Александр Западов - Забытая слава Страница 20

Но личности и здесь проглядывают: «Он наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен» — это Ломоносов, с ним теперь Сумароков дружит. «А ты, Штивелиус, лишь только врать способен» — в кого тут метит новоявленный Буало?

Тредиаковский дернул плечом, как бы уклоняясь от направленной в него стрелы…

Конец, впрочем, хорош:

Все хвально: драма ли, эклога или ода, —Слагай, к чему влечет тебя твоя природа;Лишь просвещение, писатель, дай уму:Прекрасный наш язык способен ко всему.

Но зачем насмешки над почтенными людьми публиковать? Нужды нет.

На последнем, чистом листе Тредиаковский быстро написал, что стихи Сумарокова злостные сатиры, а именем только эпистолы, и такие поносительные сочинения печатать непристойно.

Он погасил свечу. Западный ветер стучал ставнями кухонного окна. С утра предстояло идти в Академию, просить денег хоть сколько-нибудь в счет жалованья.

«…Как полыхал дом-то! — думал он. — С чего бы? Наталья-башкирка могла спалить или своего гренадера научила… Оба очень злобились. Но искать не на ком. Жаль рукописей. Не вернешь…»

Ощупью найдя сундук, он примостился под овчину к Марье Филипповне.

Глава V

Сцена и жизнь

Доколе дряхлостью иль смертью не увяну.

Против пороков я писать не перестану.

Кажется, главное было сделано — путь найден.

Театр овладел мыслями Сумарокова. Сюжеты пьес возникали один за другим. И все они говорили о власти и правителях, о том, как захватывают престол и какими способами его удерживают.

По идее своей трагедия — так, в духе времени, понимал ее Сумароков — занималась только особами царской крови, от которых зависели судьбы государства и его подданных. Ошибки их создавали подлинно трагические конфликты, неверный шаг колебал безопасность отечества. Это было важно для всех, и потому любовная страсть повелителя получала всеобщий интерес, от ее исхода зависело благополучие страны. Дела и чувства частных лиц такого значения не имели, и углубляться в них казалось бесплодным.

Такова была драматургия Корнеля, Расина, Вольтера — любимых писателей Сумарокова. Но их опыт переставал быть для него только традицией.

Жизнь, которую знал Сумароков, сначала ограничивалась стенами Шляхетного корпуса — наглухо закрытой школы. Оттуда он вынес мысли прочитанных книг, дополненные собственными раздумьями. А затем он, после нескольких месяцев службы у Миниха и Головкина, столкнулся с жизнью придворной, как адъютант фаворита императрицы. Двор — то, что он изучал ежедневно. Окружение Елизаветы и Разумовского, включая бесшабашных поручиков-гренадер, — среда, в которой Сумароков проводил свое служебное время. На его глазах уже не раз сменились царствующие особы, и он знал, как происходят такие смены, чьими руками добывалась корона и чем расплачивались за нее.

После «Хорева» Сумароков написал трагедию «Гамлет», взяв основу ее у Шекспира, прочитанного во французском переводе. На очереди были «Синав и Трувор», «Артистона», «Семира».

Сумароков вместе со своими учителями и современниками считал неизменной человеческую природу, полагал, что во все времена люди думали, чувствовали, действовали одинаково. Историческая обстановка событий поэтому была несущественна. Драматург передавал основное, ведущее — борьбу идей, столкновения между разумом человека и его чувствами, между его обязанностями перед государством и личными влечениями.

Пьесы просились на сцену. Но сцены не было.

Русский театр еще предстояло создать.

Царь Петр пригласил в Россию немецкую труппу и отдал в актерскую науку два десятка купеческих детей и подьячих. Ему требовались спектакли, прославлявшие государевы труды и победы над шведами, пьесы без любви и без шутовства, полезные для тех, кто их смотрит, пусть таких пока и не много.

Заезжие немцы старались угодить, но ничего прочного и путного подготовить не смогли. Театр не задался, и Петр к нему охладел.

Однако интерес к театральным зрелищам был пробужден. Спектаклями увлеклась сестра царя Наталья Алексеевна, а потом и вдова царского брата Ивана Прасковья Федоровна. Пьесы разыгрывали ученики доктора Бидлоо в московском госпитале. Библейские сюжеты школьных драм чередовались в их репертуаре с интермедиями в духе народной сатиры скоморошеских представлений.

Позднее возникли недолговечные труппы любителей из числа подьячих, придворных служителей, солдат — демократические по составу исполнителей и по характеру зрительской аудитории. Они играли инсценировки популярных рыцарских романов, перемежая действия больших пьес сценками грубоватых и смешных интермедий.

При дворе в царствование Анны Ивановны шли спектакли немецкой труппы Каролины Нейбер и французской — Сериньи, ставились пьесы Корнеля, Вольтера, Мольера. Театр обходился дорого. На содержание актеров отпускались десятки тысяч рублей в год, а видели их игру только те, кто был вхож во дворец.

Где же поставить новые трагедии? Иностранные труппы для того не годились. У них контракт, свой репертуар, и русские стихи учить актеры не станут.

Сумароков вспомнил о корпусе.

В его время кадеты, обучавшиеся у танцмейстера Ланде, иногда приводились во дворец исполнять балетный дивертисмент в итальянских комедиях. Группа кадет, занимавшихся французским языком, разыграла трагедию Вольтера «Заира». Зимой 1748 года ее повторили во дворце.

Сумароков побывал в корпусе. Он встретил старых преподавателей, почтительно его узнававших. О генеральс-адъютантской службе прежнего воспитанника они были наслышаны.

Инспектору фон Зихгейму затея Сумарокова — поставить силами кадет русскую трагедию — пришлась по вкусу. Он знал, что императрица любит театральные представления.

Охотников явилось много. Учить пьесу пожелали Петр Мелиссино, Василий Разумовский, Дидрих Остервальд, Петр Свистунов, Никита Бекетов, Отто Гельмерсен, Александр Бухвостов. На послеобеденное время их освободили от занятий.

Сумароков прочел кадетам трагедию «Хорев» и распределил роли. Женские достались тем, кто покруглее лицом и порумянее.

Кадеты бывали на спектаклях французской труппы и, подражая слышанному, читали стихи нараспев. Они старательно в нос тянули шестистопные ямбы трагедии и норовили играть голосом, от высоких нот переходя к низким.

Сумароков заставил каждого накрепко вытвердить пьесу. Потом приказывал читать поодиночке и внимательно слушал. Терпения у него хватало ненадолго.

— Тише, сударь! — то и дело восклицал он, прерывая кадета. — Зачем натужиться и кричать? Сила не от крика. Произносите спокойно, благородно. В словах все сказано, нужно, чтобы зритель их услышал и понял.

Он поспешно нюхал табак, просыпав ароматичную пыль на камзол, и дирижируя рукой с зажатой в кулак табакеркой, декламировал свои стихи из эпистолы о стихотворстве:

Нет тайны никакой безумственно писать,Искусство — чтоб свой слог исправно предлагать.Чтоб мнение творца изображалось ясноИ речи бы текли свободно и согласно.

— Свободно и согласно, слышали? — повторял Сумароков.

Кадеты посмеивались над его пылкостью, но им передавалось неподдельное увлечение сочинителя. Выразительнее становились монологи, живее летали реплики.

Сумароков доложил Разумовскому, что репетирует в корпусе новую трагедию. Он попросил разрешения меньше бывать во дворце, обещая, что в делах перебивки не будет.

— То хорошо, ступай, — меланхолично сказал Разумовский и больше ни о чем не спрашивал.

Спектакль «Хорев» состоялся в корпусе поздней осенью 1749 года. Актеры и зрители остались им очень довольны. Сумарокову предложили показать пьесу во дворце. Вновь пошли репетиции, были сделаны две генеральные пробы, и наконец в феврале 1750 года кадеты пришли во дворец.

Императрица заинтересовалась трагедией, «первой на русском диалекте», как гласила афишка, и заглянула в комнату, где одевались молодые актеры. Она любезно побеседовала с Сумароковым, расспросила его о кадетах и понимающим взглядом осмотрела юношей, исполнявших женские роли.

— Не так, не так! — быстро сказала она Свистунову, налеплявшему на лицо мушку. Он играл героиню трагедии Оснельду. — Ты ставишь мушку на висок, что означает болезнь. А надо среди правой щеки — это будет «дева».

Мушки, маленькие кусочки черной тафты, круглые или фигурные, — будто невзначай появлялись на лицах и руках светских дам и были в моде. Они составляли свой язык, не терпевший ошибок. Науку эту кокетки знали в совершенстве, и кавалеры свободно читали сигналы мушек.