Валентина Лелина - Мой Петербург Страница 18

И ещё было горькое, памятное время, открывшее ленинградцам страшную, казалось бы, невозможную красоту города — война. На крышах дежурили горожане, чтобы гасить зажигательные бомбы. Оттуда, сверху, в зареве пожаров и взрывов, в свете шарящих прожекторов, открывалась захватывающая панорама Ленинграда. Это была потусторонняя, сатанинская красота.

На крыше пост. Гашу фонарь.О, эти розовые ночи!Я белые любила встарь, —Страшнее эти и короче.

В кольце пожаров расцвелаИх угрожающая алость.В ней всё сгорит, сгорит дотлаВсё, что от прошлого осталось.

Но ты, бессонница моя,Без содрогания и рискаГлядишь в огонь небытия,Подстерегающий так близко.

Завороженная, глядишьНа запад, в зарево Кронштадта,На тени куполов и крыш…Какая глушь! Какая тишь!Да был ли город здесь когда-то?

Всё вернулось — белая ночь, золото куполов и шпилей, силуэты крыш. Они всё те же — нарядные крыши дворцов барокко, причудливые, великолепные крыши модерна, узнаваемые колосники Мариинского театра, крыша Консерватории, Новой Голландии, заводские крыши и трубы, водонапорные башни… И конечно, самые обычные двускатные крыши дворовых флигелей, корпусов больниц, институтов. Кое-где крыши в городе поросли травой. Иной раз ветер заносит на крышу семена деревьев. И глядишь, тянется над карнизом тонкий уродец — не то ясень, не то тополёк.

По крышам разгуливают коты, большие любители таких прогулок. У петербургского поэта Вадима Шефнера есть такие шутливые стихи:

Рыжий кот по кличке ГришаШёл, желанием ведом,И под ним гремела крыша,И раскачивался дом.

Он грустил без кошки Нади,Проклинал свою судьбу,И мочился шутки радиВ водосточную трубу.

По сравнению с европейскими городами, пространство крыш в Петербурге очень необжитое. На чердаках живут коты и голуби. В послевоенное время хозяйки сушили там белье. Теперь это не принято. Правда, с появлением бомжей чердаки стали их прибежищем, ночлежками, а то и местом преступлений. Поэтому чердаки стали запирать.

Но по-прежнему по крышам скучают поэты. И по-прежнему в мансардах работают художники. Они не перестали рисовать наш город сверху — каждое время вносит что-то своё. Заболев «высокой болезнью», на крышах и теперь могут оказаться влюблённые и мечтатели.

Есть такое выражение: «Быть выше». Как это ни странно, но на крышах начинаешь понимать его переносный смысл. Ах, как часто в жизни нам хочется подняться над мелочностью, над пересудами, суетой. Это не высокомерие, но, может быть, благородство, великодушие.

Таинственный мир крыш всегда будет привлекать, манить. А как иначе подсмотреть городские сны или новые сказки?

Ночь на исходеПо крышам шагают тучи.Шлёпают жабы — этоСтарух покидают сны.Кошки канючат,Звенят доспехи —Сны покидают детей.

Дыханье города — сады

Сады Петербурга… Это совсем особое состояние городской души. Кажется, что парки, аллеи, скверы живут своей собственной, отдельной от города жизнью. Со своим ритмом и летоисчислением. И может быть, взгляд на город из его садов, сквозь стволы старых и молодых деревьев, позволяет увидеть нечто сокровенное, вечное… Здесь словно замедляется течение времени. И значит, нет ничего проще почувствовать себя в прошлом?

Вот они, дорожки Летнего сада, всё ещё сохранившие свою начальную планировку. Он очень красив, этот «первый наш сад», особенно осенью, в редкие светлые дни, когда печаль сквозит в ясном небе сквозь кроны высоких деревьев, и та же печаль в улыбках статуй… И может показаться, что это сама осень, гуляя по саду, заставляет его грустить. Но не странно ли, что эта печаль таится в саду и весной, и летом?.. Может быть, здесь что-то другое, о чем нелегко говорить применительно к саду. Старость. Но ведь жизнь сада сродни человеческой, только слишком растянута во времени. Он очень стар, этот сад. И только одно его имя — Летний, давно утратившее свой сезонный смысл, будит совсем другие, такие давние воспоминания…

Сады появились в Петербурге вместе с первыми строениями. Сказались впечатления Петра о цветниках и садах иноземных городов — голландских, французских. Не только архитектура Петербурга, быт, одежда горожан, но и зелёное убранство города устраивалось на западный манер.

На чертежах города уже вскоре после его возникновения появилось название: «Летний сад». В описаниях 1710-х годов очевидец упоминает о нём: «Сам сад довольно велик и хорошо разбит, однако я не увидел в нём чего-либо особенно достопримечательного, помимо нескольких статуй и бюстов из белого мрамора… В середине сада находится большой водоём, выложенный тёсаным камнем, а посреди него — искусственный грот, из которого бьёт фонтан… А в оранжерее растёт несколько апельсиновых, лимонных и лавровых деревьев, гвоздичных кустов. Говорят, они доставлены из Польши…»

В документах петровского времени постоянно попадаются сведения о доставке различных деревьев в Петербург. Пётр выписывал их из отдаленных областей России и из Европы. Кедр привозили из Сибири, пихту — из Соликамска, из Киева — липы и ильмы, каштаны — из Ревеля, из Швеции — вишни и яблони.

Деревья повторяли судьбы людей, строителей Петербурга, сгоняемых со всех концов России, переселяемых для постоянного проживания в столице. Не все приживались в этой холодной земле. Тот же неизвестный очевидец, автор описания Петербурга 1710-х годов, замечает: «Климат в этой местности и зимой, и летом очень суров, холоден, с ветрами, туманами, дождём или снегом и, вследствие многочисленных болот, весьма нездоров… В тамошних садах, несмотря на прилагаемое доброе усердие, особенно голландцами, также из-за холодной почвы вырастает немногое… Дуб и бук я в тех местах не встречал вовсе, кроме двух старых дубов на побережье острова Ретусаари (это нынешний о. Котлин)… Его царское величество с самого начала очень дорожит ими и приказал обнести их забором… Под страхом смертной казни запрещено срубать в С.-Петербурге и особенно на острове Ретусаари хотя бы ветку, не говоря уж о дереве…»

В письме к майору Ушакову от 8 февраля 1716 года Пётр велит заготовить зимой липы под Москвой, обрубить у них верхушки и везти весной в Петербург.

А нынче дубы и липы кажутся нам такими обычными. Мы к ним привыкли, как привыкли к сфинксам, перевезенным в Петербург из древних Фив. И не задумываемся, что все мы в этом городе странноприимцы.

В отношении природы Пётр действовал так же решительно, как и по отношению к людям. В 1719 году в Гамбург садовнику Шульцу был послан заказ на 3000 штук сиринги испаника (то есть сирени), 100 штук роз, смородины и крыжовника по 500 штук, много абрикосовых, персиковых, каштановых деревьев. Садовник Штеффель должен был прислать обширный набор семян и луковиц цветочных растений, душистых и пряных трав. Среди заказываемых за границей растений было много теплолюбивых культур (например, «белый и синий виноград» или «семена табашные»).

Для зимовки деревьев персиковых, абрикосовых, померанцев и других нежных южан петербургским садовникам пришлось научиться строить оранжереи.

Так формировалась флора Петербурга. Соединялись климат, пристрастия и вкусы садовников. Многие их них были из Германии, из Голландии. Позже, в конце XVIII века, при устройстве Таврического сада большинство деревьев выписывалось из Англии, поскольку ведал этой работой садовник-англичанин Гульд.

Наконец, на коллекцию садовых растений влияла мода того времени. Популярны были самшит, розы — тогда и научились их укрывать на зиму.

«Я к розам хочу в тот единственный сад…» —

напишет через двести лет Анна Ахматова. А вот, оказывается, когда приживались розы в Летнем саду. Тогда он ещё сверкал струями фонтанов, стеклянным куполом над гротом, овальными озерцами внутри боскетов — квадратных площадок, обнесённых стрижеными деревьями. Был птичник, зверинец, оранжереи, беседки. В саду затевались празднества, ассамблеи. Сад был и центром своеобразного просвещения — здесь присутствовала европейская символика: от басен Эзопа до аллегорий искусств. Он жил своей собственной жизнью, точно большая шкатулка с множеством затей. Даже невский ветер не мог вмешаться в шелест его листвы — так аккуратно были подстрижены деревья. И только ураган и наводнение 1777 года сломают эту великолепную игрушку — разрушат грот, беседки, фонтаны…