Рангея Рагхав - Я жду тебя Страница 2

Я ласково взглянул на юношу. Его щеки залил яркий румянец, он, не отрываясь, смотрел на золотящуюся в лучах яркого солнца старую крепость.

Я ни о чем его больше не спрашивал. Наш молчаливый дружеский разговор был лишь прелюдией к большой задушевной беседе.

Вечером, когда последние лучи солнца заиграли на рогах возвращающегося стада, я опять отправился с Сукхрамом в лес. Наш путь лежал мимо озера. Солнечные отблески покрыли озеро оранжевым покрывалом, и оно напоминало одеяние буддийского монаха[11]. В тот день Сукхрам был особенно задумчив. Мы нашли укромное местечко и присели отдохнуть. Густой кустарник окружал нас, то тут, то там виднелись маленькие заброшенные храмы, заросшие тамариндовыми деревьями[12], между которыми, пронзительно каркая, летали вороны.

Неожиданно рядом с нами кто-то проговорил:

— Чанда, если ты так решила, мы пойдем в крепость вместе, хорошо?

Я узнал голос Нареша.

Сукхрам сидел, погруженный в свои мысли. Он, казалось, ничего не слышал.

Из-за кустов послышался голос Чанды:

— Не знаю, мой любимый! Почему-то мне все кажется, что я хозяйка этой старой крепости. Странно, что я живу так далеко от нее!

— Хочешь, я поведу тебя в крепость? Хочешь, Чанда? — слышали мы.

И только тогда Сукхрам вздрогнул и схватил меня за руку.

— А тебе не страшно?

— Чего мне бояться? Говорят, что и сюда тоже приходят пантеры, а ведь мы с тобой не боимся встречаться здесь!

— Ты и вправду совсем бесстрашный, Нареш!

— Лучше скажи, почему тебе кажется, Что крепость твоя?

Чанда рассмеялась.

— Вчера я нашла в шкатулке у отца фотокарточку молодой госпожи, и мне вдруг почудилось, что я смотрю на себя. Будто в зеркало! Это было так странно и непонятно. Она и одета была не по-нашему. А под фотокарточкой лежала еще картинка, на которой нарисована знатная тхакурани[13], жившая, наверно, много лет назад. И тут, не знаю отчего, я решила, что стану точно такой, как эта госпожа…

Сукхрам вскочил на ноги и громко закричал:

— Чанда! Эй, Чанда!

За кустами послышался легкий шорох и удаляющийся топот быстрых ног. Мы обогнули кусты, но там уже никого не было. Сукхрам был очень взволнован. Я терялся в догадках. Сукхрам сердито бормотал себе под нос: «Опять вспыхнет огонь, опять небо застелет дым!» Он с ужасом посмотрел на заброшенную крепость и неожиданно громко расхохотался. Мне стало не по себе. На Сукхрама было страшно смотреть.

— Пропади ты пропадом, неприкаянный злой дух! Никому не даешь покоя! — бормотал он, глядя на крепость.

— Сукхрам! — окликнул я его.

Он снова схватил меня за руку.

— Я говорю правду, мой господин! В тот день, когда закладывалась крепость, чтобы умилостивить злых духов, им в жертву принесли человека — был тогда такой обычай. Но могла ли крепость, построенная на человеческой крови, дать людям покой и счастье? В крепости враждовали родные братья: старший велел своей жене отравить младшего. Молодая вдова, оставшаяся после него, ждала ребенка. Ей пришлось скрываться в лесу, там ее приютил старый отшельник. Он принял новорожденного мальчика, отнес его к натам-цыганам. У них в таборе жизнь ребенка была вне опасности. Когда мальчику исполнилось два года, молодая вдова, переодевшись танцовщицей, проникла в крепость, чтобы отомстить старшему брату за гибель мужа. Она закрывала свое лицо, но ее пляска пленила раджу. Он прислал ей украшения, усыпанные брильянтами и жемчугом, но она смолола в порошок драгоценности и бросила их в лицо братоубийцы. Затем она заколола злодейку, отравившую ее мужа, и в ту же ночь убежала с полюбившим ее слугой…

Однако их обоих вскоре поймали. Молодую женщину казнили, а слуге удалось бежать из-под стражи. Он и воспитал ребенка. Мальчик подрос и стал натом…

— Ну, а дальше?

— Дальше? — Сукхрама слегка качнуло, словно у него под ногами дрогнула земля. — Я — последний тхакур в том роду, господин, — сказал он изменившимся голосом. — Когда тхакурани, пожив немного у цыган, пошла к соседним раджам, те сказали ей: «Мы не примем тебя в свой круг, ты ела пищу, оскверненную прикосновением натов». Тогда молодая вдова заявила им: «Крепость моя. Любой ценой я добьюсь, чтобы мне ее вернули». Потом о крепости стала говорить английская мэм, а вот сегодня вы слышали, что сказала Чанда…

Слова Сукхрама приподняли завесу над удивительной историей, которую мне не терпелось узнать. И Сукхрам поведал мне ее.

— Я никогда не считал себя натом, начал Сукхрам. — Я самый настоящий тхакур.

— Это большой грех, Сукхрам. Ты отказался от людей, которые вырастили и воспитали тебя. Ты убедил себя, что все люди ненавидят друг друга, пригрел ядовитую змею ненависти в своем сердце, и она все жалит и жалит тебя, отравляя твой разум. Человек, который знает тайну лесных растений, — продолжал я, — должен знать и о том, что дерево человечности — самое могучее на земле.

Сукхрам пристально смотрел на меня и молчал, словно не слышал того, что я ему говорю.

Приближалась ночь, и мы вернулись домой. На следующий день я стал записывать рассказ Сукхрама. Я ничего не прибавил от себя. Иногда я задаю себе вопрос: зачем мне понадобилось записывать? Но всякий раз в голову приходила мысль, что средневековый уклад жизни индийских княжеств не изменился и в наши дни, в век сложнейших машин. Надо, чтобы люди серьезно об этом подумали.

Сукхрам приходил ежедневно; мы вместе отправлялись на прогулку, и я слушал его нехитрый рассказ. А трагическую развязку всей этой истории мне довелось увидеть собственными глазами: у тела дочери стоял сам Сукхрам в тяжелых ручных кандалах…

Читатель! Если ты любишь удивительные истории, прочти и эту. Жизнь далеко не такая, какой она нам кажется.

То была страшная ночь. Бушевала буря. Я провел пальцами по холодной щеке Чанды. Как прекрасно было ее лицо! А Нареш метался и без конца повторял: «Дайте ей уснуть, не трогайте ее. Завтра она сама проснется и придет ко мне».

— Сынок, опомнись! Мальчик мой! — Голос матери прерывался, от рыданий судорожно вздрагивали ее плечи. — Несчастная! Зачем я родилась женщиной? Разве женщина может быть счастливой? Никогда!

— Сукхрам, — тихо спросил я, — значит, это ты ее убил?

— Да, господин. Но я убил не Чанду, а злого духа, терзавшего душу тхакурани. Ее душа бродила среди нас. Она не хотела покидать крепость. Сколько людей она сбила с пути. Я освободил ее душу. Теперь она наконец обретет покой. Несметные сокровища, которыми хотел завлечь ее раджа, тхакурани бросила в лицо злодею, загубившему ее мужа, завладела крепостью и всеми ее сокровищами. С тех пор четыре поколения сменили друг друга, а ее злой дух все бродил среди людей. Господин, богатство подобно золоченой клетке: попав в нее, человек становится хуже попугая, открой ему дверцу — он не улетит…

Полицейские увели Сукхрама. Яркие вспышки молний освещали Нареша, простершего руки к крепости.

— Чанда! — кричал он. — Чанда, ты победила! Ты стала хозяйкой крепости!

Он вдруг расхохотался. За дверью неистово гремела буря. Страшное горе, постигшее этих людей, казалось, всколыхнуло всю природу… Чанда погибла, Нареш лишился рассудка.

Но мой рассказ еще впереди. Он охватывает четыре поколения, и в каждом из них властвует алчный демон феодализма, крепость, фундамент которой построен на людской крови. Само здание порой кажется обманчиво красивым, и за ним не всегда увидишь все то уродливое и дикое, что и по сей день разъединяет людей…

В глазах моего друга уже нет слез. Умолкла и его жена. Затихла буря, застыл, как каменный, Нареш. Сникли порывы ветра, и воцарилась тишина.

Но я знаю, что это ненадолго. Снова завоет ветер, набегут тучи. Снова застонет уснувший лес, и наполнится звуками чернота ночи. Вновь польются слезы из глаз друга, и запричитает его жена, и опять в безумном смехе забьется Нареш. Безумный! Пятнадцатилетний мальчик, и этот леденящий душу страшный хохот!

Ночь отступала. И вдруг стало так светло, что можно было ясно разглядеть струйки воды, стекающие по листьям.

— Подойди поближе, — вдруг позвал меня Нареш. — Никто не хочет понять меня. Только ты один. Посмотри! Вон она, Чанда! Смотри, смотри, она стала госпожой. На ней те же украшения, что и на картинке. Сегодня Чанда стала наконец хозяйкой крепости…

2

— …Мне исполнилось двенадцать лет, — рассказывал Сукхрам. — Я еще говорил высоким, ломким голосом, но постепенно выходил на дорогу юности.

Многое уже позабылось, но я отлично помню, что в ту памятную ночь было полнолуние.

Мой отец сидел в хижине и потягивал вино. У него были длинные усы и острые, как у орла, глаза. Все, кроме моей матери, боялись его. Моя мать была натни. Ей было лет тридцать пять, не больше.

Спускаясь с гор, лунный свет серебрил долину, и в его мерцающих переливах тонкими лезвиями высвечивались стебельки сухой травы. Более прекрасного зрелища я не мог себе представить. Я стащил у отца несколько бири, забрался в укромное местечко под деревом, среди причудливо изогнутых корней, и долго вглядывался в синеватые ночные тени. Издалека слышалось пение юношей и девушек. Чей-то красивый и сильный голос выводил нежную, трепетную мелодию, которая странно волновала меня.