Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4. Страница 15

— Удача, товарищи, удача! — ликовал Журавлев, оглядываясь на ординарцев. — Заняли наши первую линию! Пулеметы японские повернули против них же, молодцы!

Ординарцы переглянулись между собой. Кочнев, осмелившись, спросил:

— Павел Миколаич, можно нам глянуть в энту штуковину?

В это время к Журавлеву прискакал гонец из Богдати. Журавлев передал бинокль Кочневу, пробежал глазами донесение Киргизова. Начальник штаба сообщал: «На култуминском направлении наши оборону держат крепко. Отбили две атаки японцев. Мы понесли потери, убито четырнадцать человек. В числе раненых помощник командира полка Лапардин».

На листке, вырванном из блокнота, Журавлев набросал ответ: «Начальнику штаба Киргизову. Култуму удерживать до вечера во что бы то ни стало. На центральном участке нами взята первая линия японских окопов. Козлов ведет бой за вторую линию. Журавлев».

Часом позднее ординарец Кочнев галопом мчался на центральный участок с приказом командующего Козлову: «Готовиться к новой атаке».

Бой за вторую линию разгорался еще более жаркий. Теперь те и другие стреляли из окопов, с обеих сторон строчи ли пулеметы. И как только смолкла красная батарея, в атаку ринулась пехота.

— В атаку, за мной! — Первым выскочив из окопа, Козлов взмахнул наганом: — Ура-а!

— Ура-а! — подхватили пехотинцы, с винтовками наперевес устремляясь за командиром.

Мало уцелело японцев от огня красной батареи, но те, что остались в живых, бились до последнего. Партизаны, забросав окопы гранатами, овладели и второй линией. Не добежал до нее сам командир Козлов. Японский пулеметчик, в которого Ефим Козулин метнул гранату, успел-таки последней очередью скосить троих партизан, в числе их и храбреца командира. Он был еще живой, когда к нему подбежали трое из его отряда. Не обращая внимания на стрельбу, один из них взвалил раненого себе на спину, поволок его вниз, к первой линии, двое других поддерживали командира с боков. Они хотели донести его до окопа и там сделать перевязку, но он уже умер, не приходя в сознание.

— Надо унести его вниз к нашим, — предложил седобородый партизан, односельчанин покойного. — Вон сколько тут этих набито, и чтобы наш командир да еще рядом с ними лежал! Не бывать тому!

Партизаны не возражали. Тело командира уложили на шинель и, прикрываясь от пуль, косогором понесли его вниз. Там, недалеко от матафоновской батареи, на небольшой полянке, защищенной от боя скалистым выступом, стояла санитарная двуколка, возле нее валялись на земле окровавленные клочья ваты, обрывки марли, пахло йодоформом. Сюда приносили и приводили с ноля боя раненых. Первую помощь им оказывали штабные поварихи: черноглазая Зина и Катя Димова. В испачканных кровью халатах они, как могли, утешали страдальцев, бинтовали раны.

После перевязки многие уходили обратно на позиции, тяжелораненых два санитара и старики обозники укладывали в телеги на сено, увозили в госпиталь. Тут же головами к двум раскидистым березам рядком лежали пятеро умерших от ран.

К ним и положили партизаны своего командира Козлова. Старик партизан сложил ему руки на груди, накрыл шинелью и, сняв шапку, перекрестился на восток.

— Прощай, Иннокентий Лаврентьевич, земля тебе пухом! — Крупные слезинки покатились по задубелым, коричневым от загара щекам старика; он смахнул их шапкой, обернулся к товарищам. Те стояли потупившись, обнажив головы. — Посельщик мой был, в суседях жили, изменившимся, сиплым голосом пояснял старик и, помолчав, продолжил со вздохом: — Эх, Кеха, Кеха. Не мне бы тебя хоронить, а тебе меня, а оно вот как пришлось. Пошли, ребяты, отомстим недругам за смерть командира да и других товарищей наших.

— Пошли! Живы будем — отомстим!

…К полудню бой развернулся по всему фронту. На командный пункт к Журавлеву отовсюду мчались гонцы с донесениями, он быстро прочитывал их и, положив на колено блокнот, писал короткие ответы, приказы. Прочитав сообщение о гибели Козлова, Павел Николаевич изменился в лице, сурово сдвинул брови. Тяжко пережил он смерть одного из любимых командиров.

— Мда-а… — только и сказал он и, оглянувшись на гонца, спросил: — Кто заменил Козлова?

— Товарищ Коротаев.

— Та-ак. — И, написав на листе из блокнота короткий приказ, передал гонцу. — Тут написано, и на словах передай Якову Николаевичу, чтобы готовился атаковать третью линию! Не далее как через полчаса ждите сигнал, понятно?

— Понятно.

— Езжай!

А небо уже не так густо крыли седые тучи, кое-где среди облаков голубели прогалины, словно яркие заплаты на сером пологе осени. Вот и самую вершину хребта осветил тусклый послеполуденный диск солнца. Выглянуло оно из-за поредевших облаков на одну-две минуты, как бы напоминая людям, что пора — давно пора — обедать, выглянуло и снова скрылось за серым облаком. А люди на этой точке земли и не помышляют про обед. До еды ли тут, когда отовсюду доносится грохот боя, когда здесь решается судьба не только этого сражения, но и судьба всей партизанской армии Журавлева.

Однако и в это время один из ординарцев ухитрился развести костер под горкой командного пункта, сварить котел чаю и поочередно с товарищами почаевать. Даже ракетчик, находившийся при Журавлеве, выпил кружку горячего чаю. Ординарец Кочнев пытался покормить и командующего: дважды приносил ему кружку с чаем, хлеб на берестинке и вареное мясо, но оба раза Журавлев, досадливо отмахиваясь и не отрываясь от бинокля, продолжал следить за ходом боя на центральном участке. А там по зеленому сигналу только что смолкла красная батарея и на вражьи окопы, укутанные бурыми облаками еще не осевшей от взрывов земли, ринулись партизаны.

Часам к трем пополудни партизаны овладели и третьей последней линией японских окопов. Закончился бой, и лишь отдельные выстрелы слышались еще по ту сторону горы да трофейный «гочкис» выстукивал очереди по японцам, убегающим с поля боя.

Вскоре к месту побоища прискакал на своем Перелете и сам Журавлев. Легко перепрыгивая окопы, он осадил коня у третьей линии, огляделся. Жуткое зрелище осветило выглянувшее из-за туч солнце: дымилась развороченная снарядами земля, на поваленных столбиках скрюченные обрывки колючей проволоки, в окопах искалеченные бомбометы, кучи стреляных гильз, кровь, трупы японцев. Поодаль рядком лежат, снесенные в одно место, убитые партизаны. Семнадцать их — павших в этом бою плечом к плечу — застыли на родимой земле, отбитой ими у врага.

Журавлев подъехал к ним, сойдя с коня, снял папаху. Многих из погибших он знал лично и вот теперь, проходя вдоль их ряда, узнавал тех, кого еще вчера видел живыми, мысленно прощался с ними. У одного из них остановился, узнав в убитом командира Аксенова. О гибели его Журавлев знал из последнего донесения, знал и то, что заменивший Аксенова адъютант Аникьев также выбит из строя, тяжело раненный в плечо, и теперь эскадронами Аксенова командует Нестор Гусевский.

— Прощай, Иван Иванович, земля тебе пухом, — вздохнул Журавлев и замолчал, потупившись.

Вспомнилось ему, как повел Аксенов свои эскадроны минувшей ночью из Богдати. Весельчак, запевала, он и в этот раз, маршируя мимо штаба, завел любимую песню Павла Николаевича:

Наверх вы, товарищи, все по местам,Последний парад наступает.

А как дружно, слаженно подхватили бойцы знакомый напев:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,Пощады никто не желает…

С этой песней и ушел Аксенов из Богдати, зная, что ведет своих соратников на смертный бой. И вот лежит теперь вместе с ними, пронизанный тремя пулями в грудь.

Последний раз посмотрел Журавлев на побелевшее, как из воска вылепленное, лицо покойного, перевел взгляд на подходивших к нему партизан. Их набиралось много, у некоторых белели повязками забинтованные головы, подвязанные к шее руки, иные шли прихрамывая, опираясь на винтовки. А на лицах у всех суровая озабоченность, порыв первой радости по случаю победы на этом участке прошел, и наступившая здесь тишина уже не радовала их. Все они понимали, что одной этой победы еще мало, и по той несмолкаемой канонаде, что доносилась до них со всех направлений фронта, знали, что бои там идут с неослабной силой.

Еще более тревожно было на душе у Павла Николаевича. Больше всего болел он сердцем за култуминское направление, откуда до слуха его переливами, как отдаленные раскаты летнего грома, доносился орудийный гул. К этому времени небо прояснилось, белесые рваные облака ветром гнало к северу. Солнце, уже не прячась за тучи, ярко осветило хребет и весь Мотогор до самого устья. И стало видно, как там над сопками вздымались сизые дымки и черные клубы от взрывов, и казалось Журавлеву, что вместе с грохотом боя оттуда наносит на него запахом пороха и крови. Он живо представил себе, в каком тяжелом положении оказались там два полка его красных конников. С правой стороны Мотогора на них наседают японцы и батальон пехоты из «дикой дивизии» барона Унгерна, с левой стороны — один из трех казачьих полков генерала Шемелина, а с Урова — полк бароновской кавалерии.