Дмитрий Вересов - Генерал Страница 18

Необходимость сотрудничать с врагом тоже ее не очень пугала: она не выдавала ни людей, ни фактов, которых не знала и знать не могла, своим переводом она вряд ли приближала победу вермахта, а вот польза для своих могла быть вполне. «Какая польза? – тут же одернула себя Стази. – Утешение? Что, кроме утешения? Если б я могла говорить им, что все хорошо, что мы победим… А я не хочу победы ни той, ни другой стороне – вот в чем ужас. Да, вот трагедия моего положения: я ненавижу эту власть, но не могу желать победы немцам. Почему же? – снова перебила она себя. – Да потому что я чувствую, что они несут с собой, в себе нечто настолько противоестественное, дьявольское, чему даже нет названия и слов». Правда, пока все виденные ей вблизи немцы оказывались вполне нормальными людьми, но было уже не забыть клочьев человеческого мяса, визжавших лошадей с развороченными животами, крики раненых, проклятья и огненный ураган смерти вокруг.

«Я должна превратиться в пустоту, – неожиданно решила Стази. – Пустоту, о которую разбивается и радость, и ненависть. В этом ведь нет ничего сложного, я и так жила здесь как замороженная, особенно после исчезновения папы. Училось, влюблялось, жило нечто внешнее, моя скорлупа, а душа все ждала чего-то… настоящего. Но ведь было и настоящее! – возмутился кто-то в Стази. – Ведь оно было: в стихах, в плотской и сердечной страсти, в любви к маме и к России, наконец! Иначе ты давным-давно была бы трупом. – Но настоящее всегда мучительно, – одернула упрямый голос Стази. – Сейчас нельзя добавлять себе еще мучений, я просто смогу не выдержать. – Дурочка! Для чего же тебе держаться? Если победит Советский Союз, ты снова станешь никчемным комочком страха без всяких перспектив до гроба, а если одолеет Германия… – Что? Что, если одолеет Германия, ну? – злорадно вцепилась в эту мысль Стази. – Если Германия, то все равно для нас, русских, не будет той жизни, в которой родились и жили твои родители. Ты ведь ее, эту жизнь, хочешь? Прочный красивый мир, твоя Россия, высокие идеалы, теплая вера, балы, наконец… – Да, – согласилась вдруг Стази, такой жизни не будет. Никогда. – И она в первый раз за время войны заплакала ледяными, необлегчающими слезами».

На четвертый день ее высадили, сдав на руки двум солдатам и офицеру в высоко выгнутой фуражке. На здании старинного фахверкового вокзала она успела прочитать: «Вюрцбург».

Из истории города Вюрцбурга

Вюрцбург – средневековый город на реке Майн на юге Германии в федеральной земле Бавария со статусом «свободного города», первое письменное упоминание о котором относится к 704 году.

Город известен издательствами, консерваторией, административно-хозяйственной академией, а также университетом Юлиуса-Максимилиана, основанным в 1402 году, благодаря которому Вюрцбург относится к классическим «университетским городам» Германии. Вюрцбург – один из самых известных центров музыкальной культуры Германии. Ежегодно здесь проходит более 300 концертов классической музыки, а также известные фестивали Моцарта и Баха. C периода Средневековья Вюрцбург являлся одним из крупнейших городов Франконии и центром винодельческой Франконии. За границей франконское вино часто называют «штайнвайн» (Steinwein – каменное вино), это название закрепилось за ним столетия назад. Интересен крепостью Мариенберг (XI–VI вв.), Майнфранкским музеем, церковью Ноймюнстер, в северной части хора которой находится могила знаменитого миннезингера Вальтера фон дер Фогельвейде, умершего в Вюрцбурге в 1230 году.

Во время 2-й мировой войны больше 85 % города было стёрто в пыль налетами союзнической авиации, а затем союзниками вывезены практически все исторические ценности. Но немцы, с присущим им трепетным отношением к своей культуре и истории, кропотливо год за годом восстанавливали всё по сохранённым фотографиям и чертежам. Город действительно выглядит старинным, хотя 85 % его зданий отстроены заново.

14 октября 1941 года

Через несколько дней офлаг тихо гудел, хотя вслух никто и ничего не говорил. Но неумолчное кипение мыслей и страстей создавало густую напряженную атмосферу, которую не могли не заметить немцы. Они усилили охрану и немного ужесточили режим. Впрочем, жизнь в «генеральском» бараке от этого изменилась мало, разве только споры стали еще горячее.

– Больно самолюбив этот малый, – вздыхал Благовещенский. – И самоуверен.

– Полностью согласен, – парировал Зыбин, – но его личность ничего не решает. Нам нужна масса, и, как только она появится, мы все переделаем, мы возьмем власть в свои руки. Как полагаете, Федор Иванович?

– Пока никак, если честно. По поводу взятия власти «потом» у нас есть печальный опыт. Потом не бывает ничего. К тому же я не понимаю, к чему эта конспирация? Если мы все равно без немцев не в состоянии решить проблему, то нужно сразу ставить их перед фактом. Штрикфельд готов к любому открытому разговору.

– Э, батенька, это он с вами открыт, с белой косточкой. А с нами, грешными, вряд ли.

– Гораздо хуже будет, если это откроется как заговор.

– Но мы дали слово…

– Увы.

По всем баракам шли глухие споры не только о сути и задачах организации, но и вещах достаточно формальных и в условиях лагеря вообще необязательных: флаге, названии, подотделах. В головах большинства царила полная каша. Так Трухину с Благовещенским никоим образом не удалось отстоять самостоятельный флаг, и большинством голосов приняли дикий вариант русского дореволюционного торгового триколора, но с трудовыми серпом и молотом в верхнем углу. Но еще бог бы с ним с флагом, которого все равно как не было, так и нет, и идти с ним тоже некуда. Гораздо серьезней оказалась внутрипартийная борьба. Трухин, всегда избегавший любой политики и считавший, что порядочный человек ею не занимается, оказался втянутым в самые бессмысленные, а потому опасные споры.

Весь офлаг мог смело сверять часы, когда в половине четвертого пополудни по центральной аллее меж старыми бараками прогуливались две фигуры: двухметровая Трухина в старой, но все же с шиком сидевшей советской генеральской форме, и крошечная Мальцева в неизвестно откуда полученном штатском. Первая вышагивала, неся корпус и голову почти неподвижно, вторая наскакивала петушком.

– Партия строится лишь на железной дисциплине, вам ли того не знать? – шипел Мальцев. – И у нас есть прекрасные образцы, не побоюсь этих сравнений.

– Ну, милееейший, – растягивая гласные, как в разговоре с официантом или кучером, улыбнулся Трухин, – мне того никак знать невозможно, ибо никогда ни в какой партии не состоял. В гимназии соблазнялся эсерством – да Бог миловал. А, во-вторых, настоящая русская партия и не должна брать себе в образцы никакие иные, тем паче запятнавшие себя именно борьбой с русским народом… Вот добились вы названия российской – и что? Почему российской, а не русской? Боитесь, что немцы обвинят в национализме? Ворон ворону глаз не выклюет. И что за абсурд «народно-трудовая»? Что это за двухголовый монстр, когда есть просто два русских хороших и всем понятных слова: народная и трудовая? Или вы рассчитываете только на образованных людей? Тогда и затевать не стоило.

– Знаете, ваше прекраснодушие уже погубило Россию! И не раз, между прочим! Нет, у нас есть только два примера: ВКПб и НСДАП. Структурированная, проверенная форма, подотчетность…

– …знаю-знаю, что вы сейчас скажете! Подчинение меньшинства большинству и весь этот демократический централизм. Это, милееейший, хорошо в армии, а не в свободном сообществе свободных людей.

– Свободных людей! – весь так и передернулся Мальцев. – Да где вы их видели и видите, генерал?! Эти? – Он махнул в сторону нескольких, судя по возрасту, лейтенантов, куривших одну папиросу на всех и полностью поглощенных счетом затяжек у каждого. – Или в Советах, среди своей офицерни, которые пили, дебоширили да баб насиловали? Это не люди, генерал, это, в чем совершенно согласен с немцами, просто унтерменши. А потому и стоять во главе партии должны немцы.

– Я уже в курсе, милейший. Кстати, вот он идет, ваш юберменш. – Трухин лениво повернулся в сторону подходившего к ним стройного молодого офицера.

Мальцев выкинул руку, а Трухин небрежно поднес свою к фуражке.

– Добрый день, – весело, с любопытством переводя взгляд с одного на другого, поздоровался немец. – Рад, что две стороны одного дела пытаются найти общий язык. Зондерфюрер[37] фон Зиверс, – представился он Трухину. – Не жду взаимного ответа, поскольку документы ваши читал и с господином Штрик-Штрикфельдом беседовал. Впрочем, у меня к вам есть еще вопросы, прежде чем сообщу вам приятную новость. – Зиверс неожиданно перешел на немецкий:

– Herr Truchin, ich weiss, dass Strickfeld schon mit Ihnen daruber gesprochen hat, aber wir haben neues Material erhalten und wollen eine Antwort.