Виктор Ротов - Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ) Страница 2

Анастасия кивком как бы утвердила предложение сестры и поощрила странника ласковым взглядом.

Мужик не кинулся выражать свою нижайшую благодарность за приглашение столь милых высоких особ. Он подумал и ответил обстоятельно:

— Когда матушка Ефросинья даст на то свое благословение, то я со всем моим подобострастием. А счас вам надо в трапезную поспешать. Там все готово, ждут вас.

Анастасия и Милица снова переглянулись, уже в который раз за утро удивляясь мужику. Однако! Милица даже вскинула удивленно смоляную бровь.

— Верно. Нам в трапезную. Значит, до вечера?

— Пожалуйте, — дополнила ее Анастасия. — И считайте, что матушка Ефросинья дала свое благословение. — И, сделав легкий реверанс, взяв в руки подолы, они повернули к зданию. Милица еще оглянулась.

— Мы вас жде — ем! Будет несправедливо, если вы не припожалуете. Матушка пришлет за вами.

Мужик чинно поклонился, приложив руку к сердцу.

И вновь послышались глухие удары колуна и «звон» разлетавшихся поленьев.

Вечером в монастырской гостиной была небольшая суета: после молитвенной службы настоятельница велела послушнице достать свежую скатерть на стол, принести чайный сервиз, плетеные тарелки с бубликами, вазочки с клубничным вареньем и кое — какие закуски. Так бывает, когда в монастырь ожидаются важные гости. Городской голова Киева или другой какой чин с супругою и чадами.

Но каково же было удивление послушниц, когда на пороге божьего приюта появился рубщик дров. Расфранченный! В сатиновой косоворотке зеленого цвета, подпоясанный шелковым шнурком; в кафтане красного сукна. Правда, сильно поношенном. И в яловых сапогах, обильно смазанных дегтем.

Встречала его у порога сама матушка Ефросинья. Провела в гостиную, где все было приготовлено к чаю. Только самовар осталось подать. А вскоре проплыли туда величаво и знатные гости из Петербурга. Две сестрички — черногорочки. Беленькая и черненькая.

Послушницы только переглядывались недоуменно да били низкие поклоны. А потом прислушивались ко звоночку, которым мать Ефросинья обычно вызывала кого прислужить. И что там за «тайная вечеря» за дубовыми дверьми? Пробегая мимо гостиной, каждая норовила навостриться ушком, подслушать: что же там происходит?

А там, за тяжелой дубовой дверью шло первое чудо-представление, которое давал Григорий Распутин.

Из документов:

«Григорий Ефимович Распутин (Новых), крестьянин с. Покровского Тюменского уезда Тобольской губернии. Родился в 1871 г. Тяготел к хлыстовщине, понимая основы этого учения своеобразно, применительно к своим порочным наклонностям. Считал, что «человек, впитывая в себя грязь и порок, внедряет тем самым в свою телесную оболочку грехи, с которыми борется; благодаря этому достигает преображения души, омытой грехами». Главным своим призванием считал «снимать с людей блудные страсти».

Тогдашний директор департамента полиции Петербурга Белецкий оставил такую запись:

«Я имел в своих руках несколько писем одного петербургского магнетизера к своей даме сердца, жившей в Самаре, которые свидетельствовали о больших надеждах, возлагаемых этим магнетизером, лично для своего материального благополучия, на Распутина, бравшего у него уроки гипноза и подававшего, по словам этого лица, большие надежды, в силу наличия у Распутина сильной воли и умения ее в себе сконцентрировать».

Вступив в чистую нарядную гостиную с накрытым для чая столом, Распутин первым делом снял у порога сапоги. И босиком пошел смотреть картины на стенах и икону Владимирской Божией Матери. За этим занятием и застали его великие княгини Анастасия и Милица. Дочери короля Черногории, бывшие замужем за великими князьями Николаем Николаевичем и Александром Николаевичем. Увидев их, Распутин поклонился им и сел на стул возле двери. И как ни звали, как ни уговаривали его потом сесть к столу, он не посмел.

Послушницы принесли уже самовар, налили в чашки чай. Но Распутин так и не сел к столу.

— Кушайте, — сказал он озадаченным сестричкам, — а я отсель буду развлекать вас.

Сестры, несколько сконфуженные, походили вокруг стола и сели кто гд«. Мать Ефросинья молча наблюдала за всем, стоя у зашторенного наглухо окна.

— Так вот, значитца, — начал Распутин и огладил свою косматую бороду. — Вы интересуетесь, стал быть, нащёт справедливости. Тому ходит сказка — присказка в народе — что есть настоящая справедливость. У одного мужика с бабою было три сына — два умных, а один дурак. Умные были работящие, дурак же пребывал трутнем. Оно бы и ничего удивительного — бывает такое на Руси, да вот застреха какая — дурак был шибко проворен с ложкою за столом: не успевали за ним натруженные братья. И, конешно, возроптали: доколь дурака кормить своими трудами будем, брюхо его рогожное набивать?! Требуем разделения…

Пригорюнился старый, заусомневался: разделить хозяйство, разбить на куски, — оно не бог весть какая премудрость, но зачем, скажите на милость, дураку долю давать? Дурак и добро превратит в дурево. И разделил хозяйство меж умными сынами. Дурак только руками всполохнул: ах, так?! Пойду по миру. Взял суму и пошел по миру. Чтобы родителям досадить, значитца…

Тут Распутин помолчал, вперившись глазами в свои босые ноги, будто в них виделось ёму продолжение про обделенного дурака. Пошевелил длинными костлявыми пальцами. И вдруг стрельнул одним глазом в сестричек. Да еще подмигнул к чему‑то.

— Ну вот! Идет дурак, значитца, мурлычет себе под нос, напевает. День идет, два. На третий встречается ему поп — батюшка. И спрашивает: «Ты куда, дурак, навострился?» «Да вот, — отвечает, — ушел из дому. Обиделся на родителев». «Отчего так?» «От несправедливости…» И выложил батюшке все как есть подробно. «Да — а-а! — сказал поп. — У вас, у мирян, все не слава Богу. А вот у нас, у служителей, у нас только по справедливости». «Не скажи, батюшка, — говорит попу дурак, — какая же у вас справедливость, ежели ты за обывателя, за дурака, такого как я, и за убийцу одинаково молишься? Нет, нету и у вас справедливости».

Рассердился поп: «Дурак — ты и есть дурак!..»

Пошел дурак дальше. Идет, мурлычет себе под нос. День идет, два идет. На третий встретился ему сам Бог. Спрашивает: «Ты куда, дурак, навострился?» «Да вот из дому ушел. И от попа ушел». «Отчего так?» «От несправедливости». «Как так?» И поведал дурак как было. «Да — да — а! — почесал в затылке Бог. — Самый справедливый — это я. Все творю по справедливости, по — божески». «Не скажи, Отче Наш, — суперечит ему дурак. — Как же по справедливости, по — божески, когда, положим, Смерть всех без разбора косит? И тебе хилого — больного, и тебе здорового; и тебе бедного, и богатого; и тебе старого, и малого. Вот приходит и забирает. И у тебя не спрашивает. Нет! Нету твоей справедливости».

Разгневался Бог: «Поди прочь, дурья твоя башка!»

А что дураку? Пошел дальше. Идет, мурлычет себе под нос. День идет, два. На третий встретилась ему Смерть. Спрашивает: «Ты куда, дурак, лапти свои навострил?». «Да вот из дому ушел, от попа ушел, от Бога ушел, иду по миру». «Пошто так?» — удивилась Смерть. «От несправедливости». «От какой — такой несправедливости?» «Одному все — другому ничего. Разве это справедливо?»

Задумалась Смерть. «Да — а-а! — Повертела косой за плечами. — Ты прав. Нет на этом свете справедливости. А потому я, Смерть, самая справедливая». «Да ну?! — изумился дурак. — А докажи!..» «А чё доказывать? Я кошу всех, не смотрю на чины…»

Дурак хвать сумой о дорогу и говорит: «Ты, пожалуй, права, у тебя всяк одинаков — коль пришла пора, то полезай в ящик».

Достал из сумы последний кусок хлеба и разделил его со Смертью: дальше жить ему не пристало, потому как голодная смерть впереди. Ест и просит Костлявую: «Ты забери‑ка меня». «Э — э, нет! — сказала Смерть. — Твое время еще не пришло. А за то, что поделился со мной последней краюхой, — вот тебе дар исцелять людей.» «Куда мне, дураку! — отмахнулся дурак. — У меня ума не хватит». «А тут и не надо никакого ума. Я буду всегда рядом: коли стану в ногах больного — не лечи, бесполезно. А в головах — лечи».

И пошел дурак по людям, стал лечить. Прославился далеко окрест. Повалил к нему народ — и стар, и млад, и беден, и богат.

Прослышал про то больной богач. Призвал к себе и говорит: коли вылечишь, поднимешь на ноги — озолочу. Половину состояния отвалю. Дурак глядь, а Смерть в головах больного стоит. Взялся и вылечил того богача. Тот и отвалил ему, как обещал, полсостояния.

Зажил дурак — кум королю. Пьет, гуляет, денег не считает. А состояние не убывает. Случилось ему как‑то в лесу гулять. И набрел на избушку на курьих ножках. Зашел в нее и видит — свечи горят. Видимо — невидимо. Которые из них почти еще целые, а которые есть уже догорают. Меж свечами знакомая Смерть бродит, царством своим любуется. Говорит дураку: «У кого свеча только возгорелась, тому еще жить да жить. А у кого догорает, за тем вскорости приду». «А где туг моя?» — обрадовался дурак, поглядывая на те, которые почти целые, в надежде, что для него Костлявая постарается за прошлые заслуги. «А вот», — говорит Смерть. И показывает на манюсенький огарок. «Ты спятила, Старая! Я только жить начал. Смилуйся. Полсостояния отвалю…» «Нет, голубчик. Пробил твой час».