Евгений Чириков - Зверь из бездны Страница 2

Начав как сотрудник провинциальной прессы в «Волжском» и «Астраханском вестниках», в «Астраханском листке» и др. (поначалу всего по копейке за строчку!), он довольно быстро завоевал столицы. Его охотно начали печатать ведущие толстые журналы того времени — «Мир Божий», «Жизнь», «Русское богатство», «Новое слово». Некоторые произведения — «Инвалиды» (1897) и «Чужестранцы» (1899) — стали предметом споров на долгие годы. Еще бы! В них затрагивались такие острые вопросы, как непримиримые баталии народников с марксистами в середине 1890-х гг. На рассказ «Свинья» (1888) обратит внимание сам Н. Г. Чернышевский. Он же преподнесет Чирикову очень важный урок подлинной любви к народу.

Поскольку сам писатель неоднократно возвращался к этому эпизоду, по-видимому, весьма показательному для его литературного формирования, позволим себе и мы изложить его подробно. Когда Чириков при встрече обратился к вернувшемуся из ссылки Чернышевскому с сакраментальным вопросом «Что делать?», в ответ он услышал назидательный рассказ. «Однажды, когда я жил в Петербурге и тоже очень желал помочь народу, — вспомнил Николай Гаврилович, — поднимаюсь как-то к себе на квартиру, вижу: дворник с вязанкой дров за спиной. Вижу я, что дрова, того и гляди, развалятся. Как же не помочь? Вот я на ходу и давай поправлять вязанку. Рассыпались дрова-то, а дворник меня стал ругать!..» И добавил: «Говорить и писать мы все умеем, а никакого дела мы не умеем, да еще и часто беремся совсем не за свое дело. Учиться, учиться надо… Тогда и самому ясно будет, что делать. Другой этому научить не может. Как делать — может научить. А что делать — решай всякий сам! Да сперва хорошенько научись делать…»[10]. Сам Чириков, вспоминая эту историю на закате дней, в эмиграции, добавлял от себя, что притча эта для русских эмигрантов звучала особенно зловеще, так как «желая помочь народу», они «помогли его насильникам»[11].

Однако в начале века искреннее желание облегчить участь народа привело Чирикова в ряды демократически настроенных писателей, группировавшихся вокруг М. Горького и печатавших свои произведения в издательстве «Знание». С 1903 г. стали выходить одноименные литературно-художественные сборники. И с того времени книжки с зеленовато-серой невыразительной обложкой можно было встретить в каждой интеллигентной гостиной. Под этой обложкой рядом с именем Чирикова можно было найти имена А. И. Куприна, И. А. Бунина, А. С. Серафимовича, С. С. Юшкевича, Д. Я. Айзмана и многих других, составлявших цвет реалистической литературы тех лет.

Особую известность Чирикову принесли пьесы — так называемые «общественные драмы» — «Мужики» (1905) и «Евреи» (1903). Запрещенные в России, они ставились заграницей. Эти пьесы М. Горькому все же удалось опубликовать: в VIII сборнике «Знание» — «Мужики», в 4-м томе собрания сочинений Чирикова, изданном товариществом «Знание» в 1904 г., — «Евреи». «Ивану Миронычу» (1904) и «Марье Ивановне» (1908) восторженно рукоплескал зритель. Не остались незамеченными и драмы-сказки «Колдунья», «Лесные тайны», «Красные огни», «Легенда старого замка», хотя мнения о них в критике разделились: некоторые (М. Горький, В. Боровский) посчитали, что Чириков, изменив социальной направленности своего творчества, многое потерял как художник[12], зато А. В. Луначарский, отметив, что поставлена задача «сатирическая, грозный смех — ее душа», подчеркнул, что «полная жизни и широкого обобщения социальная драматическая фантазия г. Чирикова займет почетное место в русской драматургической литературе»[13].

Эти «драмы-сказки» необычайно показательны для писателя, всегда устремлявшегося к тайне, мечте, вымыслу, буквально разрывавшемуся «между небом и землею». Именно в этих произведениях впервые с такой отчетливостью выявилось стремление писателя преодолеть земное притяжение, вырваться из узких рамок быта, отдаться порыву ничем не сковываемой фантазии. Их герои сбрасывают привычные одежды — и вот уже перед нами совершаются удивительные превращения: сторож в сказочной комедии «Лесные тайны» (1910) становится Лешим, его жена — Бабой Ягой, внучка оборачивается прекрасной Аленушкой, а сам уснувший в лесу художник воплощается в Фавна, веселого родственника козлоногого и дерзкого властелина леса — Пана. И все это происходит на просторах России! А в драматической фантазии «Легенда старого замка» (1907) участвуют уже принцы, карлики, шуты. И все действие разворачивается то ли в средневековой Италии, то ли в романтической Испании.

Но совсем отрешиться от мелочей быта, паутины жизни человек не может, и суровая действительность рано или поздно напомнит о себе. Таким нерадостным «пробуждением» становится в художественном мире писателя взросление. У Чирикова мир взрослых и детей часто разделен непроходимой пропастью. В одной из его пьес сказочный персонаж произносит: «Люди в очках и с книгами <…>. Они прогнали нас с родины… Это чародеи, перед которыми пропадают все тайны гор, лесов и морей…».

«Люди в очках и с книгами» — это злые волшебники взрослые. А подлинные чародеи — дети, сохраняющие наивное, неиспорченное восприятие вещей в их первозданной ценности, живущие по законам своего волшебного царства — страны детства. Для взрослых Хаврюша — это просто поросенок, а значит, и возможность насладиться вкусной и сытной едой. Для маленьких героев одноименного рассказа (1908) — это существо со своими интересами, пристрастиями, привычками, с забавным хвостиком-закорючкой и носиком-пятачком. И спасение Хаврюши от кухаркиного ножа вырастает в целую героическую эпопею освобождения и защиты беспомощного, страдающего, слабого… В ход идут все средства — лесть, увещевание, беззлобный обман, молитва. Но все оказывается тщетно. На столе — жаркое из поросенка с гречневой кашей, в душе у мальчиков — пустота и отчаяние.

Так взрослые, сами того, возможно, не подозревая, сохраняя всего-навсего отработанный порядок вещей, нарушают изначальное нравственное равновесие детской души, лишают ребенка веры в справедливость, согласно которой и поросенок обязательно обладает «душой», и о нем можно тосковать и печалиться. Надо сказать, что крамольные с точки зрения ортодоксальной религии рассуждения о «душе» животного очень часто встречаются в детских рассказах Чирикова, убежденного христианина.

Поэтому животные, так же как и дети, способны играть роль нравственного ориентира в произведениях писателя. История, рассказанная в «Моей жизни» (1905) имеет неожиданное начало: «Отца своего я не помню, но отлично помню мать. Она была рослая и красивая блондинка с карими глазами…». Впечатление такое, будто речь идет о бедном подкидыше или внебрачном ребенке. И только когда мы узнаем, что у красавицы-матери — пушистый хвост и ошейник, мы поймем, что герой «Моей жизни» — щенок, который вскоре превратится в отличную охотничью собаку по кличке Верный… Этот пес вполне оправдает свое имя, одарив преданной дружбой кухарку Прасковью и ее сына Ваню, став товарищем игр господских детей Мити и Кати, выполняя охотничьи задания их старшего брата Миши. Он станет последним утешением для умирающего на цепи старого пса Руслана и приятелем живущего в сарае поросенка. Но такая преданность, верность, высокая, подлинная, как это ни странно прозвучит, «человечность» никак не вознаградятся: после болезни потерявшего обоняние Верного, по сути, выбрасывают на улицу. И ему не остается ничего другого, как искать новых хозяев, которых он — о, счастье! — находит. Пес оказывается в деревне, на природе, которую умеет любить и тонко чувствовать. Верному доступны те чувства, что испокон веку считались исключительно достоянием людей, — доверчивость, восхищение красотой мира, способность к любви, благородство, постоянство. Но людьми они почти утрачены. Ведь от Верного отказывается не только охотник Миша, который не может теперь использовать его по назначению, не только барыня, всегда предпочитавшая ему завистливого Бобика, но и Катя, и Митя. Пожалуй, только Прасковья испытывает к нему чувство жалости, да она и сама пришлась, как видно, «не ко двору» и тоже должна искать себе новое пристанище.

Чириковский «животный эпос» существенно дополнил создаваемые другими авторами в это же время картины естественно-природной жизни. Как тут не вспомнить «Каштанку» и «Белолобого» Чехова, купринского «Изумруда», «Серую Шейку» Мамина-Сибиряка! Пронизывающая эти произведения трогательная интонация сопричастности всему живому, сопереживание его бедам и несчастьям призвана была возбудить в человеке чувство ответственности за подаренное Богом окружающее великолепие, такое хрупкое и ранимое в своей первозданности, существенную часть которого составляют братья наши меньшие. Так исподволь, в незатейливой форме, читателю внушалась мысль о вселенском единстве всего сущего на земле. Сквозь призму чувствительного, сентиментального, детского и звериного сознания изображалась и оценивалась Чириковым жестокая действительность — продукт измышления взрослых. Это тот мир, где ничего не стоит обидеть слабого, осуществить подлог, забыть о справедливости.