Рангея Рагхав - Я жду тебя Страница 14

— Ну и дурак же ты!

— Почему?

— Потому что слушаешь эту потаскуху. На твоем месте я бы ей все зубы повыбивала.

— Что ты говоришь, Каджри? — испугался я.

— А разве я не права? — настаивала она.

— У мужчины должна быть выдержка, — терпеливо объяснял я. — Женщины слабее.

— Господи, что за чепуху ты мелешь. Выдержка! Женщины слабее! Ты еще не видел женской выдержки! Всех мужчин из твоего рода до седьмого колена женщины держали под башмаком! Будь бы у мужчин выдержка, от них не убегали бы жены. Стоило ей пригрозить, и ты уж голову потерял. Ты ее раб! Ну и оставайся им! Да только я не такая дура, как ты, чтоб молодость свою со стариком губить.

— Чего же ты хочешь, Каджри?

— А ты до сих пор не догадался?

— Нет, ты же не говоришь.

— Ах, тебе и говорить бесполезно, — рассердилась Каджри. — Пьяри превратила тебя в бесчувственный чурбан! Ты как черная, грязная подстилка, к которой уже не пристанет другой цвет! Дрыхни! Я пошла!

Мне не хотелось ее обижать.

— Не уходи, Каджри, — попросил я. — Посиди еще.

Каджри покорно села.

— Каджри!

— Чего тебе?

— Ты пойдешь завтра на базар?

— Пойду, если тебе надо.

— Сходи, а? Возьми это. — Я достал глиняный кувшин, вытащил из него пять ан и вложил ей в руку. — Принеси молока.

Каджри рассвирепела и швырнула мне в лицо все медные и серебряные монеты, и они рассыпались в разные стороны. От боли я закрыл лицо руками.

— Ты хочешь заплатить мне за пирожные, несчастный раб своей вертихвостки! Ты решил, что я такая же продажная, как она? Уж не разбогател ли ты на ее подачках? — воскликнула Каджри. Но в тот же миг, просунув свои ладони между моими, она стала гладить мне лицо.

— Тебе больно? — участливо спросила она.

— Нет, — улыбнулся я. — Ты очень рассердилась?

— А ты бы не рассердился? Уж лучше бы избил. — И Каджри вздохнула. Мне хотелось как-нибудь утешить ее, но тут я опять вспомнил Пьяри. Она ждет меня. Но она далеко, очень далеко. Теперь она уже не принадлежит нашему племени и не позволяет мне даже коснуться ее. Так кормят собаку, чтобы она потом умильно виляла хвостом. Пьяри думает только о себе. Какое ей до меня дело?

На дворе зарычала было Бхура, но умолкла. Подул холодный ветер. На небе одна за другой засветились звезды. Снова воцарилась тишина. Мир сузился. В нем был только маленький шатер, Каджри, я да спящие вокруг нас наты.

— Можно я спрошу тебя об одной вещи, Сукхрам?

— Ну спроси.

— А ты ответишь?

— Обязательно.

— Почему ты не ударил меня, когда я швырнула тебе в лицо деньги?

— Потому что ты не поняла меня, Каджри. Я вовсе не думал платить тебе за пирожные. Я видел радость в твоих глазах, и мне было хорошо. Я захотел, чтобы глаза у тебя снова стали счастливыми, вот и придумал эту глупую историю с молоком.

Каджри не выдержала и прослезилась.

— Тебе нравится видеть меня счастливой?

Я промолчал.

— Сукхрам, — нежно сказала она, — скажи мне!

— Нравится.

— Ты добрый, Сукхрам. Добрые мужчины — большая редкость. Женщина, сделавшись матерью, становится добрей хотя бы для своего ребенка. Мужчины — другое дело. А ты очень хороший человек, поэтому ты и терпишь муки со своей Пьяри. В тебе совсем нет хитрости, Сукхрам! Можно, я буду приходить к тебе каждую ночь? — робко попросила Каджри. — Я не буду сердить тебя. Мы бы говорили друг с другом, а?

— Нет, — ответил я, но мне стало как-то не по себе.

— Мой старик когда-то тоже был добрым. Он рассказывал мне разные истории и сказки. А ты знаешь сказки, Сукхрам?

Я рассердился и резко схватил ее за руку. А она рассмеялась:

— Вот у меня был попугай, он тоже знал много историй…

Я окончательно вышел из себя и заломил ей руки за спину.

— Нет, ты не острый нож, ты садовые ножницы, — не унималась Каджри. — Пока плоды не упадут тебе на голову, ты и не подумаешь их срезать. А может быть, ты и не знаешь, с какого конца держать нож?

— Ты коварная женщина, Каджри!

— Я? Коварная? Ты удивляешь меня, откуда у тебя такие мысли?

Но по ее лицу я понял, что она польщена…

Начали гаснуть первые звезды, Каджри встала.

— Пожалуй, я пойду, а то скоро мой Курри проснется.

— Ты боишься?

— Пусть боятся мои туфли, им придется здорово поработать по его голове. — Она посмотрела на меня. — Одно слово, и я останусь.

— Иди, Каджри. Придешь завтра?

— Давай деньги, принесу завтра молоко.

— Как их сейчас в темноте найдешь?

— Ладно. Я принесу и так.

— Скажи, Каджри, почему тебе вздумалось кормить меня?

— Почему? А как ты думаешь, зачем все женщины в мире разводят очаг? Для того, чтобы кормить, поить, ласкать и утешать мужчину. Мужчины — это сторожевые собаки, которые лижут руки тому, кто их кормит.

— Вон отсюда! — рассвирепел я.

Каджри рассмеялась и, радостно бросив: «Приду завтра», убежала.

9

Сукхрам продолжал свой рассказ:

— Пьяри начала выпускать коготки. Однажды загорелся дом брахмана Нироти. Это произошло в субботу. Жена брахмана была бездетна, и кто-то пустил слух, что виновата она. По старинному поверью, если женщина в субботу подпалит семь домов, у нее появится ребенок. Полиция тут же взяла ее под стражу.

Не прошло и недели, как разнесся слух, что полиция посадила в тюрьму двух тхакуров за неуплату поземельного налога. Вскоре все узнали, что правительство продало их землю с молотка, и они остались нищими.

Когда я пришел к Пьяри, она гордо восседала на кровати и жевала бетель.

— Слыхал? — спросила она.

— О чем? — я прикинулся незнающим.

— У Нироти сгорел дом, а обоих тхакуров я сделала нищими! — Пьяри громко рассмеялась. В глазах у нее вспыхнуло злорадное торжество и ненависть.

— Пьяри, но у них ведь дети. Что с ними будет? Что станут делать их жены?

— То же, что делала я. На свете, слава богу, не один полицейский.

Я замер от удивления: в словах Пьяри было столько яда!

— А ты никому не хотел бы отомстить? — неожиданно спросила она. — Только скажи. Я с ними мигом расправлюсь!

— Хочу.

— Кому?

— Да в силах ли ты ему отомстить?

— Ты только назови его.

— У меня два врага. Один — тот знатный заминдар, слуги которого избили меня, а другой — тот начальник полиции, к которому ты ходила, когда он упрятал меня за решетку.

— Ты что, издеваешься надо мной? — Лицо Пьяри потемнело от обиды.

— Нисколько. Я просто хочу сказать тебе, что ты не только на слона — на лошадь еще не села. Чего же ты нос задираешь? Разве ты можешь поднять руку на больших и знатных людей? Что молчишь? Да твоего храбреца Рустамхана могут завтра же вздернуть на первой фиговой пальме! Муравью не влезть на высокую гору, Пьяри! Ты потеряла рассудок!

Пьяри сидела с опущенной головой.

— У насилия гнилые ноги, Пьяри. Долго ли живут те, кто мучает и притесняет таких, как я? Даже Раван[30] был убит, а уж он завоевал три мира[31]. Бог Вишну, приняв образ льва, поразил Хирнакуса. В этом мире все смертны! Зачем ты берешь грех на душу?

— Но я пошла сюда с твоего согласия, — вытирая слезы, возразила Пьяри.

— Мог ли я знать, что ты решишься на такие дела?

— Я еще до прихода сюда говорила тебе, что расправлюсь с этими тхакурами.

— Я думал, ты просто хвастаешь, а сама мечтаешь поспать на шелковых подушках.

— Плевать я хотела на эти подушки! И пусть, если я вру, у меня вместо красной от бетеля слюны из горла кровь польется! Ты единственный, кто всегда был мне всех дороже, таким и останешься.

— Так что же тебя сюда тянуло?

— Я хотела, чтобы ты был сыт и счастлив.

— Эй, поберегись!

Пьяри внимательно, не мигая, посмотрела на меня, а потом медленно сказала:

— Сегодня в твоем голосе я слышу что-то новое, да и сам ты изменился. С чего бы это?

— А ты не замечаешь, что другой стала?

— Другой? Чем же?

— Ты твердишь, что я твой, верно?

— Да.

— А к себе не подпускаешь?

— Мое сердце принадлежит тебе.

— Но ты не только не мое сердце, ты еще и моя жена! Или, может, уже и не жена?..

И прежде чем она успела ответить, я со злостью крикнул:

— Теперь ты больше всего заботишься о чести богачей, о чести своего Рустамхана. Он — полицейский! У него в руках власть! А у меня в руках только кинжал, Пьяри! Ты знаешь, я могу десять таких Рустамханов на куски изрезать и скормить их воронам и коршунам. Меня ты считаешь слугой, а себя мнишь хозяйкой? Я не желаю больше приходить к тебе! Каджри верно говорила…

— Что говорила? — быстро спросила Пьяри.

— Что у тебя каменное сердце, если ты могла уйти от меня.

— Бедняжка, видно, влюбилась в тебя! Ты и красивый, и кожа у тебя белая, и силой тебя господь не обидел. Что еще нужно? И, конечно, она говорила тебе, что хочет остаться с тобой?