Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг Страница 20

– Увидел грачей – весну встречай! – ласково погладила его по голове бабушка. – У кого мучица осталась в деревне, хлеб нынче в виде грача печь будут, – чуть задумалась она. - Надо Акульке наказать, пущай тесто налаживает. – Пошла в дом шаркающей, но бодрой еще походкой.

Аким Максимович за эти дни стал поправляться.

«Дома и стены помогают», – думал он.

Куда девалась сутулость, шаг стал легким и пружинистым, кашель реже донимал его. Лукерья всерьез взялась за его здоровье: втирала в грудь растопленное нутряное свиное сало, смешанное со скипидаром, перед едой и перед сном заставляла пить сок черной редьки с жидким медом, и, удивительное дело, здоровье возвращалось к нему без помощи всяких врачей.

– Чуть до могилы не залечили, проклятые эскулапы, – смеялся он, занимаясь с сыном сабельным боем или рассказывая ему о подвигах русских солдат.

Слушать отца Максим был готов с утра и до поздней ночи…

Когда было настроение, Аким Максимович, выпив на дорожку рюмашку пшеничной и аппетитно закусив хрустящим соленым огурчиком, приказывал Агафону запрягать тройку, небрежно бросал в сани ружьецо и вылетал со двора, дико гикая и настегивая лошадей кнутом.

– Совсем как ямщик какой, – пугалась в такие моменты старая нянька, а барыня, глянув в оконце на взметнувшие снег полозьями и побрякивавшие колокольцами сани, лихо катившие по накатанной колее, молча падала на колени и молила Божью Матушку и Ангела-заступника, чтобы дольше продлилось это счастье, а затем беззвучно рыдала в своей комнате.

Нянька, стараясь не скрипеть половицами, тихо ходила взад и вперед у двери, крестилась и скорбно вздыхала. Всей душой верила она в милость божью, но знала, что злые языки сильнее…

Аким был счастлив так, как бывают счастливы лишь в ранней юности, когда впереди целая жизнь и ты полон сил и здоровья, когда еще не сделано ошибок, а голова чиста от забот, когда тебя не предавали и ты не предавал! Задыхаясь от радости, он погонял пристяжных и коренного… Казалось, что сани еле плетутся, а ему хотелось полета, хотелось обогнать ветер и, крича от восторга, взлететь к гордым недоступным облакам и оставить на них след своих коней!

Начищенные Агафоном бляхи на сбруе вспыхивали от солнечных лучей, густо позванивали колокольцы…

Выехав на растоптанный, проторенный тракт, без понукания, сами, лошади прибавили ходу. Коренник, прядая ушами, отстукивал копытами барабанную дробь. Пристяжные, красиво изогнув шеи, бедово кося влажными глазами на Акима, стремились обогнать коренника.

Аким огляделся по сторонам: мелькавшие деревья остались позади. Справа тянулась небольшая снежная равнина: «Рубанов луг, должно», – определил он.

Недалеко от дороги показался неглубокий, напоминающий походный котелок овраг, почти доверху наполненный снегом, но вот и он остался позади. Сани въехали на пологую гору, и слева Аким разглядел заснеженную ленту реки, а впереди снова замаячили высокие оголенные деревья, сужающие дорогу до односторонней узкой колеи.

Тени деревьев бесшумно ударяли по лошадиному крупу, безболезненно били по лицу и падали с саней на дорогу. В глазах зарябило от частого чередования солнца и тени, но вскоре деревья стали гуще, отбрасывая сплошную тень. Воздух звенел от тишины и покоя.

«Да это же мой лес!» – удивился он, сдерживая коней и переходя на неторопкую рысь, а затем и вовсе на шаг. Кони тяжело дышали и громко фыркали, встряхивая головами. Колокольцы нежно вторили им.

Аким лег в сани, отпустив вожжи и прищурившись, стал смотреть в небо. Кони успокоились и, нехотя перебирая копытами, медленно тащились по бесконечной дороге, которая никогда не кончалась, хоть лети стрелой, хоть еле-еле плетись. «Господи! – думал он. – Какой покой… какая застывшая тишина и благость. Как хорошо жить!.. И как жаль, что ни Алпатьев, ни старичок полковник, ни артиллерийский капитан не видят этого…» – всматривался он в перевернутое небо, словно надеялся увидеть их там, в синеве горней выси.

Какой-то посторонний шум отвлек его от раздумий. Он недовольно поднялся на одном локте и огляделся по сторонам. Кони пошли бодрее, целеустремленно натягивая постромки, и потащили сани по какой-то грязной, в выбоинах и опилках дорожке. Шум слышался именно в той стороне, а вскоре он различил грубые мужские голоса.

«Дворянское собрание леших, что ли?» – заинтересовался он, поудобнее устраиваясь в санях.

Голоса слышались все громче и ближе… Лес расступился, явив взору широкий двор за свежим дощатым забором и новые постройки.

«Черт-дьявол! Никак к Михеичу попал – к лешему лесному, – обрадовался он. – Давно следовало старика проведать, – с удовольствием разглядел невысокую крепкую фигурку с ярко рыжеющей на солнце головой. – Смотри-ка, и не седой еще!» – позавидовал он. Трое мужиков, окружив лесничего, что-то просили. Увидев въезжающие во двор сани, он сначала грозно нахмурился, навесив густые рыжие брови на ресницы, но потом брови поехали вверх и скрылись под густыми рыжими волосами на лбу. «Сейчас глаза выскочат», – внутренне ухмыльнувшись, прокомментировал ситуацию Рубанов, а дед, резко разбросав руки и свалив одного из трех мужиков на унавоженный снег, шел уже прямо на лошадей. «С коренником, что ли, обниматься надумал?» – посмеиваясь, бодро выпрыгнул из саней.

Между тем лесничий, аккуратно ступая, обошел лошадей и, что-то радостно бормоча, приближался к приезжему. Подергав в воздухе грязными лаптями, опрокинутый им мужичок перевернулся со спины на живот и с трудом стал подниматься. «Пьяный в лоск!» – определил Аким.

– Господин ротмистр! – услышал он. – Ваше высокоблагородие… – И белые от инея усы ткнулись куда-то в грудь.

На миг Рубанов ощутил запах самосада, и тут же крепкие руки Михеича обхватили его, и старик жалобно захлюпал носом.

– Ну, ну, вахмистр! – в свою очередь обнял его Аким и почувствовал, как в носу тоже защекотало. – «Приятно все же встречаться с молодостью», – расчувствовался он.

– А до меня дошли слухи, что убит! – всхлипывал дед. – Солдат один безрукий рассказывал, страсть что творилось под проклятым Ауффрицем.

– Аустерлицем! – поправил Рубанов, и тень воспоминаний набежала на лицо.

– Но, слава Богу, живой! – неожиданно заулыбался Изот и, отступив на шаг, с облегчением высморкался в снег.

Аким огляделся – мужиков во дворе не было. «Даже пьяница исчез… Словно ураганом смело!» – развеселился он.

– Справное, господин вахмистр, хозяйство у тебя, справное, – похвалил лесника, разглядывая новый дом, амбар и сарай, из которого слышалось блеянье овец. – Конюшня не хуже моей, – заглянул в приоткрытую дверь, где в уютном тепле хрумкали сеном три лошади.

– Все есть, ваше превосходительство, – краснел и бледнел лесник, он же по совместительству и егерь, скромно прикрывая дверь сарая, – и коровки есть, и овечки…

– Скоро ты меня уже высокопревосходительством обзовешь, – хохотнул Рубанов, – завел хозяйство – и слава Богу! – успокоил бывшего сослуживца.

– Чего стоишь?!– рявкнул Изот Михеевич мощным фельдфебельским басом на вышедшего из дома сына. – Распрягай коней, вишь, барин в гости приехал! – стал распоряжаться дед, надеясь улизнуть от опасного разговора.

– Тебе, господин вахмистр, свободно полком еще можно командовать! – польстил леснику Рубанов.

От удовольствия у того покраснело не только лицо, но и шея.

– Чего без треуха-то? – озаботился Аким, с удовольствием поглядывая на деда. – Не дай бог простынешь еще…

– И-и-и! Господин ротмистр, старого гусара ни одна холера не берет, – стукнул себя в грудь кулаком. – Что же я вас на морозе держу? – спохватился он. – Милости просим в избу, – растянул рот во всю ширь и поиграл бровями, радуясь, что миновал финансовой ревизии.

Семейство сразу догадалось, кто почтил их присутствием, и в доме стоял дым коромыслом: невестки спешно прибирались, ставили готовить жаркое, ныряли за соленьями в погреб, накрывали на стол, чего-то роняли на пол, давали подзатыльники Кешке, получали шлепки от мужей… И весь этот кавардак назывался – любимый барин пожаловал…

– Глядите у меня! – грозно рычал на сынов Изот Михеевич. – Помните, из чьих рук едим!..

Лицом в грязь, конечно, лесник не ударил, хотя она и не была бы заметна на его рыжей голове. Сидели они с барином вдвоем, сынов Михеич снарядил по хозяйству, дабы не мешали воспоминаниям и, не приведи господь, чего лишнего не брякнули. За столом прислуживали обе невестки. Хозяйских дров не пожалели – натоплено в горнице было на славу. По всему дому разносились запахи свежесваренных щей и пирогов.

Перед едой солидно покрестились на образа и по первой выпили и закусили молча. Степенно похлебали жирных щей и выпили по второй. Пот градом катил с раскрасневшихся лиц.

– Фу-у! Михеич. Передохнуть маленько следует. – Откинулся Аким спиной на стенку, забыв весь свой дворянский лоск.