Валерий Замыслов - Каин: Антигерой или герой нашего времени? Страница 19

— Твоя правда, земляк. Опричь хлеба святого, да вина проклятого всякое брашно приедчиво.

— Ох, гоже сказал, родимый. Дюже люблю красное словцо.

За чарочкой купец назвался Евлампием Алексеевичем Кулешовым, приехал на ярмарку закупить сибирскую пушнину да чаю от азиатов.

— А вы, мои разлюбезные, по какой торговой части?

— Допрежь хотим приглядеться. Мы купцы средней руки, до больших торговых сделок еще не доросли, но без товаришка, Евлампий Лексеич, не уедем.

— Уж тут сам Бог велел. С пустыми руками с ярмарки не возвращаются. Берите то, что на Москве идет нарасхват, но не продешевите. Тут нард ушлый, из печеного яйца живого цыпленка высадит.

— Понимаем. Держать ухо надо востро, капиталы-то наши не шибко велики. Тут бы нам наставника доброго, Евлампий Лексеич.

— Истинно! — воскликнул купец, подняв палец над головой. — В торговом деле без разумного наставника пропадешь… Тебя как кличут?

— Иваном Осиповым.

— Так вот, Иван Осипов, коль не погнушаетесь, заходи со своими торговыми людьми ко мне за советом. Я вас надуть не позволю. Тертый калач, на хвост не наступишь.

— Благодарствуйте, Евлампий Лексеич. Распрекрасный вы человек. Где разыскать прикажите, коль нужда доведется.

Изрядно опьяневший купец, заплетающим языком охотно выдавил:

— Полюбились… Ох, полюбились, родимые… В Гостином дворе… Завсегда рад помочь добрым людям.

— Мы тебя до Гостиного двора проводим, подальше от греха.

— Пойдем, любезные… Угощу вас бутылочкой мальвазии[76]… Гульнем!

Но заморского вина отведать не пришлось: купец настолько назюзюкался, что уже языком не мог пошевелить.

Вышли из Гостиного двора под недовольный вопрос Зуба:

— На кой ляд, Иван, свое имя открыл?

— Нутром чую, крепко сгодится нам еще этот купец…

На другой день, вновь походив по ярмарке, Каин сказал:

— Привлек меня один армянский амбар, что стоит на песчаном месте. Товар купцы привезли богатый, и денег у них полным-полно. Две кисы[77] и три увесистых куля. Завтра рано поутру незаметно подойдем к амбару и проследим за армянами.

Рано утром в амбаре оказалось всего двое армян. Из раскрытых ворот было хорошо видно, как торговцы перекладывали свои товары ближе к дверям. Вскоре один из армян направился на рынок для покупки мяса.

— Кувай, следуй за ним. Как увидишь драгун, крикнешь, что сего купца надо взять под караул, так как он обворовал одну из лавок. Если купца схватят, затеряйся в толпе, а ты, Легат, проследи — и коль купец окажется на гауптвахте, немешкотно доложи мне. Ступайте, братцы.

Вскоре Легат вернулся.

— Все в ажуре, ваша милость.

Ватаге было запрещено называть Ивана Каином.

— Вы здесь не толпитесь, чтобы в глаза не бросаться. Приду к вам с добычей ночью, я ж один управлюсь.

Иван подошел к дверям амбара, поздоровался с купцом в цветастом халате и, сотворив озабоченное лицо, добавил:

— Твоего товарища драгуны из сыскной команды взяли под караул и увели на гауптвахту.

Купец охнул, засуетился, затем закрыл дверь на увесистый замок и побежал к караульному дому.

Иван сбил замок, вошел в амбар и, засовав мешки с деньгами и кисы в узел, отнес добро саженей на двадцать от амбара и, зорко оглядевшись по сторонам, зарыл его в песок.

Но дело выполнено лишь наполовину, надо было привести в исполнение дальнейший план.

И тогда Иван направился на Волгу к пристани, где располагались крестьяне со своими немудрящими товарами. Купив у них несколько лубьев, кожаных мошонок, в коих крестьяне носили деньги, а также десяток тесемок и всевозможных дешевых ленточек, он вновь вернулся к зарытым в песок ценностям и сотворил из лубьев что-то подобие торгового шалаша, в котором и развесил для продажи свои покупки.

Кое-что удалось даже сбыть, но Иван ждал наступления ночи, в которую и должен завершиться его план.

Притащить на спине нелегкую поклажу через весь рынок к своей ватаге было не так просто, так как по опустевшей ярмарке сновали конные драгуны из сыскной команды в надежде изловить любителей ночных хищений.

У наиболее богатых лавок и амбаров держали караул торговые сидельцы купцов, для которых любой пробегавший мимо человек с вместительным узлом вызывал подозрение и вместе с тем подавался сигнал для сыскной команды.

Но наш главный герой на то и был тем знаменитым Ванькой Каином (чьими подвигами чуть позднее восхищалась вся Россия), чтобы совершенно незаметно прокрасться к своим наименее смекалистым товарищам, поджидавшим его в ночлежном бараке. Притулившись к дощатой стене, он утер пот со лба и огладил рукой набитый деньгами узел.

Внезапно мелькнула заманчивая мысль. «Денег тут, если на одного, жить, не прожить. Сигануть на пристань (она рядом; рано утром от нее отойдет суденышко), вначале затеряться в заволжских лесах, а затем где-нибудь осесть в добром месте — и царствуй лежа на боку. Никаких тебе забот. Ласковая жена, детишки, слуги, наилучшие пития и яства. Вот где настоящая малина! Такая жизнь только во сне может пригрезиться. А что? Все в твоих руках Иван Осипов. Меняй беспокойную жизнь на отрадную. Двигай на пристань, пока из барака братва не вылезла. Двигай!»

А затем вдруг перед глазами Ивана предстал худенький, голодный, синеглазый мальчонка Ванятка, который был бы рад черствой горбушке хлеба. Какими бы глазами он посмотрел на богача Ивана Осипова, кой барствует и свысока посматривает на нищий люд? Завидущими или осуждающими глазами?.. Едва ли завидущими, коль на Руси свирепствует голод и чудовищное бесправие, исходящие от богачей. Ненавистными были бы голодные глаза Ванятки. Эко ты, Иван, размечтался: жить вровень с господами, которые мучают обездоленный люд. И как такая дурная мысль могла тебе в голову втемяшиться! Ты уже установил свою житейскую стезю — воровать и грабить толстосумов — и не бывать у тебя другого пути. Не бывать, Каин!

Иван поднялся, вскинул на плечо узел и вошел в барак, где его встретила восторженная ватага. Богатую добычу отметили хорошей попойкой, но Иван пил в меру, ибо пьяная голова разумными мыслями не располагает.

Не увлекался водкой и Камчатка. Когда бражники, наконец, улеглись спать, он подсел на топчан к Ивану и положил свою тяжелую ладонь на плечо Каина.

— Я в тебе не ошибся, Иван. Ты и впрямь исключительный гопник. Коль не возражаешь, буду тебе верным другом. Всегда и всюду. Клянусь!

— Бесконечно рад твоим словам, Петр. Всем сердцем принимаю твою дружбу. Вот моя рука.

Впервые Иван назвал Камчатку собственным именем.

Дня через два Камчатка, побывав в Колокольном ряду, что у Гостиного двора, сообщил Ивану, который находился неподалеку:

— Пятеро купцов пересчитывали серебряные деньги, затем сложили в кули и накрыли их в лавке рогожей.

— Что дальше, Петр?

— Травят баланду с соседними купцами, лавка же открыта.

— Ну что ж…Ты побудь здесь, а я сыграю в кошки-мышки.

— Рисково, Иван.

— Бог не выдаст, свинья не съест.

Иногда дерзость Каина преобладала над его рассудком.

Купцы, находясь у соседней лавки, о чем-то увлеченно разговаривали, не обращая внимания на прохожих.

Иван вскочил в пустую лавку, откинул рогожу и, схватив самый увесистый куль, спокойно вышел из лавки и, как ни в чем не бывало, прошел мимо заболтавшихся купцов. Мельком заглянул в куль и разочарованно хмыкнул: вместо денег — три иконы в серебряных окладах. Не подфартило, а тут, как на грех, баба истошно закричала, коя неподалеку от лавки торговала калачами и пряниками:

— Держи вора! Он куль из лавки упер!

Каин ринулся, было, к центру рынка, где было легче скрыться от преследователей, но сегодня ему явно не везло: один из торговых людей кинул под ноги Ивана свернутый бухарский ковер и тот распластался на земле, и тотчас оказался настигнутым обворованными купцами и их собеседниками. Норовил вырваться, но десяток людей не одолеешь.

Купцы, связав Каина кушаками, привели его на Гостиный двор, «во-первых, взяли у него данный ему из Тайной канцелярии абшит, а потом, наложив на шею его железную цепь с превеликим трудом и раздев донага, стали сечь железною проволокою».

Жестокие Иван претерпел побои, а затем, вспомнив заветные слова, воскликнул:

— Слово и дело государево!

Купцы тотчас прекратили казнь, и, не снимая с вора цепи, облачили его в одежду и отвели в канцелярию сыскной команды Редькина[78], в которой в ту минуту находился один подьячий, приказавший посадить вора в тюрьму.

Все тело Ивана горело огнем, казалось не пошевелить ни рукой, ни ногой, но он был терпелив к любым истязаниям, и никогда не показывал виду, что у него что-то болит.

Всю ночь он раздумывал о том, как выкрутиться из сегодняшнего положения, измыслил несколько версий, а утром к колодникам заявился монах с милостыней, коя состояла из калачей, положенных в лубяной короб. Подавая Ивану сразу две милостыни, монах тихо ирек: