Павел Винтман - Голубые следы Страница 14

Капитан — это интересная встреча совсем в другом роде… Он мне очень много рассказывал о фронте, и, оказывается, что он, несмотря на свою ультраточную профессию, является сторонником Толстого по вопросу о стихийности войны и невозможности управлять отдельным боем и всем ходом военных действий вообще. Все примеры, которые он приводил, весьма убедительны, но я тебе о них расскажу в другой раз, при встрече, что ли!

Перехожу к обещанным стихам. Как я уже говорил, это должна быть поэма. Условное название «Город». Глава, которую я тебе посылаю, рисует возвращение героя в город после намерения эвакуироваться. В общем, ты все поймешь сама:

Лежат дороги, как кресты[4]

Ну, вот и все. Надеюсь, что в следующем письме или через письмо я смогу послать тебе следующую главу «Здесь был Батый». Она уже начала продвигаться вперед. Жду от тебя отзыв на эти строки.

Целую крепко-крепко. Привет всем.

Пин

30.11.41 г.

Зайчонок, родная моя!

…У нас здесь снова начался ад кромешный — поход на походе сидит и походом погоняет. За последние 10 дней, например, 3 выхода на стрельбище (15–15 км), один 40-километровый поход — учение (отражение парашютного десанта) и целых 5 ночных занятий на разные темы… По всем признакам дело идет к концу. Вероятно, числа 1-го января ты меня сможешь уже поздравить… Осточертело до чертиков. Спишь и во сне видишь петлицы с золотым кантиком — хоть какой-то признак самостоятельности… Есть в этом и еще одна сторона: кончу, смогу выслать тебе аттестат рублей на 300. Это будет неплохая помощь… Кроме этого, право, не знаю, что писать и о чем писать.

Стихов новых нет, вернее, новых законченных — нет, а набросков и мыслей хватает. Но все обрывки — нет свободного времени и не хватает сил на малейшее творческое усилие.

Между прочим: у нас здесь был как-то разговор: а что будет после? Жорка говорит, что в самом лучшем случае для нашего поколения больше не будет радостных дней, и ссылается при этом на Ремарка — продолжение «На западном фронте без перемен», а я ничего не ответил, но про себя подумал: «Ничего мне и не надо, только бы был я снова вместе с тобой, моя единственная, моя желанная».

Целую крепко-крепко.

Твой, неизменно твой Пин

7.12.41 г.

Здравствуй, девочка моя хорошая!

…Ты просишь, чтобы я подробнее писал о своем житье-бытье… Но что мне писать? Что поза-позавчера мы утром были на стрельбище (12–12 км), а ночью на ночных учениях? Что позавчера нас подняли ночью по тревоге, и мы сделали форсированный марш километров 30 для ликвидации какого-то мифического прорыва? Что из похода нас погнали в баню, откуда мы вернулись в два часа ночи, что в 5 часов мы уже встали и пошли на стрельбище, а между 2 и 5 меня еще раз разбудили за то, что мои ботинки были выдвинуты из-под кровати не на 3, а на 5 см? Что сегодня первая за неделю ночь, когда я спал больше 6 часов?.. Прости меня, но об этом писать не хочется… Я лучше напишу тебе о том, что за форсированный марш я ни разу не отстал, что чувствую себя физически значительно окрепшим, что все эти тяготы я переношу в 3 раза легче, чем все остальные ребята (не все, конечно, а большинство), что все это так в конце концов и нужно, потому что времени осталось мало и, может быть, через 10 дней (и не может быть, а наверняка) ты сможешь меня поздравить с выпуском, а себя со званием жены кадрового командира РККА. Это событие тесно переплетается и с ответом на одну твою просьбу. Я очень мало, вернее, ничего не смогу сделать для приезда наших из Энгельса в Термез в роли курсанта, но я смогу им это очень легко устроить после окончания последнего в моей жизни учебного заведения…

Вот сейчас перечитал все твои письма, чтобы не забыть еще какого-нибудь вопроса… А внимание, сердце, ум рвутся к совсем другим строкам, и светло и хорошо делается вокруг. Как это у Сельвинского:

Снежинка моя, мой светик,Как хорошо с твоей стороны,Что ты существуешь на свете.

Девочка моя милая! Как я хочу быть с тобой, быть около тебя! Ведь я даже не знаю, когда произойдет это событие, которого моя дорогая трусиха так боится! Это будет в декабре? В январе? Он будет гражданином горького 41 года или года светлой победы — 42? Не надо так трусить. Боец должен быть мужественным на своем посту. А это сейчас твой пост… У нас будет ребенок!

Боже, когда мы будем вместе?

Целую.

Пин

11.12.41 г.

Любимка!

…Ходят определенные слухи о выпуске 15 этого месяца… Есть ли надежда на свидание после конца? Право, не знаю. Отпуска, конечно, не дадут… Все же в душе моей теплится надежда, что это все-таки состоится — мы увидим друг друга, мы будем вместе. Иначе и быть не может, моя хорошая, моя единственная…

Зинуська! Наконец-то ты откликнулась на мои стихи. Очень рад получить твои замечания и попытаюсь некоторые из них опровергнуть. Во-первых, я поступил опрометчиво, не предпослав отрывку маленького предисловия. Герой моей поэмы, то есть, собственно, я, после приказа об эвакуации покидает город, но возвращается обратно, побуждаемый любовью к своему городу (идея — любовь к своему дому, это символ любви ко всей Родине). Он встречает на дороге друга (идея — кратки сроки этой дружбы, но это последняя дружба, побратимство, скрепленное кровью). Вероятно, он встретит на баррикаде девушку (может быть, Дору), может быть, он полюбит эту девушку — ведь настоящая любовь — родная сестра героической смерти. А они погибнут, как герои, вместе со своим городом. Теперь о возражениях.

1. Существует выражение «стенящая боль» т. е. боль, ни на секунду не ослабевающая, не прекращающаяся, постоянно беспокоящая. Отсюда — «стенящая забота».

2. Не «неизбитый», а «неизбытый», т. е. который нельзя «избыть» — от которого нельзя избавиться.

3. Приказ об эвакуации — всегда вынужденный, следовательно, в нем отсутствует сила, приказ же, сдающий город без боя за каждый дом, и того слабее. Поэтому к нему применимо слово «вялый», кроме того, ведь эвакуация не приказывается, а только разрешается, и в следствии этого строка такого приказа не может служить оправданием… перед самим собой.

4. С сожалениями, повторяю [неразборчиво] дважды — ты права. Надо их чем-нибудь заменить. К примеру: «Другой небрежно поднял плечи». Что это за сомнения? Очень просто. Сомнения в том, следует ли уйти из города.

5. Права ты также и в отношении строки «клянутся, исполняют гимны». Слово «исполняют» жуткий прозаизм. Что же касается самих «гимнов», то это, конечно, уступка романтике и поражение реализма, однако мне захотелось почему-то наградить храбрецов чертами фанатизма. Посмотрю, как развернется картина баррикады. Если не сумею оправдать [неразборчиво] ее защитников, гимны придется выбросить…[5]

Теперь о твоих словах «О серой шинели и о судьбе поколения». Оказывается, что общая судьба молодых еще далеко не общая судьба. Кроме меня да тех, кто ушел в армию в первые дни по комсомольской мобилизации, все мои сокурсники были эвакуированы из Харькова в Самарканд, а ныне находятся в Ташкенте… У меня к ним и чувство зависти, и чувство недоумения: как можно продолжать изучать язык и литературу в такое время. Во всяком случае, написать им сейчас почему-то меня не тянет. Очевидно, я это сделаю уже тогда, когда буду лейтенантом, долго этого ждать не придется…

Ну, о чем еще написать, о погоде, что ли?

У нас — зима. Небольшие морозы, но с сильными холодными сырыми ветрами. Много приходится быть в поле и без зимнего сильно мерзнем. Дали нам, правда, шлемы (будёновки), и я сам себе достал поганенькие ватные перчатки, но все это мало помогает, потому что мерзнет главное — ноги. А они постоянно мокрые, их негде обогреть, и невозможно просушить портянки. Это единственное уязвимое место в броне моего стоицизма. В остальном все по-старому, все вполне терпимо.

На этом я закончу.

Целую крепко.

Твой Пин

3.01.42 г.

Здравствуй, родная моя!

Я так давно тебе писал, что уже даже не помню, когда это было. За это время в нашей жизни произошли большие изменения, произошел целый ряд событий: а) Начался Новый год; б) Родилась наша дочь; в) Мне присвоили звание лейтенанта и направили пока что в Чкалов в распоряжение штаба Южно-Уральского военного округа. Куда нас денут дальше, одному богу известно. Да здравствует телеграф, давший мне возможность узнать и откликнуться на эти события, ибо написать письмо ввиду чрезвычайной загрузки выпускными экзаменами не было никакой возможности. Экзамены я сдал; на «отлично», сдал лучше всех, за отдачи приказа на атаку получил благодарность от присутствовавшего на экзамене командующего САВО генерал-майора Курбаткина…

Родная моя! Как это все неудачно получилось, что именно теперь я лишен возможности получить от тебя весточку и что вообще это, вероятно, последнее письмо, которое к тебе нормально дойдет, потому что брошу я его в Ташкенте, а из Европы письма ходят крайне неаккуратно. День в Ташкенте попытаюсь использовать для телефонного разговора с вами, чего бы это ни стоило, но я этого добьюсь.