Петербургские дома как свидетели судеб - Екатерина Кубрякова Страница 16

«Вчера, поздно вечером, в д. № 13 по Галерной ул., принадлежащий жене камер-юнкера Высочайшего двора, барона Остен-Сакена, были экстренно вызваны проживающие поблизости врачи-хирурги.

Застрелился муж домовладелицы…

Барон покончил с собою в рабочем кабинете выстрелом из револьвера в рот. Покойному было всего 35 лет.

Причины смерти, как предполагают, нужно искать в личной, интимной жизни барона.

На письменном столе нашли запечатанное письмо, адресованное баронессе Марии Рафаиловне Остен-Сакен, и несколько других писем к родителям, братьям и родным…

Весть о самоубийстве барона ночью облетела высокопоставленный Петербург, и сегодня с утра в квартиру его приезжали многие лица с выражением соболезнования»[36].

Этой трагедией закончилась история пребывания семьи Тенишевых в стенах особняка. Следующая владелица здания, жена штаб-ротмистра Мария Чаплиц, сразу же после покупки распорядится обновить и перестроить обе части дома — и по Галерной улице, и по Английской набережной.

Литература

История Петербурга // Нестор. 2008. Вып. 41–46.

Кириков Б.М. Петербургская неоклассика начала XX века: каталог построек // Невский архив: историко-краеведческий сб. III. СПб., 1997.

Самоубийство камер-юнкера барона И. Л. Остен-Сакена / Биржевые ведомости. 1909. 24 марта.

Тенишева М. Впечатления моей жизни. Воспоминания. М., 2002.

Доходный дом Громова

(1859 г., архитектор Г.И. Винтергальтер; В. О., Большой пр., 6 / 2-я Линия, 13/ ул. Репина, 14)

«Г. Костомаров утверждает, будто бы я диктовал ему в Знаменской гостинице воззвание к раскольникам… При втором мартовском допросе… он сказал: «Вы повели меня в гостиницу потому, что ваш… кабинет был неудобен для диктования». Но эти слова г. Костомарова показывают только, что он забыл положение моего кабинета в тогдашней моей квартире (на Васильевском острове, во 2 линии, в доме Громова). Нельзя было бы желать комнаты более удобной для тайной диктовки. Эта комната отделена от других коридором. Но эта комната имела менее хорошие обои, менее красивую печь, менее красивые полы, чем другие комнаты той квартиры; вероятно, г. Костомаров… перезабыл, подумал, что она неудобна для нужной ему тайной диктовки… Напрасно. Очень удобно было бы поместить тайную диктовку в мой кабинет»[37].

Так на одном из допросов описывал свой кабинет в этом доме Николай Чернышевский, уже год находившийся в заключении в одиночной камере Петропавловской крепости.

В. О., Большой проспект, 6 / 2-я линия, 13 /улица Репина, 14

32-летний писатель поселился здесь, в квартире № 7, три года назад вместе с обожаемой женой Ольгой и тремя сыновьями — 6, 3 и 2 лет. К этому времени Чернышевский, хоть и не написал еще «Что делать?», уже был широко известен, как революционер и социалист. Его экономическую теорию изучает Карл Маркс, радикальные народники выбирают вдохновителем, а жена поддерживает во всех опасных проектах, ведь еще до свадьбы Николай предупредил пылкую и бесстрашную Ольгу (а по мнению родственниц, «взбалмошную бабенку с нестерпимым характером»), что его идеи пахнут каторгой.

Семья прожила в этом доме всего год, с 1860-го по 1861-й, но события этого года перевернули всю их жизнь.

Практически сразу после переезда, за пару месяцев до своего 4-летия, в этих стенах умирает от скарлатины средний сын. Затем — отмена крепостного права и усиление революционной работы Чернышевского, и, наконец, появление общества «Земля и воля», готовившего крестьянскую революцию. Формально Чернышевский в нем не состоял, но все знали его, как главного вдохновителя.

Набоков, высмеивавший Чернышевского, представил его в этом доме так: «Всегда, по тогдашнему обычаю, в халате (закапанном даже сзади стеарином), он сидел день-деньской в своем маленьком кабинете с синими обоями, здоровыми для глаз, с окном во двор (вид на поленницы, покрытые снегом), у большого стола, заваленного книгами, корректурами, вырезками. Работал так лихорадочно, так много курил, так мало спал, что впечатление производил страшноватое: тощий, нервный, взгляд зараз слепой и сверлящий, отрывистая, рассеянная речь, руки трясутся… Прислонившись к камину и что-нибудь теребя, он говорил звонким, пискливым голосом. …»[38].

Ольга, которую муж боготворил, поддерживала его не только во всех начинаниях, но и в идеях человеческой свободы, в том числе в браке. Набоков, презиравший ее еще больше, чем Чернышевского, снова возвращается в злополучный кабинет писателя: «Как она швырялась тарелками!.. А эта страсть к перемене мест… Эти диковинные недомогания… Старухой она любила вспоминать, как в Павловске, пыльным, солнечным вечером, на рысаке, в фаэтоне, перегоняла вел. кн. Константина, откидывая вдруг синюю вуаль и его поражая огненным взглядом, или как изменяла мужу с польским эмигрантом Савицким, человеком, славившимся длиной усов: «Канашечка-то знал… Мы с Иваном Федоровичем в алькове, а он пишет себе у окна». Канашечку очень жаль, — и очень мучительны, верно, были ему молодые люди, окружавшие жену и находившиеся с ней в разных стадиях любовной близости, от аза до ижицы. Вечера у Чернышевской бывали особенно оживлены присутствием ватаги студентов-кавказцев. Николай Гаврилович почти никогда к ним не выходил. Раз, накануне нового года, грузины… ворвались в его кабинет, вытащили его, Ольга Сократовна накинула на него мантилью и заставила плясать»[39].

В этом доме за писателем установили тайный надзор. У этих стен каждый вечер бродил жандарм в штатском, всматриваясь в окна и записывая всех приходящих. Одним из гостей Чернышевского оказался 23-летний Всеволод Костомаров, который под видом революционера-демократа посещал старшего «коллегу». На самом деле он был доносчиком, недавно арестованным за печать подпольной литературы и согласившимся стать осведомителем для Третьего отделения.

Показания Костомарова очень пригодились следственной комиссии, которая полтора года не могла вынести приговор «врагу Российской империи номер один». Ольге Чернышевской было всего 29, сыновьям — 10 и 6, когда Николая отправили на каторгу и в ссылку, которая продлится 20 лет. «Об одном прошу тебя: будь спокойна и весела, не унывай… Наша