Сономын Удвал - Великая судьба Страница 14

— Без дождя грома не бывает. Не плачь, малышка, любимая моя! Не плачь! А впрочем, поплачь, выплачешься — на душе полегчает. — Того не знал, чем утешить ее, как приласкать...

На рассвете он оделся и ушел. Максаржав сладко похрапывал на своей кровати. «К добру иль на беду встретил я эту девушку? — думал Того. — Все равно, что бы ни случилось, я ее теперь не брошу. Хорошо бы уйти вместе с ней в ее кочевье. Максаржав ведь и без меня справится. Найду ему попутчиков, пусть возвращается. Ведь меня, нищего, и искать-то никто не станет».

А Гунчинхорло, лежа без сна в своей юрте, думала о Того: «Пойду за ним куда угодно. Пусть голодная, пусть бездомная, только бы с ним. Ни за что больше здесь не останусь».

Утром Максаржав отправился бродить по столице, заодно присматривая, что бы купить в подарок Цэвэгмид. Глаза у него разбегались. На улицах торговали всякой всячиной, за целую жизнь не перепробуешь того, что здесь выставлено. Максаржав рассмеялся: «Вот где опустошаются кошельки».

— Бого! Учитель велел нам посетить Гандан[Гандан (Гандантэгчинлин) — старинный монастырь в монгольской столице.], помолиться. Сходим?

— А что, если я заберу эту девушку и смоюсь? — пробормотал, словно не слыша его, Того.

— Это уж ты сам решай, Бого.

Того отважился обратиться к Думе, одной из старушек, приставленных к Гунчинхорло.

— Бабушка, молодая госпожа сказала, что ни разу не молилась в Гандане. Это ведь совсем близко! Отпустите ее с нами. Доброе дело зачтется вам.

— Нельзя, сынок. Вдруг что случится... Не сносить тогда головы и тебе, и всем нам! Сходите-ка лучше вдвоем с товарищем. — И старушка скрылась в юрте.

Столица, Великий Хурэ, с четырех сторон окружена горами. Заснеженные вершины Богдо-улы окутаны облаками, а островерхие кровли Восточного монастыря сверкают в лучах солнца. Повсюду в городе виднеются кучи отбросов и мусора, стаями бродят бездомные собаки, снуют по своим делам люди. Все здесь Максаржаву было в диковинку. «Как много народу, — думал он. — Скот эти люди не пасут, чем же они тут занимаются? Просто бродят по улицам?»

Встречались Максаржаву и богатые господа и их разряженные жены и дети, за этими богачами и Га-нойону не угнаться. А нищие здесь такие же, как и в худоне, пожалуй, даже еще более несчастные. Ему подумалось, что нелегко живется в этом мире человеку, если он не хозяин своей судьбы. Копошишься всю жизнь, как муравей, думаешь, что занят важным делом... И все же люди живут на земле, а не на небе. Все в мире от земли, и человек должен использовать то, что она дает. «Надо заняться земледелием, как отец, — мелькнуло вдруг в голове. — Вернусь домой, надо всерьез подумать об этом. Вот чужеземцы, например. Большую выгоду получают, обрабатывая землю. А чем хуже мы, монголы! Обязательно распашу и засею участок земли. Конечно, в столице на базаре или в лавках у купцов можно купить что угодно. Только без денег тут и делать нечего».

Максаржав видел, что Того молчалив и грустен, то и дело вздыхает. Уж не потому ли, что боится не угодить нойону? Хотя товар они продали удачно. За хорошую цену продал Того и кое-что из своих собственных запасов. Деньги он отдал на сохранение Гунчинхорло.

— Сбереги их, эти деньги нам с тобой пригодятся. Готовься в путь. Если все сложится хорошо — построим какой-нибудь шалашик и заживем с тобой.

Гунчинхорло, ничего не ответив, принялась плакать. А Того продолжал:

— На этот раз мне, пожалуй, лучше вернуться домой. Дело есть у меня там. Надо рассчитаться. Вот достану хорошего коня и весной, как потеплеет, приеду за тобой. Не знаю, приживусь ли я в чужом краю, но в хошуне Га-гуна нам с тобой места нет. Съездим в ваше кочевье, повидаешься с отцом, а потом махнем куда-нибудь подальше, в горы. Согласна пойти с таким голодранцем, как я?

— Не хочется мне отпускать тебя одного. Возьми и меня с собой. — Она приникла к Того. Тот не знал, что и делать.

— Милая ты моя! Я же вернусь, вот увидишь, мы будем вместе. — Он гладил и утешал, как мог, плачущую девушку. — Ты не озябла? — спрашивал он в замешательстве, не находя других слов. — Надо потерпеть немного. Постарайся взять себя в руки. Если я с тобой явлюсь к Га-нойону, меня закуют в цепи и бросят собакам, а тебя продадут какому-нибудь купцу.

— А если тебя не отпустят?

— Убегу. Или еще что-нибудь придумаю. Но тебя я не оставлю. Одно только меня беспокоит: вдруг Га-нойон надумает взять тебя в жены?

— Не буду я его женой!

— Бывает, что заставляют силой.

— Да я лучше умру, чем пойду за него!

— Не говори так! Пока человек жив, всегда можно найти выход. А умереть — это проще всего. Люди рождаются на свет, чтобы жить.

— Ты что же, хочешь, чтобы я стала женой нойона?

— Ну, до этого еще не дошло. Да он, может, вовсе и не собирается брать тебя в жены. Если ты согласна ждать, я вернусь за тобой. И больше мы никогда не расстанемся. Слышишь?

— Значит, все-таки уезжаешь?

— Это необходимо для нашего будущего.

— Не понимаю. Ты просто придумал предлог, чтобы уехать.

— Да ведь если Максаржав потеряет груз и повозки, меня начнут разыскивать по всем аймакам и хошунам. Найдут и схватят. Тебе тогда еще хуже будет. Поэтому нам ничего иного не остается, как подождать еще немного. Мы выезжаем завтра.

Гунчинхорло, ничего не ответив, тяжело вздохнула.

Обоим хотелось продлить эту короткую педелю счастья. она промелькнула, как светлый сон. Человеку, испытавшему счастье, невзгоды кажутся еще тяжелее. Лучше бы уж им совсем не встречаться, чем расставаться вот так... Непрочная, хрупкая вещь — человеческое счастье! Его надо беречь и лелеять. Не завидовать чужому счастью, а добиваться своего, невзирая на все беды и муки. И кто знает, может, в океане горя и страданий найдут они в конце концов свое единственное счастье?

Подошел час отъезда. Максаржав, который по поручению учителя сходил в город и получил там несколько книг для нойона, возвращался домой в прекрасном расположении духа. «Вот взять Бого, — думал в пути Максаржав, — учитель ему дотрагиваться до книг запрещает, а меня — так заставляет читать их. Я, видите ли, человек благородного происхождения, отец мой принадлежит к почтенному, древнему роду!»

Утром в день отъезда Того Гунчинхорло не встала с постели, сказавшись больной. Может, она боялась, что при расставании с любимым не выдержит, расплачется на людях, бросится к нему на шею? Чтобы проститься с девушкой, Максаржав зашел к ней в юрту.

— Мы уезжаем, — сказал он просто. — Счастливо оставаться, госпожа.

— Счастливого вам пути. Мне что-то нездоровится, и я не смогу вас проводить. Не боитесь ехать с таким большим обозом?

— Чего нам бояться?

— Страшно одному.

— Одному, конечно, боязно. Но ведь мы вдвоем с Бого, он меня не бросит.

— А что, жена Того тоже батрачит у нойона?

— Бого не женат. До сих пор в холостяках ходит.

— Вот как? Ну желаю вам счастливого пути! Вот возьмите на дорожку, я вам приготовила. — Гунчинхорло протянула ему сверток с пирогами.

Когда Максаржав и Того кончили запрягать быков, хозяева юрт, сторожившие подворье, пригласили их попить чайку на дорогу. Но Того объявил, что хочет проститься с госпожой, и зашел в юрту Гунчинхорло.

— Ну, вот мы и собрались в путь. Всего тебе доброго. Пришла пора расставаться, — сказал он с грустью. — И некому будет передать тебе словечко от меня в разлуке. Но ты не тужи. Нужно привыкать к трудностям, к голоду и холоду. Учись шить и вышивать, старайся заняться каким-нибудь делом, и разлука покажется не такой тяжелой. Счастливо оставаться. Не сердись на меня. — Он наклонился и поцеловал ее, крепко обнял, даже чуть-чуть приподнял с постели, а потом опустил и заботливо поправил одеяло. — Ну, отдыхай! — Того вышел. Ему казалось, что он все еще слышит рыдания Гунчинхорло.

Пора было ехать, уже открывали ворота. И тут Гунчинхорло вдруг подумала: притворяться больной и не проводить путников в дальшою дорогу — большой грех. Она поспешно надела самый красивый свой дэли и выбежала из юрты. Когда Того увидел ее, она показалась ему небесной девой, божественной Тарой[Тара — буддийское божество.]. Старушка Дума всплеснула руками и принялась бранить девушку за то, что она, больная, выскочила на холод.

— Нельзя мне лежать. Вот узнает нойон, что я осталась в юрте и не проводила гостей, на вас же и рассердится, — оправдывалась Гунчинхорло.

Старая Дума слушала ее с удивлением. Но вот последняя подвода исчезла за воротами, и Гунчинхорло осталась одна в ненавистном дворе.

Бывает послышится иной раз в мелодии морпихура[Моринхур — народный музыкальный инструмент.] веселый перестук конских копыт, по лопнет струна, и умолкает напев, и не слышен больше цокот бегущего коня. Вот и сейчас: расстались влюбленные, и замер, угасая, радостный мотив. Но долго еще будет звучать он в сердце каждого из них, как сладкое воспоминание. Так же как мелодия моринхура возникнет постепенно и нарастает медленно, чтобы потом зазвучать во всю мощь, так и любовь возникает не сразу, зато потом накрепко соединяет сердца двоих. Кто знает, как закончится печальная и нежная мелодия, зародившаяся в сердцах Того и Гунчинхорло...