Ольга Гурьян - Край Половецкого поля Страница 16

Не знает Никодим, какое его ждет страшное бедствие.

Глава четвертая СБОРЫ

Апреля в двадцать первый день Святослав разбил половецкое войско, а уже назавтра все про то в Новгороде услышали. Уж не на птичьих ли крыльях, широко распростертых, прилетела так быстро радостная весть, людские лица осветила? Ликуют люди, на улицу вышли, обнимаются — разбил великий князь половецкие полки, отвел беду от Русской земли.

А не все-то радуются, иных зависть берет.

Как узнал эти вести Игорь Святославич, горько пожалел, зачем не послушал великокняжьего зова, не пошел с ним, в победе, в дележе конских табунов не участвовал.

У дружинников Игоревых глаза разгорелись, громко кличут:

— Пойдем, добудем себе чести, а князю славы!

Исполнился Игорь ратного духа, поострил свое сердце мужеством, молодой жене такие слова молвил:

— Поведу мои храбрые полки половцев бить!

Ярославна отвечает:

— Не поздно ли? Они же разбитые.

Игорь говорит:

— Я их добью!

А она:

— Не рано ли? Святослав Киевский опять войско соберет, ты бы тогда вместе с ним пошел.

Игорь говорит:

— То рано, то поздно, не поймешь тебя. А я так порешил: завтра в поход идти.

В тот же день послал он вестников звать с собой брата Всеволода из Трубчевска и Святослава Ольговича, племянника своего, из Рыльска, и Владимира, сына своего, из Путивля. У брата двоюродного, у Ярослава Черниговского, испросил помощь — прислал бы к нему воеводу своего Ольстина с ковуями, оседлыми половцами черниговскими. Послал Игорь по ближним селам сзывать своих бояр, там проживавших, в тот же день бы им в Новгород прибыть. Кто к вечеру сборы не покончит, ночью пусть едет — городские ворота всю ночь будут отперты.

Собрал Игорь свою храбрую дружину — и отроков, и слуг, и конюхов, и зависимых людей, и из горожан способных мужей, — повелел приготовиться: завтра с утра в поход идти.

Пролетела птица-радость, промелькнула — и нет ее. А теперь беда настает.

По всему городу, по окрестным селам бабы воют, со своими кормильцами прощаются:

Ой да на кого же вы оставляете насС младым дитём на руках?Как нам дите без отца растить,Как выкормить?…

На конюшне Вахрушка спрашивает:

— А нас возьмут?

— Возьмут, — говорит Ядрейка. — Возьмут да еще погонят. За конями-то ходить кому-нибудь да надо.

У Вахрушки щеки пылают, глаза блестят. Вахрушка говорит:

— Я, как возьмут меня, один десятерых половцев полоню. Они, поганые, русского духа страшно-ужасно пугаются. Как наших издали завидят, враз повернут, пятки показывают. А я как налечу!

— Храброй ты, — говорит Ядрейка. — Не больно ли хвастаешь?

— А с чего мне хвастать, с чего храбрым не быть? Они, половцы-то, хуже собак. Лают, а кусаться не смеют. Я их побью, добычу возьму, мать с отцом выкуплю, богато заживем.

— Чем же ты биться будешь? Меча у тебя нет, — спрашивает Ядрейка.

— Я их кулаками. А не то у пленного саблю отберу. Ядрейка, возьмет меня князь с собой? Не оставит, не скажет, что я годами не вышел?

— Возьмет, не сомневайся. Как ему не взять такого храбреца, который один все вражье войско полонить сбирается?

— Да я же не один, — говорит Вахрушка. — Зачем ты надо мной смеешься?

— Лучше смеяться, нежели плакать, — говорит Ядрейка. — Собрались в поход в одночасье, будто не на войну, а на ловитву, за зайцами по полю скакать. Киевский-то князь, в поход идучи, всю Русскую землю собирает, готовится. А мы сегодня надумали, завтра выступать! Эх, Вахрушка, и коней-то на всех не хватит. Придется нам с тобой пешими по грязи шлепать.

— А мы коней добудем. У них там, слыхать, коней большие табуны. У них кони быстрые. Сядем на их коней, как ветер понесемся!

— В котору сторону? — говорит Ядрейка и от злости губы кусает…

На улице бабы воют:

Ох да на кого вы нас покидаете?Остаемся мы беззащитные.Заклюют нас черные вороны,Злые половцы до смерти убьют…

Наутро Игорь Святославич ступил ногой в златое стремя, позлащенный шлем вздел на голову. Из окна высокого терема Евфросиния Ярославна ему платком машет. Платок по ветру белой горлицей трепещется.

Выступает князь в поход, никого не дожидается. Порешил он с прочими князьями дорогой встретиться — время бы не терять.

Дробит тишину звон оружия. Выходит войско из городских ворот. Впереди-то князь, за ним дружинники на конях верхом. Копья у них подняты, острия блестят, будто по густому лесу молнии сверкают. Мечи у них гибельные, харалужные, в кожаных ножнах о серебряных наконечниках. Топоры железные, крыты серебром, по серебру золотом и чернью разузорены. Щиты у них красные, червленые. Доспехи, как вода на солнце, сияют. На головах шлемы, а у шлема спереди железный кос, и лица-то за тем носом не видать, не различить. Один к одному грозовой тучей движутся.

А за ними горожане, черный люд, пеши идут, несут топоры да рогатины. Кто в сапогах, а иные в лаптях, запасные лапти через плечо на веревочке повешены. Бабы, детишки рядом бегут, прощаются, грудных младенцев мужикам в лицо суют — благословите на прощание, придется ли свидеться, берегитесь, по здорову возвращайтесь.

Тут ударили бубны, завыли трубы. Начался поход.

Глава пятая ЗАТМЕНИЕ

Девятый день ехал Вахрушка за спиной Ядрейки, на одном с ним коне верхом. Конь был Вахрушке ровесник. Какое ему когда-то дали люди гордое имя, за временем позабылось. Ядрейка сказал:

— По шерсти и кличка.

И назвал коня Сивка-Бурка.

Поход оказался еще лучше, чем Вахрушка ожидал. Войско шло тихо, сбирая дружину. За узкой Ядрейкиной спиной только вперед не было видно, а по бокам в обе стороны хорошо было видать, и было на что посмотреть.

Соединились с Игоревым полком из Путивля Владимир Игоревич, из Рыльска Святослав Ольгович. Оба молодые, собой пригожие. Тяжелые доспехи слуги за ними везли, сами они налегке, нарядные ехали. Что ни день — плащи новые, вишневые да лазоревые, царьградского шелка, золотом шитые, у правого плеча застегнуты светлой звездой. По плечам ожерелье, унизано цветными камнями. На русых кудрях круглые шапочки. Скачут они весело, друг перед дружкой своей удалью похваляются. То вперегонки вперед унесутся, то вдруг коня на дыбы вздернут, конь задними ногами пляшет, передними в воздухе машет, молодые князья крепко в седле держатся. У Святослава Ольговича на кулаке любимый сокол сидит. За Владимиром Игоревичем псари борзых псов ведут.

Из Чернигова Ярослав прислал воеводу Ольстика с ковуями. Те ковуи, хоть и оседлые, а свирепость у них от дедов осталась. Чуть что не по ним — глаза черные, быстрые загорятся, а уж в руках засапожные ножи сверкают. Одеты они не по-нашему, а на головах островерхие черные клобуки валяные.

Уж мало ли Вахрушка со скоморохами по земле бродил, а здесь все по-иному. Вечером, как разожгут костры горючие, на земле огней, что звезд на небе, — не счесть! От кипящих котлов пар туманом вздымается, все окрест застлал. Кто там, за белой пеленой, рядом шевельнулся — человек или зверь? А поедят люди, насытятся, примутся песни петь, плясать. Ковуи высоко скачут, ноги выкидывают, — земля от топота дрожит. А как спать завалятся — столько-то народу, больше тысячи! — храп пойдет по долине, будто отзвуки грома, будто бурная река по порогам бурлит, тяжкие валуны перекатывает.

И на девятый день с утра было все обычно. От обеда до полудня, как всегда, отдыхали, а потом ни с того ни с сего вдруг люди нахмурились. На каждое слово огрызаются, с соседями не перекликаются, лошадей без причины то дернут, то придержат. Будто тяжесть какая-то всем плечи давит, будто ждет впереди что-то небывалое, нехорошее.

Вдруг так тихо стало, что сердце замерло. Не слыхать стало птичьего клика. Только конские копыта по земле цокают. Да и кони такие беспокойные, косят налитым кровью глазом, всем телом дрожат, и удила в пене.

Будто по небу тень прошла, тускнеет небо. Лица у людей серые, как свинец. Алые щиты побурели, будто кровь на них запеклась.

Все темнее, темнее, тише, тише.

Холодный ветер подул ниоткуда.

Такой настал мрак, что звезды небесные, как ночью, зажглись, а солнце обратилось в лунный серп, и его рога словно уголь горящий.

Вахрушка закрыл глаза, уткнулся лицом в Ядрейкшгу спину — нет человеческих сил на такой ужас открыто смотреть. Губы у Вахрушки холодные, сам не знает, что шепчет.

Тихо, тихо, каждый звук уши режет. Конь рванулся, жалобно заржал, и другие той же жалобой отвечают.

Не бывать больше солнышку, не шествовать ему по небу. Конец света настал. С закрытыми-то глазами помирать легче.