Ада Федерольф - Рядом с Алей Страница 17

– Знаешь, – сказала Аля, – похоже, она огрызается, потому что лучше нас знает, как справиться с раной. Давай оставим ее в покое.

Последующие два дня мы ее не видели, а на третий нашли у двери. Пальма радостно подпрыгивала, забыв про рану. Она оказалась опытнее нас.

Пальма пользовалась необычайным успехом у кобелей. Сучек в Туруханске почти не было, их уничтожали, кобели были полезные – ездовые, сильные, жившие на улице. Среди Пальмовых ухажеров помню двух. Первый был блондин, немного хромая овчарка, с подпалиной на темени. Он почему-то напоминал нам военного, и Аля прозвала его Штабс-капитаном. Второй был широкоплечий и довольно безобразный ездовой пес с отмороженным ухом.

Зима в тот год выдалась морозная и очень снежная. Наша халупка, стоящая рядом с обрывом, покрылась толстым слоем снега. Снег шел целый день, утрамбовался и к вечеру стал жесткой снежной поверхностью, так что наш домик превратился в часть склона с крохотным окошком. К вечеру нас найти было невозможно. Светился маленький огонек посреди громадного сугроба. Кто-то из знакомых решил проверить, как мы себя чувствуем, но войти не смог. Он шел на огонек, но до окна не достал (было высоко), а двери не нашел. Так и повернул обратно.

Утром мы проснулись в совершенной темноте, открыть дверь оказалось невозможно. Мы были в снежно-ледяном плену, и приходилось только ждать помощи извне. Мы надеялись, что в конторе, где я работала, или в клубе, где работала Аля, нас хватятся. Старожилы знали, что такие снежные заносы уплотняются, становятся ледяными и раскапывать их надо кайлом и лопатой.

Пальма вдруг затявкала. Раздался тихий скрежет, не похожий на звук лопаты или кайла.

– Ну вот, кто-то из мужчин пришел нас вызволять. Аля, прислушавшись и посмотрев на собаку, тихо сказала:

– Боюсь, что не нас откапывать пришли, а Пальму.

Штабс-капитан работал яростно. И когда пришли мужчины с лопатами, он уже раскопал полдвери. Нас отрыли к вечеру. Штабс-капитану мы сварили миску каши, заправленной рыбой, вынесли наружу и поставили у входа.

Однажды во время Алиного отсутствия я ездила сажать картошку.

Утром я заперла дом, оставила Пальме во дворе миски с молоком и кашей и тихонько ушла задами.

Вернулась я на следующий день. Пальма не знала, когда я вернусь и вернусь ли. Встретила она меня уже у самых дверей дома, страшно радостная и вся в земле. Когда я подошла к двери, Пальма неожиданно куда-то исчезла. Я нагнулась и все поняла. Под входной дверью был прорыт небольшой ход. Очевидно, Пальма, лишившись сначала Али, а затем, неожиданно, меня, решила прорыть ход в дом и там жить до нашего возвращения, карауля все, что считала самым дорогим. Тут была и миска с недоеденной кашей. Она прикрыла ее старыми рукавицами. Вот тут-то я и поняла, до какой степени она была верна и преданна.

Обычно на уборочные работы не хватало рук, по городу и поселку шла мобилизация для помощи колхозу. Ближайший был на станке Мироедиха. Туда-то и была направлена партия поселенцев, в том числе и я с Алей. Люди до снега выкапывали овощи, сортировали и грузили их. Была в Мироедихе большая старая добротная изба – заезжая. Хозяйка избы, баба Леля (Елена Ефимовна), как-то обратилась к Але с просьбой написать заявление на имя Сталина.

В самый канун революции Сталин был в ссылке на станке Курейка и при поездках пользовался заезжей избой в Мироедихе. Был случай, что баба Леля пустила его ночевать, а поскольку у него ничего не было с собой, дала ему укрыться новым красным ватным одеялом. Вот это-то одеяло Сталин и увез с собой. Теперь, когда Елена Ефимовна оказалась в очень преклонных годах, да еще без пенсии, мысль об этом красном одеяле не давала ей покоя, и она решила напомнить Сталину о себе и о своей услуге.

– Одеялу-то тую я по знакомству купила, – говорила баба Леля. – Сама еще им не одевалась, обратно сатиновое оно было, а он, паралик его возьми, увез и слова мне не сказал.

Тут шли очень нелестные слова в адрес бывшего постояльца.

Заявление писали вместе. Баба Леля диктовала, а Аля записывала: «Во первых строках мово письма пишет тебе Алена Ефимовна из Мироедихи. Совсем я старая стала, работать не могу и помочи ни от куда нету. Помнишь ты, милай, приезжал к нам перед леволюцией, остановился в заезжей, а укрыться нечем, и дала я тебе в тую пору новую сатиновую одеялу, а ты тую одеялу, кормилец, с собой увез. Живу я сейчас в колхозе, а в колхозе, сам знаешь, какая жизнь и совсем я голодная, а пензии однако никакой нету. Пособи, кормилец, век за тебя Богу буду молить. Остаюсь известная тебе баба Леля из заезжей Мироедихи».

Довольно энергично отредактировав диктуемый текст, Аля послала заявление в Москву на имя Сталина. На деле оказалось, что подобные заявления дальше Красноярского МГБ и крайисполкома не шли. Примерно через неделю-две в Туруханский исполком был вызван председатель колхоза из Мироедихи, и был ему дан нагоняй, что у него «историцкое лицо проживает, а он даже знать не знает, ведать не ведает»… Созвали экстренное собрание и совместно со счетоводом колхоза решили: «Ввиду историцкого факта помочи Сталину в годы его ссылки обеспечить старуху пензией в сумме 15 рублей в месяц».

Так среди многих других успешно кончились и эти Алины хлопоты. Некоторое время баба Леля была в центре внимания и у всех на языке, а потом все забылось, а Аля еще долго получала приветы и поклоны от местных жителей.

Я вернулась раньше и ждала Алиного возвращения через неделю, а вернулась она через месяц, уже по свежему снегу.

– Ты себе представить не можешь, как было страшно и красиво! Мотор отказал. «Ну, девки, – сказал моторист, – надо где-нибудь пристать, а вы топайте позади скалы в обход, через болото и распад. Выйдете на километр выше по течению, ждите меня».

И вот мы вязнем в болоте, а потом карабкаемся все выше на скалу, а оттуда такой вид, что дух захватывает! А под нами наша лодчонка, которую моторист ведет под самой скалой, то выжимая все возможное из глохнущего мотора, то гребя веслами и упираясь шестом. Все обошлось. Мы пришли мокрые и измазанные к указанному месту, а оттуда уже доплыли до станка, где нас хорошо приняли и сразу отвели в протопленную заезжую, к самовару.

Это была, возможно, последняя поездка в Мироедиху. На следующий год после смерти Сталина все население колхоза, состоявшее, главным образом, из немцев, получило документы и разъехалось кто куда. Лес быстро завладел бывшей пашней, домишки развалились, и осталась только одна заезжая на берегу, как памятник былого – с поломанной крышей, пустыми глазницами окон и оторванной дверью.

К Алиному возвращению я готовилась, как к празднику. Из своего платья смастерила ей комбинацию, из старых валенок заказала у сапожника боты. Купила нового белого материала на белье и сшила ночную рубашку. Из бракованного куска сурового холста (мыши объели) сшила и вышила крестом скатерть на ее стол. Ходила на берег Енисея, присматривалась к устью Тунгуски, откуда должна была плыть лодка. На Енисее уже была кайма заберегов, лужи хрустели тонким льдом.

Аля вернулась. Пальма обезумела от счастья, я – тоже. Конечно, она была простужена, измотана, но жива и рядом.

Дома, разглядывая подарки, она мне призналась: «Знаешь, я с детства носила столько чужих обносков, что уже с ранних лет мечтала о чем-то, специально сшитом на меня и из нового материала».

Конечно, обе мы были растроганы и очень рады встрече. У Пальмы к этому времени были очередные, на этот раз чрезвычайно лохматые щенки. Аля, приходя домой и раздеваясь на своем топчане, ласково звала «куть-куть». Щенки, неуклюже переваливаясь через порог кухни, счастливо повизгивая, оставляя маленькие лужицы, спотыкаясь и толкаясь, бежали к ее ногам, она их подхватывала на руки, целовала в носы и говорила: «Ну, у кого еще могут быть такие щенки! Ты, Пальма, умница, хорошо постаралась!…»

Но со здоровьем Али все как-то не налаживалось. Она очень похудела, по ночам покрывалась испариной, быстро уставала. И снова замыкалась в себе… Я знала, что у Али в лагере была вспышка туберкулеза, а наследственность у нее была плохая – туберкулез был у отца.

Среди наших приезжих нашелся один пожилой санитарный врач из Москвы. Как-то, подкараулив его на улице, я подробно рассказала о симптомах.

Он пробурчал, что заочно лечить нельзя, записал все Алины данные и неожиданно сказал:

– Вам повезло, в Туруханске получены из Москвы две упаковки стрептомицина на курс лечения двух больных. Ко мне с ТБЦ никто не обращался, и я смогу один курс лечения провести ей.

Летела я домой с этой вестью как на крыльях и, конечно, сразу столкнулась с недовольством Али.

– С чего ты взяла, что я заболела, – говорила она, сердясь, – и вообще кто тебе дал право просить от моего имени?

Просить что-либо у кого-либо Але было горше горького.

– Ты пойми, это новое сильное лекарство, заграничное, каким-то чудом попавшее в Туруханск! Не упускай такого случая.