Валентина Лелина - Мой Петербург Страница 20

Жизнь горожанина всё усложнялась, становилась обособленной. Но сад оставался тайной. И петербуржец не мыслил свое существование без этих вечных знаков весенней или осенней листвы.

Медлительной чредой нисходит день осенний,Медлительно крутится жёлтый лист,И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист —Душа не избежит невидимого тленья.

Так, каждый день стареется она,И каждый год, как жёлтый лист кружится,Всё кажется, и помнится, и мнится,Что осень прошлых лет была не так грустна.

Эти строки написаны Александром Блоком в год вступления Петербурга в новый, XX век. Будущее было неведомо. Никто не знал, что для многих Петербург станет воспоминанием. И среди всех обращений к нему — в мыслях или во сне — петербуржцы всегда выделяли сады и парки города. Кто не улыбался про себя, читая пушкинские строки: «…и в Летний сад гулять водил». Всех маленьких петербуржцев водят на прогулку в сад. Ближе к дому. Летом совершаются загородные прогулки. И в жизнь любого петербуржца входят Павловск, Петергоф, Царское Село.

В своих воспоминаниях Александр Бенуа пишет о детских впечатлениях о Павловском парке:

«Скажу еще два слова о павловских настроениях. Будучи маленьким мальчиком, я, разумеется, не давал себе в них отчёта, но ощущал я их всё же в чрезвычайной степени. В Павловске всюду живет настроение чего-то насторожившегося и заворожённого. Именно в Павловске легче всего испытать „панический“ страх. Недаром именно в Павловске, в крутые годы царствования императора Павла, дважды произошли так и оставшиеся необъяснимыми военные „тревоги“, заставившие все части войск, стоявших тогда в Павловске, без форменного приказа, в самом спешном порядке, стянуться к дворцу, — точно там неминуемо должно было произойти нечто грозное и роковое. Недаром же и Достоевский в качестве сценария самых напряженных мест „Идиота“ выбрал именно Павловск.

Это мрачное настроение, чему особенно способствует преобладание в парке чёрных и густых елей, царит в Павловске рядом с чем-то уютным и приветливым, и это соединение как-то по-особенному манит и пугает, куда бы ни направить свои шаги. В сумерки подчас такие смешанные чувства достигают чего-то невыносимого, если окажешься в эту пору где-нибудь в темных аллеях Сильвии с её темными бронзовыми статуями, изображающими гибнущих от стрел Аполлона Ниобид…»

Петербургские сады и парки выдержали вместе с городом все исторические драмы XX столетия — революции, войны, голод…

Всё те же сады остаются любимым местом прогулок горожан. Особенно старых и маленьких петербуржцев. Но даже если мы просто идём по делам, невольно выбираем путь так, чтобы пройти садом: Александровским, Михайловским, Румянцевским. Каждый сад имеет своё настроение, свой характер. Какой-то почему-то кажется сквозным. Пройти насквозь — и всё. В других мы можем оставаться долго. Сад раздвигает пространство. Город остаётся за его чертой. А здесь совсем другое дыханье.

Уже давно во многих садах не запирают ворота. А новые веяния в городском благоустройстве способствовали и утрате садовых оград.

Как бы мы ни торопились, сад заставляет замедлять шаги, оглядываться.

Ты помнишь, стояла водаВ саду, и деревья по кругуБрели с чуть заметным испугомНад матовой гладью пруда.

Как всё изменилось — всегоЗа несколько дней. И туманомВесь сад пропитался, и странно,И ветрено в нём. Ничего

От ранней весны. Но когдаОн станет зеленым и юным,Сошедшим с ума, и в июнеЦветение хлынет сюда,

Когда зашумит к октябрюТяжёлым багровым нарядом,Поймёшь ли, идя этим садом,Что я не о нем говорю.

Как-то раз учитель сказал школьникам в зале художника Шишкина в Русском музее: «Посмотрите, какое разное состояние природы на всех полотнах. Угрюмое, мрачное. А это жизнерадостное. А здесь — спокойное. А вот ещё одно», — сказал он, указывая на окно. И все оглянулись. За окном был Михайловский сад. Уже осень едва задела его своим дыханием. Кое-где просвечивала охра сквозь влажную зелень деревьев. Это был петербургский сад. И он ничем не походил на полотна Шишкина.

Не очень мы нынче понимаем наши сады и парки. Дмитрий Сергеевич Лихачёв пишет, что потеря умения — читать сады как некие иконологические системы связана, среди прочего, с сокращением классического и теологического образования. В садах чаще, чем в других искусствах, давала себя знать скрытая символика.

Но, может быть, именно эта непонятость, даже забвение, так роднит человеческую душу с садом. Ведь сами мы тоже часто чувствуем себя одинокими и непонятыми.

Живой, болеющий, страдающий, ликующий — сад становится отображением жизни.

С ним мы прощаемся, как с живым существом, к нему приходим в любви и в печали.

О, как ты пуст и нем! В осенней полумглесколь призрачно царит прозрачность сада,где листья приближаются к землевеликим тяготением распада.

О, как ты нем! Ужель твоя судьбав моей судьбе угадывает вызов,и гул плодов, покинувших тебя,как гул колоколов, тебе не близок?

Великий сад! Даруй моим словамстволов круженье, истины круженье,где я бреду к изогнутым ветвямв паденье листьев, в сумрак возрожденья.

О, как дожить до будущей веснытвоим стволам, душе моей печальной,когда плоды твои унесеныи только пустота твоя реальна.

Нет, уезжать! Пускай куда-нибудьменя влекут громадные вагоны.Мой дольний путь и твой высокий путь— теперь они тождественно огромны.Прощай, мой сад! Надолго ль?.. Навсегда.Храни в себе молчание рассвета,великий сад, роняющий годана горькую идиллию поэта.

Сады наши старятся. Одни больше, другие меньше. В непогоду падают старые деревья. Зимой сады молчаливы, покойны. Тёмные стволы и ветки необыкновенно графичны, и снег ещё больше усиливает эту графику садов, сочетая их с кружевом чугунных оград. Замёрзший, точно заколдованный, сад с заметёнными дорожками, — это тоже примета Петербурга.

Был полон снега сад, и там, в конце аллеи,Две тени у пруда сошлись. И в этот часМела метель, и сад, как облако белея,Любовников скрывал от посторонних глаз.Он затенял тропу, он их водил кругами,И чередой стволов пересекал им путь.Но что мог сад зимой! Лишь разводить рукамиИ умолять ещё до лета дотянуть.

Деревья раньше всех чувствуют приближение весны. Зашумят, зашумят от ветра верхушки. Вроде и вчера шумели, но как-то по-другому, какое-то уже иное чувствуется в саду дыхание.

А если судьба нам подарит одинокое дерево во дворе, то мы всё смотрим на него из окна — и не оторваться. И всё же мы плохо слышим деревья. Разве что, войдя в сад, когда он медленно-медленно разворачивается, увлекая, заманивая, двигаясь нам навстречу. Кажется, он наблюдает за нами. Он что-то знает и помнит, недоступное нам. О чём они там шепчутся наверху, эти деревья?

Когда дерево роняет лист, и он медленно слетает на землю, то мы видим не движение листа — это движение времени. И странное иногда подступает чувство, будто сады в нашем городе — пришельцы. Так оно и есть, если задуматься и вспомнить, как они начинались. Но что если однажды случится нечто, и, неведомо как, они покинут нас в одночасье, точно птицы? Не об этом ли их вечный шелест там наверху, в поднебесье?

…А что было с садом — никто объяснить не умел.Его поднимало, куда-то несло и качало,И ветер весенний в верхушках деревьев шумел,Запутавшись так, что неясно теперь, где начало.

Мне кажется, сад улетал. И уже на летуПодхватывал тех, кто пришелся, по случаю, рядом,И было так странно в безумно летящем саду,Но более странно уже оказаться вне сада.

Петербургский маскарад

А под маской было звёздно

Улыбалась чья-то повесть,

Короталась тихо ночь.

И задумчивая совесть,

Тихо плавая над бездной,

Уводила время прочь.

Сколько превращений было назначено Петербургу в пространстве и во времени с самого его основания! Сколько обличий ему суждено было принять. «Проклятое место», «чиновный, мундирный город», «чёрствый и пустой», «немецкое пятно на русской карте»… И это ещё не все маски Петербурга.