Светлана Кайдаш–Лакшина - Княгиня Ольга Страница 18

И вновь икона Одигитрия помогла русским людям при нашествии французов в 1812 году. Перед Бородинской битвой она была вынесена из Смоленска, когда город оставили наши войска, и доставлена в Москву. Перед Бородинским сражением образ носили по лагерю для укрепления духа русских воинов, а в самый день 26 августа, когда праздновалось Сретенье Владимирской Божией Матери, Одигитрию, Владимирскую и Иверскую иконы, обносили вокруг Кремлевских стен, Китай–города и Белого города.

После Бородинской битвы в Лефортовском дворце лежали раненые, и к ним привезли Смоленскую Одигитрию. Перед оставлением Москвы в числе прочих сокровищ ее вывезли в Ярославль. После изгнания наполеоновских войск Одигитрия была возвращена в Смоленск.

Каждый год до революции 28 июля по–старому стилю (по новому 10 августа) из Кремля в Новодевичий монастырь совершался крестный ход — с 1525 года в память возвращения Смоленска России. Святая икона Одигитрии — одна из главных святынь России. Списки с нее многочисленны, и многие из них обладают даром творить чудеса. В Троице–Сергиевой лавре против раки преподобного святого Сергия Радонежского находится список Смоленской Божией Матери Одигитрии, перед которой, по преданию, молился святой.

Глава 8

Город Бердаа

Когда Нафан вышел, Ольга откинулась в кресле и поняла, как она устала. Ей не терпелось скорее прочитать принесенные раввином пергаменты. Разговор с ним произвел на княгиню неожиданное и сильное впечатление. Раввин был настолько погружен в прошлое, что княгиня не захотела напоминать о хазарской опасности для Киева, о недавно пойманном около святилища Макоши еврее, который обличал деревянного «идола». Княжеские заботы велики и разнообразны, и все требует своего решения, своих забот.

Верный Акил внес серебряный поднос с горячей мятой и пшеничной лепешкой.

«И как он догадался, что мне это так нужно сейчас? Я ведь его не просила, но он и сам все знает… может быть, и лучше меня, — подумала Ольга и повторила про себя: — Лучше меня, да, лучше меня», — и за этим признанием было скрытое страдание.

Пока был жив князь Игорь, она думала, что понимает мир и людей вокруг себя. Страшная смерть князя будто открыла двери в незнакомый для нее край, где она должна была жить — не зеленый летний, не белый зимний, а край смерти — черный.

После смерти князя Игоря Ольга научилась обходиться малым числом людей около себя. Многих она тогда отдалила не потому, что подозревала их в причастности к убийству, а по той причине, что не почувствовала в них настоящего горя. Ольга поняла, что равнодушных сердцем следует остерегаться: если не предали сегодня, то предадут завтра.

В этом смертном краю многие люди оказались многоликими, как славянские боги, и многорукими — одни лики улыбались и клялись в любви, другие — за спиной сговаривались на предательство, одни руки — подносили дары с улыбками, другие — прятали мечи и выдавали награду убийцам.

Ольга пристально всматривалась в людей и старалась понять, сколько же у них ликов и сколько пар рук.

И никому не верила. Разве что Святославу да вот Акилу…

«Нет, не может быть, я верю многим», — подумала Ольга, отпивая горячую мяту и чувствуя, как блаженное тепло разливается по всему телу. Вот оно достигло ног, и теперь начнет проходить усталость.

«А еще я верю Нафану», — подумала княгиня совсем неожиданно для себя.

«Может быть, он совсем другой, и у него есть и иной лик, но он не кажется мне коварным». — Ольга надломила лепешку и почувствовала особый запах хлеба из тонко–тонко просеянной муки.

Долгая жизнь научила княгиню ценить в людях горячий пыл, исходящий не из собственной выгоды, тот, что отметила сегодня в раввине.

«И когда это Акил успел подложить в очаг новые поленья? — удивилась Ольга. — Я и не заметила. Значит, сильно устала».

Княгиня поставила пустую чашу на поднос, который немедленно исчез, и погрузилась в чтение.

Она начала с письма из Испании еврейского сановника Хасдая Ибн–Шафута к хазарскому царю Иосифу. Ольга знала, что сейчас в Хазарии раздор, многие недовольны новыми порядками, по которым воинов набирают теперь только за плату, идут бесконечные тяжбы кланов и родов за власть и влияние, и все перекупают этих наемных воинов — кто больше даст. Так они истребляют свои богатства, в том числе и те, что получены от дани с купцов, спускающихся по Волге, плывущих через пролив к Дону…

«Не зря мне рассказывал Нафан все эти сказки про Моисея, горы Хорив и Нево, ханаанцев и войну с ними израильтян», — думала Ольга, читая письмо. И вдруг — удар, и все поплыло перед глазами.

Бердаа… Бердаа… Бердаа…

Она почувствовала, что теряет сознание, и усилием пыталась удержаться на краю… «Спокойно, спокойно, мне нельзя», — так она веет да себе говорила.

Но, кажется, это уже не помогало.

— Нельзя, нельзя, нельзя, только я могу и должна…

Сколько лет прошло, но боль туго опоясала грудь, копьем ткнула в сердце… Старший сын Олеженька[112] там погиб… Даже могилы нет, и кургана нет, и тризны по нему не справили…

Ольга оттолкнула от себя руками стол, задыхаясь. И в комнату вбежал Акил.

— Господи! Пресвятая Богородица, спаси меня! — прошептала Ольга и потеряла сознание.

Она очнулась, увидев перед собой Акила.

Он держал около лица склянку с византийской ароматной солью.

«Господи! И как же он услышал!?» — трезво подумала княгиня и увидела, что в углу на маленькой скамеечке сидел Валег.

Ольга сделала недовольный жест рукой, и врач подошел ближе.

Княгиня вдруг заметила, что лежит на широкой скамье, идущей вдоль стены, под окном. Оно было чуть приоткрыто, но Ольга укрыта рысьей шкурой, подшитой византийским синим шелком.

Первым чувством Ольги была досада, что тут оказался Валег, что он увидит пергаменты, а ему совсем не следовало бы о них знать.

Акил, стоя за спиной лекаря, показал княгине рукой в сторону большого деревянного ларя, в котором Ольга сохраняла договора, что часто подписывала здесь. Она чуть кивнула — одним подбородком — только Акил и мог понять этот жест. Валег же решил, что этим знаком княгиня приветствует его.

— Что случилось, княгиня? — спросил Валег, и Ольга ощутила скрытое раздражение: почему она должна раскрывать ему, слуге, то, что с ней случилось?

Она уже поняла, что Валег перед всеми выдает себя за друга княгини, ему хочется думать, что он не слуга, а доверенный…

— Вас кто‑то расстроил, княгиня? — продолжал расспрашивать врач, и Ольга, не отвечая ему, подумала, что следовало бы сменить этого лекаря, но он мстительный, и ссориться с ним опасно.

Чтобы не отвечать и не выказать раздражения, княгиня закрыла глаза.

«Хитрый, наверняка уже всех допросил и узнал, что у меня была долгая беседа с раввином», — подумала княгиня.

Валег стремился знать все и про всех, при случае умело пуская в ход добытые сведения. Это создавало у него уверенность в том, что он обладает властью, может быть, посильнее, чем власть княжеская, ведь и князья и воеводы прибегали к его помощи.

— Греки очень тщеславны, — услышала Ольга когда‑то в Константинополе и вспомнила про Валега, который был там с нею.

— Все хорошо. — Ольга заставила себя улыбнуться лекарю, и, наверное, только Акил понял, что улыбка ее была принужденной.

Непробиваемую самоуверенность Валега несколько поколебала видимая холодность княгини. Он положил свои пальцы на ее запястье, чтобы услышать стук сердца княгини.

Ольга недовольно сдвинула брови — он не спросил ее разрешения, и опять ей показалось, что Валег недостаточно почтителен с нею.

Она резко выдернула руку, так что Валег отшатнулся, и села на скамье.

— Благодарю, — сказала она лекарю с самой пленительной и чуждой улыбкой, которой удостаивала только далеких себе людей: — Я устала, и у меня закружилась голова… Не стоит беспокоиться… Все прошло…

Валег наконец‑то почуял отсутствие тепла в ее голосе и несколько обиженно спросил:

— Может быть, мне лучше уйти?

Тон его предполагал ответные уговоры: «Нет, нет, оставайтесь».

— Спасибо, Валег. Не тревожься, — только и сказала Ольга, оставаясь верной себе, не давая вылиться раздражению, — Акил со мной. Если нужно, он позовет…

Ольга почувствовала облегчение, когда за ним закрылась дверь. Акил, стоял и смотрел на нее встревоженно. Она подумала: «Хорошо бы опять горячей мяты!» Княгиня облизнула пересохшие губы, и сейчас же Акил исчез, появившись вновь с узкогорлым кувшином и глиняной широкой чашей. Из кувшина поднимался легкий пар — это благоухала мята. Акил старательно налил зеленый напиток и бережно поднес княгине.

«Господи! Только руки любящих могут помочь…» — подумала Ольга с неожиданной тоской.

Сердце стучало и будто рвалось из груди. Она зажала его рукой, но покачала головой, когда Акил оглянулся на дверь.