Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга вторая Страница 20

— Да. Когда кровожадный Кавам-эс-Салтане отправил полтысячи жандармов в Гилян против Ходоу-Сердара, я имел неосторожность вот так же, как сейчас, малознакомому человеку сказать, что это — братоубийство. Ровно через два дня я получил «повышение» и был направлен сюда. Спасибо начальству за внимание и заботу.

— Не понимаю, почему все боятся этого уголка в горах. И почему именно Калат стал местом ссылки. С первого взгляда здесь настоящий курорт: речка, горы, сады...

— Э-э, дорогой Гусейнкули-хан, — машет рукой Аликпер. Поживешь... узнаешь. Калат — это самое проклятое место на земле, рассадник малярии. Вода здесь пополам с нефтью. Летом злой и колючий зной, а зимой — холод. Местные жители ко всему этому чудом привыкли, а вот новичкам здесь погибель. Редко кто переносит эти лишения.

Офицер, вместо которого я приехал, сошел с ума, а до него двое пустили себе пулю в лоб. Я — первый, кто перенес калатские муки. Повредил себе нутро, но жив... Желаю и тебе выжить. Больше ничего не хочу тебе пожелать. Главное — выжить!..

Прощаясь со мною перед отъездом, Аликпер успел шепнуть на ухо:

— Будь поосторожнее с местным управителем. Мирза-Ибрагим-Бузург-заде родом из Мешхеда. Он был вхож к Кавам-эс-Салтане. И до сих пор, по-моему, они поддерживают связь. Ну, господин ождан, мне пора. Будь здоров... Желаю тебе поскорей унести отсюда ноги!..

«Да, — размышлял я на следующее утро, когда Алик-пера уже и след простыл, а я головою отвечал за неприкосновенность государственной границы,— веселые деньки ожидают меня. Но выжить надо...»

Помня строгий наказ Арефа, я решил побыстрей пустить здесь корни. Нужны были знакомые, друзья. Без этого человеку нигде не прожить. Сколько раз судьба меня бросала в незнакомые места, и всюду — одно и тоже: обзаводись знакомыми, привыкай к местным обычаям и нравам, а главное — присматривайся к людям, умей отличить врагов от друзей...

...Начал я, конечно, с солдат. С ними-то мне придется тянуть нелегкую лямку пограничной службы, — среди них в первую очередь я и должен подыскать верных друзей, единомышленников. Началась беспокойная, изнурительная служба на границе. Было всякое.

— Господин ождан! — передо мною по стойке смирно вытянулся кудрявым тополем совсем еще молоденький паренек, — сержант Азим-заде по вашему приказанию явился.

— А как тебя зовут?

— Фархад.

— Ну и отлично! Ты покажешь мне, Фархад, участок границы, который охраняет наша застава.

— Слушаюсь, господин ождан!

И мы отправились на границу. Фархад шел впереди, ловко лавируя между камнями и густыми, щетинистыми зарослями ежевики. Каждый куст, каждый камешек на этом участке знакомы Фархаду, он может обойти все посты с закрытыми глазами,

Фархад молчалив, как кошка, ловок, осторожен и чуток. Всюду даже на голом каменистом грунте он может заметить следы, безошибочно сказать: когда и кто, зверь или человек пошел здесь. Был он наделен природой каким-то особым органом чувств, какого нет у простых смертных. Словом, Фархад— настоящий воин границы. Да и попутчик надежный... может часами не проронить ни слова. Придумай-ка лучшего попутчика в горах!..

Быстро познакомился я с границей и с людьми.

Прослужил я к тому времени в Калате без малого год, знал уже многих местных жителей и чувствовал себя здесь старожилом, как Фархад-джан...

— Господин ождан...

— Есть у меня в Калате друг. Он совсем молодой, но друг мой отлично знает окрестные горы. Он нам во многом поможет. Вам надо познакомиться с ним...

— А чего ж ты?.. Мог бы привести его к нам.

— Он, господин, ождан,— Фархад вдруг смутился,— он стеснительный парень. Я звал его, а сегодня попробую еще...

Вечером Ширзаде, так звали юного друга Фархада, пришел на заставу. Мы познакомились.

И голосом, и внешним видом, да и манерами паренек походил на девушку: хрупок, тонок в кости и ужасно застенчив. Разговорились, сидя в моей комнате за чаем. Оказывается, Ширзаде служит конюхом и слугой одновременно у зажиточного чиновника Манучехра. Чиновник этот — сорокалетний тегеранец — живет вдвоем с молодой женой, первой красавицей Калата. Да, водилась такая в этом медвежьем углу.

— Ты здешний? — спрашиваю я паренька.

— Нет. Я из Ахмедабада.

— Это недалеко от Катана? — Фархад подливает гостю чай.

— Нет. Есть другой Ахмедабад. По другую сторону пустыни Деште-Кевир. Недалеко от Кермана.

— А как же ты оказался в этих дебрях? — меня заинтересовала судьба пугливого паренька...

— Голод и нищета заставили меня исколесить весь Иран. И только здесь улыбнулось счастье: господин Манучехр дал работу, приютил... Да и жена его уважает меня.

— И много он тебе платит?

— Три тумана в месяц. Столько мне нигде еще не платили. Добрые у меня хозяева.

— Слишком толстый у твоего хозяина зад, — говорит Фархад, — чтобы он был частным человеком.

Ширзаде покраснел, его смутила грубоватая прямота друга.

— Нет, они хорошие...— вяло промямлил Ширзаде.

А через неделю после нашего разговора весь Калат узнал, сколько стоит «честность» и «порядочность» Ману-чехров. Фархад неожиданно сообщил мне:

— Господин ождан, я пятый день не вижу Ширзаде...

— Странно. Он обещал прийти на заставу.

— Нет его...

— Сходи-ка, Фархад, к нему. Пригласи на охоту. Он знает хорошие места.

Возвратился Фархад на заставу мрачнее грозовой тучи.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Фархад молча машет рукой и уходит в казарму. Я — за ним.

— Где Ширзаде?

— Ширзаде арестован. — И это правда?

— Да. Уже три дня в тюрьме...

— За что?

— Ай!— отмахивается Фархад. — Оказался мерзавцем, а я дружил с ним...

— Расскажи толком, что случилось?

— Позорное дело, господин ождан. Грязное... Он надругался над своей хозяйкой. Подлец... Эти люди приютили его... Он ел их хлеб-соль...

— И что с ним теперь будет?

— Наказание.

— А когда будут судить его?

— Говорят, в субботу...

Я почему-то в глубине души не верю, что стеснительный и робкий как девушка Ширзаде оказался способным посягнуть на верность красавицы хозяйки. Впрочем, в тихом омуте черти как раз и водятся. Как на грех, в последнее время Ширзаде частенько бывал на заставе и многие знали об этом. Стоит ли мне появляться на суде? Неприятно будет слушать горькую правду о мерзком поступке человека, к которому я почему-то с первого дня нашего знакомства проникся уважением. «Нет, — решил я потом, — на суд нужно пойти. Не исключено, что здесь произошло какое-то недоразумение. Возможна и подлость со стороны смазливой красотки, умеющей показать свои редкие женские прелести. Суд все выяснит».

Я отложил охоту, которую намечал на субботу, и мы с Фархадом отправились в суд.

— Граждане заседатели! — голос судьи Сейд-Мир-Ка-зима, самодовольного, тучного мужчины с обвислыми плечами, писклявый, неприятный. — Правоверные мусульмане-шииты! Вам предстоит сегодня разобрать дело гнусного преступника Ширзаде. Он нарушил священный закон шариата, гнусно и коварно обесчестил многоуважаемую Ха-лиду-ханым, оскорбил мусульманина Манучехра!.. Все вы знаете, что это такое... какое страшное преступление совершил этот человек... Госпожа с трудом пережила это надругательство... и телесное, а еще больше духовное! Прости аллах!

— Манучехра обидел? — выкрикнул кто-то из зала. — Знаем! И жену и самого толстяка!

Раздался смех, собравшиеся зашушукались, зашевелились. Сейд-Мир-Казим смутился было, умолк, но быстро нашелся.

— Я говорю сейчас о преступнике Ширзаде и прошу слушать меня! А тех, кто будет мешать суду, я удалю из зала. Граждане заседатели, я обращаюсь к вам: есть ли у кого вопросы по существу... по вопросу надругательства над женой... Ну вы знаете!

— Есть! — поднялся по левую руку судьи плешивый остроносый старикашка. — Я не вижу в зале суда пострадавшую госпожу...

— Халиды-ханым здесь нет, — поторопился с ответом судья. — Но по шариату при разборе подобных дел присутствие женщины не обязательно.

— Я понимаю,— согласно кивнул старикашка. — Но хотелось бы... Пострадала бедняжка!..

— Какие будут мнения о мере наказания?.. Разбуженным ульем загудел зал. На лицах у присутствующих гнев и негодование.

— Я предлагаю,— говорит седой, крупный в кости старик лет семидесяти,— сжечь его поганое тело на костре!

— Повесить мерзавца вниз головой на самой высокой из калатских чинар, — предлагает женщина с грудным ребенком на руках. — Пусть видят все, что ждет насильников, тех, кто забыл святое писание и законы наших предков.

От материнского крика проснулся и заплакал ребенок. Женщина торопливо сунула ему в рот длинную дряблую полупустую грудь, опутанную толстыми синими венами, и, не закончив речи, ушла в конец зала, поближе к двери.

— Рубить негодяя на куски! Медленно и тупым топором рубить!..— Глаза мужчины средних лет горят гневом, он сжимает кулаки, и я знаю: дай ему сейчас волю, он и в самом деле изрубит на куски несчастного Ширзаде.