Роберт Святополк-Мирский - Заговор князей Страница 19

Верзила, горячо болевший за князя, протиснулся сквозь толпу и, поклонившись Оболенскому низко в ноги, обратился:

— Дозволь сказать тебе, князь, что ты самый лучший борец, каких я только видал, а я ведь и сам борьбой занимаюсь, так что толк в этом деле знаю!

— Благодарствую, любезный, — ответил польщенный князь, — мне сегодня и вправду очень повезло!

— О, князь! Это только начало! Поверь мне, — сегодня тебя ждет еще много удач!

— Ну что ж, хорошо бы! — князь окинул верзилу с ног до головы, — Так ты говоришь, сам борец!

— Но мне с тобой князь ни за что не тягаться! — снова низко поклонился тот.

— Ну, со мной-то понятно, а почему б тебе не потешить народ и не побороться вот с этим молодцем, например, — и он указал на телохранителя который боролся с ним первым.

— Ладно, князь, попробую, раз на то твоя воля!

Он поплевал на руки и занял позицию на круглой подстилке.

Первый телохранитель князя снисходительно улыбнулся и неожиданным приемом схватил деревенского верзилу за рубаху и рванул на себя.

Тот, должно быть от неожиданности, смешно упал, неуклюже ухватив соперника за ногу и, увлекая его за собой, нелепо перевернулся через голову, не выпуская ноги противника.

Телохранитель князя заорал не своим голосом, верзила испуганно вскочил на ноги и изумленно стал озираться.

Его соперник попытался подняться на ноги но тут же упал, и, снова завыв от боли и волоча ногу, уполз с настилки, где его подхватили слуги и поддерживая под руки, повели в дом.

Князь хохотал до упаду, верзила недоуменно и растерянно разводил руками, а зрители орали от восторга.

— Ну, ты и борец! — держась за живот, сказал князь, — Ну и умора! — Давай еще с этим попробуй, — и поманил на подстилку второго телохранителя.

Тот угрюмо вышел, свирепо тараща глаза и явно намереваясь отомстить за своего товарища.

Верзила еще не успел встать в стойку, как борец ловко перебросил его через голову, так что он с размаху громко шлепнулся в снег за пределами подстилки.

Под неумолкающий хохот зрителей, он ошарашено поднялся и только ступил на круг, как был второй раз атакован и полетел на середину покрывала, растянувшись на животе.

Князь едва стоял на ногах от хохота, а народ вокруг зашелся до визга.

Могучий борец снова подошел к деревенскому верзиле, который, пошатываясь, едва поднялся на ноги. Второй телохранитель князя уже приготовился как следует швырнуть этого простака-увальня наземь в третий и последний раз, как вдруг тот неожиданно провел какой-то совершенно неизвестный прием, выставив вперед колено, о которое соперник так сильно ударился поясницей, что рухнул на подстилку, как подкошенный. Он несколько раз пытался подняться, но не смог, и был вынесен слугами на руках, под вопли и крики толпы, приветствующей победителя.

— Что ж ты наделал, умора?! — Хохоча, говорил князь, — ты же оставил меня без охраны, а главное с кем я буду по утрам бороться?

— Со мной князь, — ухмыльнулся верзила и вдруг заорал во весь голос — Слава князю Оболенскому!

— Слава! — закричала толпа.

— Да здравствует победитель — князь Оболенский! Й-о-х-х-о! — Снова заорал верзила и вдруг, крепко схватив князя одной рукой за шею, а другой за кушак, одним движением вскинул его вверх над своей головой, держа на вытянутых руках.

— Ура-а-а! — заорала толпа в восторге.

Но тут верзила, к изумлению присутствующих, держа князя по-прежнему над головой, и расшвыривая своим могучим телом толпу, внезапно бросился к распахнутым воротам и исчез за ними. Он пробежал еще несколько шагов, а там поодаль за забором совершенно невидимая со двора, стояла крытая прочная кибитка на санях, запряженная двумя могучими лошадьми, дверца ее была распахнута, а на козлах в полной готовности поджидал Данилко.

Филипп с разбегу забросил князя в кибитку, где уже лежал на полу связанный по рукам и ногам Зайцев с заткнутым тряпкой ртом, вскочил в нее сам, и они рванулись вперед.

Когда ничего не понимающие жители деревни и слуги высыпали со двора, чтобы поглядеть, куда это подевался князь, они лишь увидели быстро удаляющуюся далеко за околицей села кибитку, мчавшуюся по дороге на Боровск.

Понадобилось еще, по крайней мере, десять минут, пока они поняли, что произошло, потом еще десять, пока все не убедились что нет ни одной оседланной лошади, кроме коней двух охранников и князя, всегда стоящих наготове, но охранники были не в состоянии даже встать, не то, что ехать верхом, никому же другому, как оказалась, эти лошади сесть на себя не позволяли, а пока седлали свежих лошадей, да выезжали за ворота, оказалось, что уже слишком поздно, и догнать кибитку нет никакой возможности.

Слуги, воины и посетители, толпившиеся во дворе воеводы Образца, замерли, как вкопанные, наблюдая очень странную картину: из кибитки, остановившейся у ворот вышел большой одетый в крестьянскую рубаху и рваные штаны босой великан осторожно вынул из той же кибитки связанного по рукам и ногам другого великана, чуть поменьше, до пояса голого, с заткнутым тряпкой ртом, и бережно, как ребенка понес на руках в дом.

Распахнув ударом ноги — руки-то заняты! — дверь горницы великокняжеского наместника, Филипп сделал несколько шагов и, остановившись точно на том месте, которое вчера указал, опустил руки.

Грузное тело князя Оболенского-Лыко упало с глухим стуком, стены дрогнули и огромный, обитый медью щит с драконом снова с грохотом свалился на пол.

— Это еще что такое? — возмущенно обернулся Образец, но, присмотревшись, застыл.

— Как??? Неужто, ты все-таки попался, князь? — Спросил он, склонившись к лежащему Оболенскому и вытаскивая у него изо рта тряпку.

Не успел он это сделать, как побагровевший князь Лыко разразился таким потоком отборнейшей русской брани, что Образец тут же заткнул ему рот снова.

— Ишь ты, — сердится! — хмыкнул он в усы, а затем, будто не замечая Филиппа, сел за стол и стал что-то быстро писать.

Филипп покашлял в ладонь, чтобы обратить на себя внимание.

— Ну что ты там хрюкаешь, что ты там перхаешь?! — Резко спросил воевода и, приложив к пергаменту свою печать, встал от стола.

— Властью данной мне великим князем, благодарю тебя от имени отечества нашего за верную службу! — произнес он и протянул грамоту — Вот, согласно воле великого князя, расписка в получении мною пойманного изменника, а также отзыв о том, кто его схватил — и можешь поверить, Картенев, что это самый лучший отзыв, который я написал за всю свою жизнь!

— Бартенев…

— Молчать и не перебивать! — гаркнул воевода. — Сам знаю! — И, наклонившись с некоторым трудом, поднял с полу тяжелый щит.

— А это прими в дар от меня лично за добрую службу — сказал он, надевая щит на руку Филиппа, — Он принадлежал самому Бернгарду фон дер Борху, магистру Ливонского ордена, и достался мне во время одной стычки с ливонцами под Псковом — теперь это будет твой щит — и дай Бог, чтоб он послужил тебе лучше, чем когда-то магистру, который бросил его, покидая поле боя.

— Благодарю покорно, воевода, — низко поклонился Филипп, — щит очень хороший, а главное легкий, как пушинка… Но я хотел сказать вот что…

— Что еще? — нахмурился воевода.

— Чтобы купить кибитку и тяглых лошадей для нее, мне пришлось продать всю свою одежду и добрых верховых коней, а теперь это… Кибитка, я думаю, может пригодиться у тебя в хозяйстве, а мне бы…

— Я понял, — перебил Образец. — Он вынул из ящика стола мешочек с монетами и бросил Филиппу, который ловко его поймал. — Оденься, как подобает, да коней купи добрых!

И впервые за все время улыбнулся.

Филипп улыбнулся в ответ, низко поклонился и вышел.

Босиком, в рубахе и рваных штанах, но с дорогим инкрустированным медью щитом магистра ливонского ордена в руке, он выглядел смешно, однако никто почему-то не посмел улыбнуться, больше того — сразу, как только он вышел, установилась гробовая тишина и продолжалась, покуда он не сел в свою кибитку приказав Данилке, ехать на торг.

На торгу он освободил от веревок Зайцева, усадил его рядом и сказал:

— Не серчай, Макар, ты — единственный, кто знал меня в лицо, и потому я должен был схватить тебя раньше князя. Теперь же — иди на все четыре стороны и хочу, чтоб меж нами не было зла. Я очень сожалею о двух твоих товарищах, что погибли тогда на моей земле, хотя моего парня, Матвейку мне еще больше жаль — выжил, да без руки останется.

— Я не в обиде, — ответил Зайцев. — Каждый из нас исполнял свое дело. Но хочу, чтоб ты знал: прежде чем ты заткнул Оболенскому рот, он успел приказать мне, если выживу немедля ехать к нашему князю Борису и обо всем ему доложить. Если ты меня сейчас отпустишь, я должен буду выполнить последний наказ, того, кому я служил.