Романы Круглого Стола. Бретонский цикл - Полен Парис Страница 20

эта дата не кажется мне фантастической и я даже нахожу, что она неплохо согласуется с умонастроениями, которые могли и должны были царить среди бретонцев восьмого века. Они перестали видеть в обоих Кадвалладах и в Алене судьбоносных освободителей Британии; но, хотя религиозная обрядовость больше не была в их представлении связана с патриотическими чаяниями, легенда об Иосифе оставалась по-прежнему мила всем, кто еще был привержен национальному богослужению. Они, в общем-то, смирились с тем, чтобы терпеть англосаксов в качестве соседей, не желая лишь иметь их господами. Чтение Gradale уже не напоминало об этих старых врагах бретонского племени; оно уже не вызывало в памяти отзвук таинственных имен Галахада и Короля-Рыболова, последнее эхо патриотических надежд, долго возлагаемых на королей Кадваллона и Кадвалладра, на армориканского государя Алена Высокого. Обычаи, которые за полвека до того были связаны с политическими чаяниями, в этой книге оказались лишены внятности и смысла. Галахад уже не более чем удачливый искатель, Ален – назначенный свыше хранитель сосуда для причастия, и молчание автора позволяет думать, что Бретонцам больше нечего было ждать от этой реликвии, хотя благодаря ей они бы обрели все, что барды насочиняли об Артуре. Но, коль скоро этот автор настаивал, будто он принадлежит к роду древних бретонских королей, ему пришлось озаботиться сбором доказательств своего происхождения, начиная от Брона, зятя Иосифа, и до потомков Артура. Итак, повторяю, датировка его видения 717 годом совпадает со всем, что можно предположить о чувствах, обуревавших валлийцев и бретонцев той эпохи. Ничто этому не противоречит и никоим образом не намекает на тенденции и события двенадцатого века, эпохи, когда версии Gradale облеклись в форму романа. Похоже, что единственным намерением здесь было утвердить расхождение бретонской Церкви с римской, превознося знатных особ, которых автор объявил своими предками и от которых немалое число валлийских фамилий тоже пытались вести свою родословную.

Займемся теперь поэмой об Иосифе Аримафейском, первым французским отображением всех этих валлийско-бретонских сказаний.

Робер де Борон не имел перед глазами ни латинской книги, чтобы черпать оттуда материал для своего творения, ни романа в прозе, бывшего уже в процессе воплощения, как мы бы сказали. Он сам в этом признается:

Je n’ose parler ne retraire,

Ne je ne le porroie faire,

(Neis se je feire le voloie),

Se je le grant livre n’aveie

Où les estoires sont escrites,

Par les grans clercs feites et dites.

Là sont li grant secré escrit

Qu’on nomme le Graal…

То есть: «Я не смею говорить о тайнах, открытых Иосифу, да и пожелай я их открыть, я бы не смог, не имея перед глазами великой книги, в которой их поведали великие мужи Церкви и которая называется Грааль…».

Впрочем, будучи рыцарем, он не обязан был понимать латинский текст, что он и доказал, перенеся имя литургической книги на чашу Иосифа; но я не сомневаюсь, что Gradale была известна Гальфриду Монмутскому, хотя в своей фантастической истории бретонцев он ухитрился не сказать ни слова об Иосифе Аримафейском. Положение Гальфрида, естественно, не позволяло взяться за подобный сюжет. Он был монахом-бенедиктинцем; он питал надежды на церковный чин, до которого вскоре дослужился; так что ему следовало быть весьма осмотрительным в отношении книги, столь несогласной с католической традицией.

Что же касается Робера де Борона, он не хотел выступать ни за, ни против валлийских или римских претензий. Ему рассказали красивую историю об Иосифе Аримафейском и Веронике, заключенную в «книге, которая называется Грааль», и о столе, устроенном в подражание тому, за которым Иисус проводил Тайную Вечерю; он не увидел во всем этом ничего неправедного и ни на миг не заподозрил, что любовь Иисуса Христа к Иосифу может нанести хоть малейший ущерб авторитету святого Петра и его последователей. Короче, он не усмотрел во всех этих историях злого умысла и изложил их по-французски лишь потому, что счел их созданными для удовольствия и наставления. Совсем по-другому, как мы увидим, будет обстоять дело с автором романа Святой Грааль, более или менее точным переводчиком, который не побоится противопоставить папской верховной власти мифологические традиции бретонской Церкви.

Соглашусь, сейчас может показаться удивительным, что первым открыл континенту существование валлийско-бретонской легенды француз из графства Монбельяр[90]. Но откуда нам знать, не бывал ли Робер де Борон в Англии; или во времена, когда города и замки были местом встречи жонглеров всех стран, не поведал ли ему сюжет этой богословской легенды кто-нибудь из бродячих искусников веселой науки? В любом случае мы не можем пренебречь его собственным свидетельством: Робер назвал себя, назвал и рыцаря, которому он преподнес свой труд. Закончив рассказ о том, как Иосиф передал в руки Брону сосуд, названный им Граалем, и как Ален и Петр отправились на Восток, он добавляет: «Мне надлежало бы последовать за Аленом и Петром в те страны, где они поселились, и дополнить их историю историей Моисея, низвергнутого в бездну; но

Je bien croi

Que nus hons nes puet rassembler,

S’il n’a avant oï conter

Dou Graal la plus grant estoire,

Sans doute qui est toute voire.

A ce tens que je la retreis,

O mon seigneur Gautier en peis,

Qui de Montbelial esteit,

Unques retreite esté n’aveit

La grant estoire dou Graal,

Par nul home qui fust mortal.

Mais je fais bien à tous savoir

Qui cest livre vourront avoir,

Que se Diex me donne santé

Et vie, bien ai volenté

De ces parties assembler,

Se en livre les puis trouver.

Ausi, come d’une partie

Lesse que je ne retrai mie,

Ausi convenra-il conter

La quinte et les quatre oblier.

То есть: «Но, когда я создал под призрением мессира Готье де Монбельяра роман, вами прочитанный, я не мог сверяться с великой историей Грааля, которую не воспроизвел еще никто из смертных. Теперь, когда она вышла в свет, я извещаю тех, кто благоволит продолжению моих повествований, что я намерен объединить все их части, если только смогу обращаться к книгам, в коих они содержатся»[91].

Не думаю, что это важное высказывание можно понять и изложить иначе, и из него я делаю вывод, что если Робер де Борон написал поэму об Иосифе до выхода Святого Грааля, то