Фаина Баазова - ПРОКАЖЕННЫЕ Страница 17

И кто мог объяснить, почему при создании "сионистского дела" Д. Баазова жребий пал на Г. Чачашвили – молодого парня, тихого и скромного работника Историко-этнографического музея евреев Грузии, который был очень далек от Д. Баазова и от всех прошлых сионистских деятелей. Впоследствии он защитил диссертацию и получил звание доктора исторических наук. Ныне он работает в Государственном этнографическом музее Грузии. А уцелели, к счастью, действительно активные и видные в прошлом сионисты (столь активно действовавшие до самороспуска сионистской организации грузинских евреев).

На процессе подсудимый Г. Чачашвили категорически отрицал предъявленное ему обвинение в том, что, будучи завербованным Д. Баазовым, вступил в подпольную сионистскую организацию и вел антисоветскую пропаганду. Показание Г. Чачашвили подсудимый Д. Баазов подтвердил полностью.

Последним допрашивали Хаима. Он с предельной ясностью доказал всю несостоятельность предъявленного ему обвинения. Простой арифметический подсчет свидетельствовал, что тогда, когда он, по утверждению обвинительного заключения, вступил в организацию "Цейре Цион", ему было – 12 лет (по действующему закону лица, не достигнувшие 16-летнего возраста, не подлежали уголовной ответственности по ст. 58 УК).

Сразу же после допроса Хаима по всем коридорам и кабинетам распространился слух, что Хаим идет на полное оправдание, прокурору придется отказаться от обвинения.

Никто не знал источника этих слухов, но в тот день, когда после заседания уводили заключенных, не только адвокаты, но многие беспартийные работники, секретарши, машинистки, несмотря на грозные предупреждения конвоиров, громко кричали ему вдогонку:

– Хаим, через два дня ты будешь с нами!

После окончания судебного следствия, которое за отсутствием в деле свидетелей, каких-либо документов или других видов доказательств по сути свелось лишь к допросу подсудимых, председательствующий Убилава объявил перерыв на день и предложил сторонам подготовиться к прениям.

Рано утром близкие друзья адвокаты собрались дома у Алексея. Туда же пришел и Дмитрий Канделаки. Мы обсуждали данные, полученные в результате судебного следствия.

Впервые с начала процесса я решила поделиться с товарищами своим мрачным предчувствием о возможности применения к отцу высшей меры наказания. Товарищи, в том числе и адвокаты, участники процесса, хором обрушились на меня, утверждая, что подобная возможность исключается безоговорочно. Они были правы, потому что исходили из "требований закона".

Дело в том, что отцу, как и всем остальным, было предъявлено обвинение по статьям 58-10 и 58-11 Уголовного кодекса Грузии. Статья 58-10 состояла из двух частей. Часть первая гласила:

"Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти, а равно и распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания – наказывается лишением свободы сроком до десяти лет".

Часть вторая предусматривала совершение тех же действий при отягчающих обстоятельствах и влекла за собой высшую меру наказания – расстрел.

Статья 58-11 своей самостоятельной санкции не имела. Она указывала на организационную деятельность в целях совершения государственных преступлений, и наказание за нее определялось по статье уголовного кодекса, предусматривающей конкретно те действия, для совершения которых была создана антисоветская организация.

В резолютивной части обвинительного заключения отцу было предъявлено обвинение по ст. 58-10 без указания части.

По причине спешки, или безалаберности, или просто не считаясь с процессуальными тонкостями, следствие упустило указать, по какой части ст. 58-10 обвинялся Д. Баазов.

Покорная НКВД прокуратура слепо утвердила обвинительное заключение. А обвинение было сформулировано по признакам части первой статьи 58-10 (формулировка обвинения по части второй полностью исключалась за отсутствием в деле необходимых для этого квалифицирующих признаков).

С точки зрения законности указанное обстоятельство категорически лишало прокурора права требовать высшую меру в отношении отца. Поэтому товарищи не разделяли моих опасений. Все были твердо убеждены, что Хаим будет оправдан. Допускали, что Давид может быть осужден – не по доказанности обвинения, а по указанию сверху. Но в худшем случае в пределах от пяти до десяти лет лишения свободы.

Спорили со мною, что, дескать, на процессе в Верховном суде республики не пойдут на столь открытые, грубые нарушения закона. Процесс закрытый, но он прогремел по городу, да и время другое, настала перемена, кончилось ежовское "правовое" царство.

Но какой-то внутренний голос отчаянно кричит во мне, что все, все возможно и ничего не изменилось. Вечером спешу домой подготовить маму и сестру (которые надеются и верят в освобождение отца и Хаима) к тому, что завтра, быть может, они услышат требование прокурора о расстреле отца.

Когда в начале своей обвинительной речи прокурор высказал сожаление о том, что органы следствия не смогли до конца раскрыть и разоблачить все преступления матерого врага советской власти и агента международной буржуазии подсудимого Д. Баазова, – уже ни у кого не осталось и тени сомнения, что он потребует в отношении обвиняемого высшую меру.

Дальше, по существу, началось второе чтение обвинительного заключения.

Размахивая руками, прокурор орал, как разъяренный зверь, выкрикивая последовательно одно положение обвинительного заключения за другим, считая его неопровержимо доказанным.

Все, что только можно было вычитать из дела, вплоть до факта рождения Д. Баазова, он считал преступным и контрреволюционным…

Учился в детстве в религиозной школе, изучал еврейский язык – преступление; участвовал в еврейских сионистских конгрессах, связан с отрядом международной контрреволюции, выступал, писал по еврейским вопросам, разжигал национальную рознь… Произносил религиозные проповеди в синагогах, вел шовинистическую пропаганду, требовал учреждения еврейских школ и обучения там еврейскому языку – антисоветская национальная политика; обучал собственных сыновей и других детей еврейскому языку и истории – агитация. Организовал эмиграцию грузинских евреев – коварный враг ввел в заблуждение советское правительство. Встречался в Москве с представителем "Агроджойнт" И. Розиным – передавал шпионские сведения агенту империалистической державы… Особенно возмущался прокурор поведением подсудимого Баазова на суде. "Как! Разоблаченный враг, маскировавшийся в течение длительного времени, подсудимый Баазов не только не раскаялся перед советским судом, но для оправдания своих преступных действий бесстыдно посмел сослаться даже на соратников Великого Вождя, желая тем самым дискредитировать их. Но час расплаты настал! Такого опасного врага надо уничтожить!"

Прокурор признал также полностью доказанным обвинение Рамендика, Элигулашвили, Гольдберга, Пайкина и Чачашвили в том, что они были участниками организованной и руководимой Баазовым антисоветской организации (это при полном отрицании ими предъявленного обвинения и отсутствии в деле каких-либо доказательств вины).

Касаясь обвинения Хаима Баазова, прокурор вынужден был признать, что участие его в антисоветской организации на судебном процессе не доказано (еще бы, уж слишком парадоксальным выглядело бы обвинение!), но он убежден (какой неоспоримый вид доказательства!), что Хаим Баазов, выросший в такой антисоветской семье, не мог не знать о контрреволюционной деятельности своего отца. Знал и не донес! Поэтому его следует осудить за недоносительство.

В заключительной части прокурор потребовал: снять с подсудимого Хаима Баазова обвинение по ст. 58-10-11 УКГ и по ст. 58-12 осудить его к лишению свободы сроком на 5 лет.

Подсудимых Рамендика, Элигулашвили, Панкина, Гольдберга и Чачашвили, по статьям 58-10 ч. 1-П УК Грузии, осудить каждого к 10 годам лишения свободы.

Подсудимого Давида Баазова как коварного и опасного врага Советской власти, по ст. 58-10 – к высшей мере наказания – расстрелу.

Тяжело было защитникам. Не потому, что обвинение отца было обосновано и им нечем было опровергнуть доказательства его вины, а потому, что всю деятельность отца, которую нигде и никогда немыслимо было бы расценивать иначе, как возвышенную и благородную, и которая не могла быть преследуема советскими писаными законами, теперь непреодолимая сила считала смертельным преступлением.

После окончания судебных прений председательствующий, перед тем как дать последнее слово подсудимым, обратился к ним с предложением: пока еще не поздно, признаться и чистосердечно, искренне раскаяться в совершенных преступлениях, что будет учтено судом как смягчающее вину обстоятельство при вынесении приговора.

Подавленные и растерянные неожиданным для всех грозным требованием прокурора, люди, затаив дыхание, ждали, что скажет в последнем слова Давид Баазов. Дрогнет ли он перед угрозой смерти? Признает справедливость предъявленного ему обвинения и станет раскаиваться, прося пощады?