Роберт Най - Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений Страница 20

Есть в наперстянке тонкость, нежность.

Все в ней — отдохновение для души. У наперстянки в чашечке, на самой глубине, бальзам таится.

И снилось мне, как будто я срываю наперстянку и в нее заглядываю. И будто я потом в нее вхожу, вовнутрь, и наслаждаюсь ее расцветкой, и нитями тычинок, и цветочным шелком, розовым, лиловым, алым, белым, и радуюсь на то, как стебель стоек, как поник цветок.

По-моему, мне снилось, будто бы сама я наперстянка.

Глава двадцатая

Ослиная голова

Наутро просыпаюсь я от рева.

Озираюсь в реденьком, чудном каком-то мраке.

И вижу — стоит в ногах постели дьявол.

— И-а! — дьявол ревет. — И-а!

Дьявол совершенно голый, ну ни единой ниточки на нем, а только голова ослиная надета[58].

— И-а, — он снова проревел. Потом: — Ха-ха!

И вдруг я услыхала, как там, внизу, на улице, поют.

Такие миленькие были слова у этой песни.

Потом уж я их в песеннике отыскала.

Песня была такая:

Вотще хочу забытьЗатверженные звуки,Коль счастья рвется нить,И надо дни влачитьТомясь в пустой разлуке.Но — ах! едва я вновь,Волшебница-любовь,Твое блаженство чую,Как выбора мне нет,И жизни мой привет,Опять пою, ликуя.Любовь, тебя хулят,Как будто горьки сласти,И от лекарства яд,И счастья от напастиНет средства отличить.Вольно ж тебя хулитьТем, кто не знают сами,Сколь твой пьянит фиал,Я ж вновь совсем пропал,Едва к нему припалБлаженными устами.

Там же лавка рыбная была.

Небось торговец сам и пел.

Такая миленькая песня.

Как вспомню ее, так у меня аж слезы на глазах и дрожь по хребту проходит.

Я песенки заслушалась, а уд дьяволов тем временем в меня нацелился.

Я узнала дьявола по его снасти.

Что твое копье.

И сотрясается.

Я не могла с собою совладать. Протянула руку к этому копью.

Протянула руку, и копье это я погладила.

А потом перевернулась ничком и встала в постели на коленки.

А потом уж постаралась, чтоб дьяволу сподручней было в меня попасть.

— И-a! — ревел дьявол. — Ха! Блядь! — кричал дьявол. — Теперь все мало ей, да?

Мистер Шекспир драл меня, не снявши ослиной головы.

Мой супруг.

Мистер Шекспир, львиное сердце.

Осел разнеженный.

Глава двадцать первая

45

А теперь, моя книжица, я в тебя впишу кое-что совсем иное.

Любезный мой Читатель, придется и тебе пошевелиться.

Возьми-ка в руки Библию.

Открой Псалтырь.

Найди псалом сорок пятый.

Ну вот.

А теперь прочти стих 4:

Пусть шумят, воздымаются воды их, трясутся горы от волнения их.

Прочти подчеркнутое слово вслух.

Теперь прочти конец стиха 10:

…сокрушил лук и переломил копье.

Прочел?

А теперь вслух проговори.

Сложи-ка эти два подчеркнутые слова[59]. Понял?

То-то.

Мой супруг мистер Шекспир сам за этим присмотрел. Или он все это придумал и мне очки втирал.

Тоже ведь: соврет — недорого возьмет.

Так или иначе, случилось все, по словам моего ловкого супруга, вот каким манером.

Когда совсем уж близилась к концу работа над Библией под присмотром короля Якова[60], назначенный королем особенный комитет выбрал кое-какие места из Ветхого Завета и представил видным мужам литературы на поверку.

Мистеру Шекспиру досталась часть Псалтыри.

Случилось это, выходит, раннею весной 1610 года, за год до того, как муж мой отошел от дел и перебрался сюда, в Стратфорд.

А был он тогда, осмелюсь доложить, на самой на вершине славы.

Вот и вышло, он мне потом рассказывал, что будучи сорока пяти лет от роду, пришлось ему подчищать (так он выразился) 45-й псалом, Начальнику хора. Сынов Кореевых. На музыкальном орудии Аламоф. Песнь.

Что мой супруг со всем тщанием и выполнил и не преминул сунуть в псалом этот собственное свое имя, исподволь, двумя частями, комар носу не подточит — и как бы подпись свою секретную он в Писании проставил.

Истинная ли это история?

И в самом деле мистер Шекспир так поступил?

Или заметил он в бездельную минуту, что слова псалмопевца так легли в Библии короля Якова (знал ведь, что я ее люблю), да моей утехи ради и сочинил такую небыль?

Тут я ничего определенно сказать вам не могу.

Но все-таки должна сказать, что, на мой взгляд, едва ли стал бы мистер Шекспир такую сказку городить при случайном совпаденье слов, зачем ему, и, стало быть, скорее те и были обстоятельства, как он мне описывал, и за те слова псалма он сам в ответе.

Любил играть словами, я, помнится, и раньше говорила. (Взять хоть бы главу пятнадцатую из второй части — уж что он там наворотил в своем сонете 145.)

И деньрожденье свое тоже шиворот-навыворот справлять любил. (Как вспомнит, что все мы тленны, так хитрый бес какой-то его и подмывает.)

И баловство его с 45-м псалмом, когда он провождал свой сорок пятый год, уж очень схоже с тем, как он баловал со мной, своей женой, когда справлял свое тридцатое деньрожденье в тот день, какой, сколько живу на свете, я не забуду, вот вам крест, и это — святая истинная правда.

Мой супруг.

Псалмопевец мистер Шекспир.

Все задом наперед, все шиворот-навыворот.

Глава двадцать вторая

Как мне это понравилось[61]

Ну вот, друзья мои хорошие, а теперь пора мне вернуться к той постели.

Пора вернуться на те расшитые лебяжьи пуховики под тающими черными свечами.

Ведь мне осталось еще кое-что вам рассказать.

Я описала вам, с чего все началось, а надо ж еще описать, что было дальше.

Что делал он.

Что я делала.

Что он говорил.

Что говорила я.

И чем все заключилось.

Ведь что последовало за первым тем ненатуральным делом, было вовсе даже и не заключенье, не добавка.

В том, что последовало, был как раз самый главный смысл.

Никак не меньше.

Верно я говорю?

То-то.

Уж мне ль не знать, а?

А для меня смысл — главное, такой я человек.

И я уж постараюсь, мои хорошие, вам передать самую суть про этот смысл.

Хоть, врать не буду, смысл этот отчасти непостижен моему уму.

Это как пророк Даниил и то его видение овна и с козлом[62].

И было так: когда я, Даниил, увидел это видение и искал значения его, вот, стал передо мною как облик мужа (Даниил, 8, 15).

Да только ко мне-то небось ангел Гавриил с объяснениями не заявится, где уж, я на такое и не зарюсь.

Ну вот, и если даже кровать эта теперь служит хоть бы и в бардаке, она небось бы покраснела, случись ей заговорить и рассказать про все про то, чему мы на ней предавались.

Мой супруг мистер Шекспир ее назвал театром.

Аминь, я так скажу.

Вот именно что.

Кровать была наш с ним тайный, особенный театр, где вместе мы разыгрывали прихоти, фантазии и сны мистера Шекспира.

Ведь мистер Шекспир, вы помните, и без вина мог пьян напиться, такой уж человек. Мечтами, снами жил. И сам, как сон.

Ох, а я-то, я-то, я с дорогой душой все исполняла, что он на той постели мне только ни велел, охочая актерка.

Но всё мы вытворяли так, как мне это нравилось.

Даже и не вздумайте чего иного.

Мистер Шекспир — ну ни к чему меня не принуждал.

Всё мы с ним делали, как я хотела.

Ведь вдруг я поняла: мне нравилось, что нравилось ему.

Сообразила: хотела я того, что он хотел. Хотела? Нравилось?

Чего уж там, я наслаждалась.

Читатель, я обожала это все.

И у всех у наших тайных пьес был один бесподобный плотский конец.

Глава двадцать третья

Наши пьесы

Бывало, я оденусь мальчиком, а мистер Шекспир натянет мою одежу.

Как мне нравилось ходить в камзоле и штанах ради ублажения моего супруга.

Как было весело копаться в складках своей собственной юбки, покуда его мужества не отыщу.

Как было весело смотреться в зеркало, пока мы этак наряжались и дурили.

Я ему помогала натягивать мои чулки.

А он за мной гонялся, меня шлепал, заставлял надевать его башмаки.

У мистера Шекспира были еще наряды, в окованном медью сундуке — под кроватью у него стоял.

Плащи, короны, парики, кинжалы, маски, всякое такое.

Бывало, мы их тоже брали.

Но редко.

Обыкновенно нам хватало одних слов, чтоб душу кидало в жар.

Слова-то какие были!