ее виднелись следы усталости, но глаза смотрели смело и открыто. В зале стояло молчание — неожиданное появление женщины сковало языки.

Клавдия заняла место рядом с кардиналом. По его виду она догадалась, что незадолго до ее прихода произошло какое то важное событие, и досадовала, что не пришла ранее.

Она улыбнулась гостям той улыбкой, которую дон Беницио называл божественной, а народ — дьявольской, и звучным, ясным голосом произнесла:

— Я, кажется, явилась на похороны. Почему никто не говорит? Неужели мой приход поверг вас в такое состояние? Почему все умолкли?

Обратившись к пажу она спросила:

— Отчего ты не играешь?

Паж пробежал пальцами по струнам, извлек слабый аккорд и умолк.

— А ты, князь, почему молчишь? Кажется, мой приход смутил тебя? Но что в нем необычайного? Осень прошла, мне стало скучно в замке Тоблино! Я и приехала… Может быть, следовало предупредить вас? Но я никак не ожидала, что попаду на пир. Если я неугодна тебе и твоим гостям, я уйду!

Клавдия сделала движение, будто намереваясь встать и уйти.

Но кардинал схватил ее за рукав и воскликнул:

— Оставайся, Клавдия, ты у себя дома!

Улыбка сверкнула на губах куртизанки. Она бросила пренебрежительный взгляд на прелатов, но черты ее лица быстро приняли обычное выражение.

— Если я, действительно, здесь у себя дома, то я считаю присутствие гостей в данный момент неуместным, — заявила она. — Соблаговоли отпустить их.

Сидевшие за столом не стали ожидать приказания кардинала. Большинство поспешно скрылись, и только некоторые из них удосужились отвесить князю поклон.

Несмотря на то, что большинство гостей были одурманены винными парами, они все же сознавали скандал, которым закончилось пиршество. Поступок Клавдии перешел все границы. Только немцы воздержались от выражения порицаний. Но духовенство было возмущено. Неожиданное возвращение Клавдии повергло прелатов в полное недоумение. Они опасались новых козней с ее стороны, новых народных возмущений и новых скандалов при дворе.

Растерявшийся окончательно богослов, только добравшись до квартала Борго Нуово, стал понемногу приходить в себя. Его распаленному воображению рисовались великие несчастья.

— В этом, — сказал он, — можно видеть лишнее доказательство того, что я говорил на пиру. Женщины, которые предназначены, чтобы приносить несчастья и огорчения князьям, народу и стране, всегда отличаются капризным, злым характером. Кто из нас предвидел возвращение Клавдии? Она слетела на народ, как зловещая птица. Близится наш конец!

И прелаты согласились с ним, горестно разводя руками.

Кардинал остался наедине с Клавдией. На столе еще лежали поблекшие цветы, тропические растения в углах свернули листья от тяжелых испарений. Зал приобрел грустный, печальный вид.

Молчание, нарушалось только размеренными шагами стражи у ворот.

Эммануил сидел, подперев голову, полную тяжелых мрачных дум. Клавдия смотрела на него, ничего не говоря. Сколько раз их души наслаждались подобной молчаливой близостью! Воспоминание о былых, счастливых часах пробуждало к жизни.

Но Эммануил был настроен мрачно. Может, быть оттого, что слишком много выпил. Острая, но неясная боль чувствовалась в усталом теле. Ему необходим был отдых.

Князю нужен был покой. Клавдия нежно обняла его. Гладкой рукой провела она по лбу, на котором годы и страдания оставили глубокие морщины. Она закрыла пальцами глаза Эммануила и тихо гладила морщинистые щеки,

— Ты не ждал меня? — сказала она. — Я приехала, потому что не могла больше выносить изгнание. Расскажи, какие вести получены из Рима?

Эммануил поднял голову, взял руку Клавдии и поцеловал:

— Получены плохие вести. Папа отказал в моей смиренной просьбе. Сестра Бернардина из Роверто была здесь и объявила решение папы. Она вручила мне его собственноручное послание, которое я тут же разорвал в клочки.

Признание не удивило Клавдию.

— Но у тебя есть еще надежда? Что ты решил? Почему ты не известил меня о том, что случилось? Разве ты забыл свое обещание? Может быть, нам лучше бежать из Трента?

Вопросы поспешно слетали с прелестных губ куртизанки. Эммануил молчал, приводя в порядок мысли.

— У меня не осталось никакой надежды, — произнес он наконец. — Папа непреклонен. Заявления и ходатайства моих исповедников не дали результатов. Ватикан пуще всего боится скандала… Как будто люди и без того не знают о наших отношениях! Но сегодня я сбросил маску. Сегодня я заявил во всеуслышание о моей страстной любви к тебе!

— Я понимаю причину твоего волнения, — прошептала Клавдия.

— Да, — вздохнул Эммануил. — Моя исповедь поразила гостей, в особенности духовенство… Я сбросил с себя тяжкое бремя. Теперь я чувствую себя лучше. Я осмелился сказать им все, дорогая Клавдия. Наконец-то, осмелился! Завтра весь город будет знать, что произошло на пиру. Все равно, жребий брошен! Если мои слова будут истолкованы, как преддверие к открытому возмущению против папы, тем лучше!

Эммануил нашел в себе силы и решимость бороться за любовь и за жизнь. Но Клавдия оставалась задумчивой.

Будущее представлялось ей смутно. Она поднялась из-за стола. Ночной воздух несколько успокоил ее. Внезапно повернувшись к кардиналу, она задала вопрос:

— Отчего же не бежать?

— Бежать? Куда?..

— Разве ты забыл наш разговор в замке Толбино? Ты обещал отказаться от всего и жить со мной вдали от Трента, среди безопасных людей, на незнакомой чужбине.

— Я охотно бежал бы…

Эммануилу страшно было признаться в своем бессилии.

— Но не могу — прибавил он, поникнув головой. — Римско-католическая церковь будет преследовать нас, каждый день будет грозить нам новыми несчастьями. Тебе известно, что церковь не прощает тому, кто предал ее, отдавшись земным страстям. Мы будем странствовать из страны в страну, вечно испытывая лишения и страдания. Лучше оставаться здесь и не обращать внимания на гнев папы, заговоры прелатов и народные возмущения.

— И я останусь с тобой?

— Не бойся. Я уже объявил об этом в присутствии моих гостей и не премину объявить о том перед всем народом. Этот дом — твой. Ты владелица этого замка, и если ты захочешь разрушить его или сжечь, будет поступлено по твоей воле.

Слова кардинала льстили тщеславию женщины. Трепет гордости пробежал по телу Клавдии. Она чувствовала силу своих чар.

— Послушай, Эммануил! Я не прошу и никогда не буду просить у тебя разрешения сжечь или разрушить этот замок, где каждая вещь дорога мне и говорит о нашей счастливой любви. Но есть ненавистные мне лица, которых я хотела бы убрать, лица, которых я не хочу встречать в замке. И я прошу тебя…

Клавдия склонилась к кардиналу и произнесла громким шепотом:

— Я прошу тебя изгнать наших врагов, всех тех, кто устраивал заговор против нас… О, я не прошу от тебя невозможного или нелепого…

— Но, — возразил кардинал, — гонения только увеличат число врагов.