Борис Тумасов - Русь залесская Страница 2

- Гусли - потеха, трезвому не утеха.

- И то правда. Выпей-ка сей кубок!

- С отцом твоим, князем Данилой Александровичем, пивал и с тобой, князь, выпью. Будь здрав!

Высоко запрокинув чеканный ковшик, старик выпил, вытер губы ладонью и, положив на колени гусли, заговорил нараспев:

- Слушай, князь, слушайте и вы, бояре и воеводы, слово о гибели Русской земли… Светла и украсно украшена земля Русская! Горами крутыми, дубравами чистыми, полями широкими, зверями различными, городами великими, сёлами дивными, князьями грозными, боярами честными. Всего еси исполнена земля Русская!

Тихо в гридне, и только плавает под расписанными яркими узорами сводами гусельный перезвон да певучий голос сказителя. Рассказывает он, как не раз ходили на эту богатую землю половцы и как били их русские князья. Но вот накатилась с востока Орда силой несметной, и неутешным горем заплакала Русская земля…

- …Сёла наши поросли дубравою; угнали мастеровой люд в полон, и досталась Русская земля иноплеменникам…

К князю торопливо подошёл дворский, шепнул что-то. Движением руки тот остановил сказителя, спросил:

- Где еси?

- В Кремль въехал.

Иван Данилович нахмурился.

- Вели звать сюда! - И, обернувшись к боярам, пояснил:- Царский посол прибыл, Чол-хан. Брат двоюродный Узбека… А ты, - он поглядел на сказителя, - можешь идти. Негоже ему видеть и слышать, как скорбим мы по Русской земле.

Едва князь смолк, как всё шумно заговорили. Стоявший вблизи воевода Фёдор Акинфич покрутил головой.

- Смотри-ка, самого Щелкана прислал Узбечишка…

- Умолкните, други мои, - перекрыл всех звонкий голос Ивана. - Хватит у нас яств и для царского посла. Попотчуем его по русскому обычаю.

Дворский вернулся один.

- Пошто сам?

- Князь, тот нечистый Щелкан отказался идти и гридню, велел тебе идти к нему. Я было слово вымолвил, так он мне под нос пайцзу сунул.

Лицо Ивана передёрнула судорога. Он встал.

- Пусть будет по его. Выйду-ка я. А вы тут все останьтесь.

На крыльце Иван Данилович задержался. Прищурившись от яркого солнца, оглядел суетившихся ордынцев. Они натягивали на стойки войлочный шатёр, рассёдлывали лошадей. Посреди толпы верхом на маленьком мохнатом коньке сидел одетый в тяжёлую шубу Чол-хан. Из-под полы виднелась рукоять кривой сабли. На голове у ханского посла островерхая баранья шапка с загнутыми полями. Вот Чол-хан приподнялся на стременах, что-то визгливо прокричал стоявшим в стороне воинам.

Иван Данилович неторопливо спустился с крыльца и так же медленно, с достоинством, приблизился к царскому послу.

- Конязь Иван, почему не встречал нас? - Изрытое оспой лицо Чол-хана затряслось от гнева, сквозь узкие щёлки зло заблестели глаза. - Видишь, пайцза? - Он ткнул себя грязным пальцем в грудь, указывая на висевшую на шелковистой тесьме золотую дощечку с головой тигра, исписанную крючковатыми письменами.

- Негоже, брат мой, с первого часа зло выказывать, - по-татарски, без толмача, спокойно ответил Иван Данилович. - Мы тебя звали в гридню попить, поесть с нами. Княгиня Елена княжича нам подарила.

Чол-хан ничего не ответил.

Иван Данилович ухмыльнулся и, кивнув в сторону татар, устанавливающих шатёр, спросил:

- Пошто биваком становишься? Либо мало тебе хором княжеских? Либо забыл, что сестра твоя Кончака женой князя Юрия была? Либо гнев на меня какой осударь Узбек держит?

- Тот, кому повинуется вселенная, на тебя гнева не имеет. А спать в этом душилище багатуру Чол-хану, потомку покорителя вселенной и брату великого хана Узбека, не подобает. Два восхода солнца встретит тут Чол-хан, пока кони отдохнут, и в Тверь поскачет, к князю Искандеру. Жалован ему ярлык великого конязя всех урусов. - Чол-хан поднял вверх короткий толстый палец.

- Великого князя? - переспросил Иван Данилович. - Пошто так? Либо осударь забыл, как князья тверские сестру его единоутробную Кончаку, жену брата Юрия, смерти предали? Пошто же ярлык на великое княжение Твери отдан?

Чол-хан нахмурился, сердито оборвал:

- Тому, кто излучает свет, не указывают. - И, хлестнув коня, поскакал к въезжавшему в ворота новому отряду татар.

Сдерживая волнение, Иван Данилович не торопясь направился в хоромы и, не заходя в гридню, прошёл на половину жены.

Княгиня Елена лежала на широкой деревянной кровати, утопая в пуховых перинах. Рядом, закутанный в пелёнки, спал новорождённый княжич. Когда вошёл муж, она тревожно подняла голову. Закачались тонкой работы колты.

- Скажи, свет мой, что пасмурный такой и что там за шум? Уж не ордынцев ли голоса я слышу? - тревожно спросила она.

- Они самые, княгиня, послы Узбека. В Тверь едут, ярлык на великое княжение Александру везут.

Елена опустилась на подушки.

- Полно кручиниться! - Иван Данилович погладил её по руке. Потом подошёл к оконцу, выглянул.

На площади хозяйничали ордынцы. Чол-хан всё так же, не слезая с коня, сидел, как каменная баба, какие встречались в половецкой степи. Русский люд далеко стороной обходил непрошеных гостей. С улицы в горенку доносились конское ржание, крики.

- Доколь нам Орда указывать будет? - прошептали княгиня.

Князь снова подошёл к ней, улыбнулся ободряюще.

- Дай срок, Еленушка, дай срок.

Проснулся и заплакал маленький Иван. Лицо князя посветлело. Он взял на руки новорождённого, успокоил и, покачивая, промолвил:

- Вот, княгинюшка, коли не нам, так, может, ему либо детям его доведётся этих нехристей побить.

И, видно, в добрый час сказал эти слова Иван Данилович. Минет пять десятков лет, и его внук Дмитрии, сын Ивана, крепко побьёт на Куликовом поле монголо-татарские орды, даст понять, что такое русская сила.

В один из погожих дней 1326 года по дороге из Владимира на Москву тройка резвых коней, запряжённых гуськом, тянула красный возок, расписанный по бокам позолоченными крестами.

Следом двигался необычный поезд. На тяжелогружёных телегах восседало по монаху.

Сухонький старик в скуфейке, прикрывающей седые волосы, поминутно высовывался из возка и то радостно разглядывал пробудившийся от зимы лес, то, приставив ладонь к уху, слушал пение птиц.

- Красота-то какая! Ах ты, Господи! Дивен свет, тобой созданный! - причмокивая, шептал сам себе старик, вдыхая нежный запах молодой листвы.

Чем ближе к Москве, тем реже лес, чаще встречаются сёла. На распаханных полях уже зазеленели всходы, но кое-где ещё ходят по пахоте запоздалые сеятели с лукошками. Встречные смерды уступали дорогу обозу, скинув шапки, кланялись старику в скуфейке, монахам и, провожая возок глазами, переговаривались меж собой:

- Митрополит Пётр в Москву едет. В котором разе уже. Не жалует, вестимо, Володимир.

Солнце перевалило за полдень, когда обоз выехал из леса. Вдали завиднелась Москва. Опираясь на плечо сидевшего рядом монаха, митрополит поднялся и, приставив ладонь к глазам, долго рассматривал поблескивающую реку и стоявшие у пристани ладьи. Затем перевёл взгляд на посад за Яузой, где жили таганщики, гончары, бронники, кузнецы и другой ремесленный люд. Золотом отливали маковки деревянных церквей, темнели островерхие башни сосновых кремлёвских стен, а 5 за ними виднелись крыши теремов княжеских и боярских.

Переправившись через реку паромом, возок въехал на Великую улицу и, загремев по еловым плахам, покатил к Кремлю.

Налево, на Подоле, разбросались усадьбы кожевников и сапожников. Из-за частоколов тянуло запахом сыромятины и дубильной жидкости. Ближе к Кремлю пошли усадьбы ювелиров-кричников - умельцев плавить железо. Сразу же за ними начинались шумные, разноголосые торговые ряды и Зарядье.

Запоздало зазвенели серебряным перезвоном церковные колокола. Из кремлёвских ворот навстречу митрополиту с пением вышла процессия. Усердно размахивали кадилами дьяконы, отроки несли зажжённые свечи, в золочёных ризах важно выступали архиерей и священники. За ними с непокрытой головой, в парчовом кафтане - князь Иван Данилович.

Подскочившие монахи под руки высадили из возка митрополита. Маленький, сухой, с морщинистым лицом и задравшейся бородёнкой, он дрожащей рукой благословил князя и процессию, осенил крестом теснившийся в стороне люд. Хор умолк.

- Дети мои, - воздев руки, заговорил митрополит. - Денно и нощно молюсь я о вас! С радостью зрю я Москву. Яко Киев при князе Володимире, тако и Москва ныне, мати городов русских.

Мати городов… Мать! Нет у человека ничего дороже матери и родной земли. Страдания отчей земли - твои страдания, человек. Руками твоими, человек, встала Москва от разорения, твоим трудом, человек, красна она. Сейте же, дети мои, доброе дело, и будут тогда, яко у колоса зерно к зерну, города с городами, сёла с сёлами…