Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 4. Страница 16

«Продержаться бы там до вечера… устоять, — мучительно думалось ему, мрачные мысли так и лезли в голову, очень уж большое неравенство сил. — Подбросить бы туда свежий полк, но где его взять? Резервов нет совершенно! Жарко и у Чугуевского, ох как жарко». И глаза Журавлева невольно устремляются в сторону Зэрена, где бушует такой же немолчный гул, грохот боя. На фоне заголубевшего неба видно, как возникают и расплываются над хребтом темно-серые клубочки взрывов.

— Шрапнелью шпарят, сволочи, — слышит Журавлев голос одного из близкостоящих партизан. И в тон ему раздаются другие, такие же грустные реплики:

— Ох и трудно там нашим!

— Сдюжат ли?

— Подмогнуть бы им!

Журавлев знал, что прикажи он этим людям, и они, не рассуждая, немедленно пошли бы на помощь товарищам. Но нельзя этого делать. И, подозвав к себе Коротаева, он приказал: держаться здесь до вечера, крепить оборону.

— Японцы могут попытаться отбить эту позицию, имейте это в виду, — уже сидя на коне, сказал Павел Николаевич. — И вот еще что: флаг наш красный надо поднять здесь! Да повыше, чтобы видно было его далеко. Чтобы возвестил он товарищам о нашей победе здесь, силы им придал в бою, мужества! А я, само собой, еще сообщу об этом же и на все участки фронта.

— Это мы мигом! — с живостью отозвался Коротаев. — А ну, братва, жердь длинную, живо! Во-он на ту лесину укрепить ее, с флагом!

— Правильно!

— Павел Николаевич, погибших товарищей, я думаю, похоронить здесь, в братской могиле, сегодня вечером?

Тяжело вздохнув, Журавлев согласно кивнул головой и построжавшим голосом добавил:

— Японцев сжечь!

Он еще раз оглядел иоле недавнего сражения и с таким осуждающим видом покачал головой при взгляде на разутых японцев, что кое-кому из партизан стало не по себе. Многие уже успели переобуться в японские ботинки, хотя и знали строгий наказ Журавлева, запрещающий подобные действия. Поэтому и помалкивали теперь, пряча глаза в сторону. Лишь Коренев, только что переобувшийся в ботинки на толстой подошве, заговорил, оправдываясь:

— Ты уж на нас не серчай, Пал Николаич. Это ить нас нужда толкает на такое неподобное.

— Некогда, об этом после, — махнул рукой Журавлев и дал ходу коню.

— До чего же ты, пустобрех, непутевый, — напустился на Коренева командир эскадрона. — Тут на фронте вон что творится, а он с ботинками пристал к самому командующему!

— Так я же не за одного себя старался, а за всех нас. Вот и хотел объяснить: раз нету у нас складов с мундировкой, мы и промышляем вокруг врагов убитых! Вить тело-то грешное надо чем-то прикрыть!

— Мели, Емеля, твоя неделя!

— Тебе-то хорошо рассуждать, сапоги на тебе почти што новые. А ты на ичиги мои глянь! Вон они лежат, родимые, на них смотреть с души воротит, а я носил, не жаловался!

При этих словах даже в такой момент, когда было совсем не до смеху, заулыбались партизаны; чуть заметная усмешка тронула губы эскадронного. А словоохотливый Коренев продолжал свое:

— За ради этого и призарился я на ботинки. К тому же их сжигать приказано, япошков-то, так им не все ли равно гореть-то — што босиком, што при всей амуниции. Чего же добру зазря пропадать!

— Хватит тебе. Расходись, дел полно всяких. Вон Сапожников уж и флаг на жердь приладил.

На командной горке Журавлева ожидали гонцы из Богдати от Киргизова и с Усть-Мотогора от Федорова. В обоих донесениях говорилось об успешно отбитых атаках противника, о понесенных в этих боях потерях и о том, что позиции свои партизаны удерживают крепко.

Журавлев уже написал короткие, как всегда, ответы, когда над сопкой центрального участка взвился красный флаг.

— Только что написал об этом, и вот оно, любуйтесь, товарищи! И сообщите об этом всем бойцам нашим! — воскликнул Журавлев, указывая на сопку, где заполоскалось на ветру алое полотнище, и впервые за этот день лицо его озарилось радостной улыбкой.

ГЛАВА XII

Только к вечеру на всех направлениях фронта затихла стрельба. Но и наступающая ночь не сулила партизанам спокойного отдыха. Еще не стемнело, а по дороге через хребет на Мотогор потянулся нескончаемый обоз: из Богдати увозили госпиталь, раненых, штабное имущество, ящики с боеприпасами. Ухабистый каменистый проселок наполнялся непривычным для этих мест шумом, стуком, скрипом немазаных телег, стоном раненых, конским топотом. Обгоняя обоз, в сумеречной мгле вел своих конников командир 3-го кавполка Швецов. Ему и Ведерникову с двумя эскадронами 6-го кавполка было приказано отойти с культуминского направления на новые позиции к вершине Мотогора и там ждать приказа.

Последним проследовал через опустевшую Богдать 5-й кавполк. Командир его, Чугуевский, получил приказ оставить Зэрен и развернуть полк, чтобы занять оборону на скате хребта, по обе стороны дороги. Там же и еще в двух местах по Мотогору хоронили в эту ночь убитых соратников.

В двенадцатом часу ночи Журавлев, побывав на занятой 5-м полком позиции, поехал разыскивать свой штаб, место которому указал сам в пади Мотогор. По пути туда решил завернуть и госпиталь, белые палатки которого увидел с хребта при свете наполовину уменьшенной луны.

Госпиталь обосновали верстах в двух от хребта, раненых поместили в палатки, выстроенные двумя рядами вдоль речки. Против палаток, ближе к дороге, расположился обоз из множества крестьянских телег: привязанные к ним распряженные лошади хрустели сеном и овсяной соломой. Овес в снопах еще вечером привезли откуда-то, выдали возчикам по снопу на лошадь. Старики обозники спали тут жe возле костров. Изредка то тут то там поднимался кто-то из дедов, подкидывал в костер сухостойных сучьев и снова ложился, укрывшись шубой. А подмораживало по-осеннему крепко, холодком тянуло от речки, в стылом воздухе мешались запахи медикаментов, дыма, дегтя и конского пота.

Поручив коня ординарцу, Журавлев, лавируя между телегами, прошел к палаткам, спросил проходившего мимо санитара:

— Слушай, товарищ, где тут найти Балагурова?

Санитар, узнав Журавлева, поздоровался, показал на большую палатку с верхнего края:

— Там они оба с Карандаевым, только это… — санитар смутившись, развел руками, — приказали не пускать к ним никого.

— Почему?

— Раненый там один шибко, операцию ему делают.

— A-а, тогда покажи, в какие палатки можно к раненым.

— Это можно.

Из палаток до слуха Журавлева доносились стоны раненых, приглушенные голоса санитаров… Эти палатки, а также целый обоз с медикаментами, больничным бельем и прочим госпитальным имуществом отбили партизаны Макара Якимова у белых в недавнем бою на Газимуре. И вот теперь, войдя в палатку, освещенную двумя фонарями «летучая мышь», Павел Николаевич увидел, что раненые лежат хотя и на земле, но уж не на одной соломе, как бывало, а на матрасах. Из-под суконных одеял виднеются белоснежные простыни, наволочки на подушках, набитых сеном, на раненых чистое белье.

С краю от входа бредил, охваченный жаром, адъютант Аникьев, с разгоряченного лица его катились крупные капли нота, левая рука и плечо забинтованы в лубки — дощечки от ящиков. Журавлев постоял возле своего адъютанта, тяжело вздохнув, прошел дальше, поговорил с теми, кто не спал, был в сознании. Знал он, как дорого страдальцам такое к ним внимание, добросердечные слова утешения, и находил эти слова для каждого из них: видел, что от слов этих люди светлеют лицом, становятся бодрее.

— Как дела-то у нас? — спросил один из них, с ногой, забинтованной в лубки. — Отступаем?

— Дела неплохие, все атаки ихние отбили, теперь переходим на новые позиции, прорыв делать будем.

— С нами как будет?

— От вас мы никуда. Пока что будем отправлять на Уров, а к зиме обратно в Зэрен, там будем вас долечивать.

— Я так и знал, — забородатевшее лицо раненого озарилось благодарной улыбкой. — Спасибо.

Во второй палатке Журавлев среди других раненых увидел своего односельчанина старика Перминова, с которым белковал в молодости в талангуйской тайге. Старый охотник не спал; увидев Журавлева, кивнул ему:

— Здравствуй, Павел Миколаич!

— Здравствуй, Семен Руфович! Как дела?

— А вот как видишь! — Перминов откинул край одеяла, приподнял забинтованный обрубок левой руки. — По самый локоть отхватил Карандаев! Теперича, ежели и живой возвернусь с войны этой, какой из меня работник. Только што у церквы стоять по праздникам, милостинку выпрашивать! Эхма-а, лучше бы уж сразу, по чистой!

— Не горюй, Семен Руфович! Была бы голова цела, а работа и с одной рукой найдется. Начальником тебя поставим в каком-нибудь учреждении нашем, советском.

— С моей-то грамотой? — грустно усмехнувшись, покачал головой старый партизан. — Только меня и не хватало в начальниках! Шуткуешь, Павел Миколаич!