Валентина Лелина - Мой Петербург Страница 19

К «садовому делу» Пётр настойчиво старался приохотить своих приближённых, передавая им часть выписанных семян и деревьев. Пышные сады окружали городские усадьбы. По словам историка П. Н. Столпянского, «в XVIII веке Петербург представлял сплошной сад». И это совсем не преувеличение. На Литейном проспекте был обширный сад графов Шереметевых, на Дворцовой набережной у Литейного моста — сад протоиерея Андрея Самборского. На Кадетской линии Васильевского острова — огромный сад Сухопутного Шляхетского Кадетского корпуса. Обширные дворцово-парковые ансамбли — усадьбы с парками, садами и огородами — тянулись вдоль Фонтанки. Сплошной линией садов была Садовая улица (теперь сохранилось только название и остатки Юсуповского сада).

Множество небольших садов устраивалось при жилых домах обывателей. Столпянский упоминает, что Петербургская сторона в 30–40-е годы XVIII века была «положительная деревня: деревянные домики с заборами и садами, в том числе и у людей среднего достатка». Частные сады были и на Васильевском острове. Из таких садов и палисадников сложился потом бульвар на Большом проспекте.

Здесь уже не стригли деревья. Их кроны поднимались над городскими строениями, перекрывали садовые аллеи. О таких разросшихся деревьях пишет Державин в стихотворении «Другу»:

Пойдём сегодня благовонныйМы черпать воздух, друг мой, в сад,Где вязы светлы, сосны тёмныГустыми купами стоят;

Который с милыми друзьями,С подругами сердец своихСадили мы, растили сами:Уж ныне тень приятна в них.

Так в Петербурге и в его окрестностях появились романтические сады и парки. Главным в них было движение, в отличие от статичных регулярных садов, живописность пейзажа. Они следовали местной природе, местной растительности. Это давало огромные возможности для игры авторских вкусов и пристрастий, для выражения в природе человеческих чувств, сложных переходов от счастья к грусти, от мимолётного к вечному…

Д. С. Лихачёв в книге «Поэзия садов» пишет, что Павловский парк на первых порах устраивался как парк личных воспоминаний. Великая княгиня Мария Фёдоровна, жена императора Павла, при организации сада разбила несколько построек, напоминавших ей места её детства — домики Крик и Крак, хижина пустынника.

Вместе с темой счастья в романтическом саду неизменно присутствовала тема смерти — мавзолей, урны… Вот строки знаменитого описания Павловского парка у поэта Василия Жуковского — «Славянка»:

И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;Заглохшая тропа, кругом кусты седые,Между багряных лип чернеет дуб густойИ дремлют ели гробовые.Воспоминанье здесь унылое живет…

Пейзажные сады планировались с помощью картин. Садовники делали настоящие живописные эскизы. Они подбирали оттенки листвы, рассчитывали открывающиеся виды и перспективы.

Замечательно, что в садах романтизма не был утрачен интерес к редким и экзотическим растениям, и оранжерейное дело в Петербурге XVIII века достигло удивительных результатов. Казалось, что искусство и усилия садовников и, конечно, немалые затрачиваемые средства позволяли в какой-то степени исправить несправедливость слишком суровой природы северной столицы.

В оранжереях успешно культивировались плодовые деревья — персиковые, абрикосовые, померанцевые. Их привозили уже плодоносящими из-за границы. М. Пыляев в книге «Старый Петербург» пишет: «Открытие навигации и прибытие первого иностранного корабля составляли эпоху в жизни петербуржца. Биржевая набережная и лавки тогда превращались в целые импровизированные померанцевые и лимонные рощи, с роскошными пальмовыми, фиговыми и вишнёвыми деревьями в полном цвету».

В оранжереях сада Шуваловых рос и плодоносил банан, которому «Санкт-Петербургские ведомости» 16 апреля 1756 года посвятили специальную статью. Там же в марте собирали урожай земляники и малины, а к Пасхе — белый и синий виноград.

Оранжерейные растения выращивались в Ботанических садах на Аптекарском острове и при Академии паук. О продаже заморских деревьев помещались объявления в тех же «Санкт-Петербургских ведомостях»: «В оранжереях Санкт-Петербургского Медицинского огорода желающим покупать африканские, американские и другие чужестранные деревья и произращения явиться у определённого при том огороде аптекаря».

И всё-таки сады Петербурга конца XVIII века, созданные русскими и европейскими художниками, уже несли отпечаток балтийской природы. И даже деревья-странники, прибывшие сюда из далёких мест, под влиянием влажного морского воздуха, туманов и ветров приобрели другие черты, вросли корнями в петербургскую почву, их листва даже немного изменила окраску. Зелень здесь напоена влагой и долго кажется всегда свежей.

Деревья растут медленно. Новое в садах Петербурга медленно соединялось со старым. Так незаметно исчез первоначальный облик Летнего сада. Деревья перестали стричь, ветви разрослись, накрыли аллеи, вытеснили цветы. И в пушкинское время сад уже выглядел почти так, как теперь. К старым же посадкам всегда относились бережно: деревья ценились, и особенно старые.

К концу XVIII века во всей царственной красе уже существовали Павловск, Царское Село, Гатчина, Ораниенбаум. Сады и парки Каменного острова, Екатерингофа, зафонтанной части города, Охты приобрели завершённость. Они отличались характерами и настроением, но в них было общее — свободная природа, движение от строений через остатки регулярной планировки к «загадочным далям», к просторам воды, к лесам, в бесконечность…

Такими сады Петербурга вошли в XIX век.

В те дни, когда в садах ЛицеяЯ безмятежно расцветал,Читал охотно Апулея,А Цицерона не читал…

Конечно, Пушкин, говоря о «садах Лицея», придает им значение еще и академическое, уподобляет афинским садам, где философы беседовали со своими учениками. «Сады, — пишет Д. С. Лихачёв, — были непременной принадлежностью Лицеев и Академий, начиная со времён Платона и Аристотеля…»

Счастливое соединение месторасположения Царскосельского лицея вблизи всех дворцовых садов, понимание лицеистами «садов Лицея» как садов свободы, вольности — всё создавало новый образ сада в душах современников. Уже в 1830 году, в зрелые годы, Пушкин, вспоминая начало жизни, школу, писал:

…Средь отроков я молча целый деньБродил угрюмый — всё кумиры садаНа душу мне свою бросали тень.

Течение и уклад жизни Петербурга XIX столетия постепенно менялись. Город стал поглощать сады. Они уничтожались при возведении новых зданий, при прокладке улиц, с переходом земель в руки правительственных учреждений.

К концу века в городе при домах уже почти не было садов. Промышленные предприятия, вступая в город, заняли усадебные сады Петергофской дороги, подошли к Екатерингофскому парку. Кварталы жилой застройки поглотили сады за Фонтанкой. До сих пор мы удивляемся, обнаруживая в дворовых пространствах между Фонтанкой и Лиговкой очень старые деревья. Это — остатки усадебных садов XIX века. Вместе с тем, в городе появлялись бульвары, скверы. В 1874 году, по решению Городской думы, перед Адмиралтейством был разбит сад. Сквер окружил памятник Екатерины перед Александринским театром.

Несколько раз возникали посадки на Невском проспекте. Ещё при Петре «Невская першпектива» была обсажена березами. В конце XVIII века при реконструкции проспекта посадки убрали. По приказанию Павла I в 1800 году бульвар был восстановлен. При Николае I его опять ликвидировали и уже в конце века частично восстановили у Гостиного двора.

Те, кто помнил былое великолепие садов XVIII столетия, прощались с ними, как с жизнью, с эпохой. Современники горько шутили, что «липовые парки в центре города могут превратиться в трамвайные».

И всё-таки сады не покинули город. Как и в любое другое время, в XIX веке сады были тесно связаны с бытом, с укладом жизни горожан. По словам академика Лихачёва, в разные времена сады устраивались для размышлений, для поэтических мечтаний, для учёных бесед, для молитв, приёма гостей, празднеств, иногда для официальных приёмов послов, иногда для любовных утех и интимных свиданий — в каждую эпоху по-своему. В XIX веке в Петербурге сады в большинстве были открыты для общественных гуляний. В садах встречались, обменивались новостями. Здесь новости передавались быстрее, чем в городских газетах.

Жизнь горожанина всё усложнялась, становилась обособленной. Но сад оставался тайной. И петербуржец не мыслил свое существование без этих вечных знаков весенней или осенней листвы.