Александр Волков - Царьградская пленница Страница 21

– Терпеть надо, сын мой, и смиряться, – наставительно сказал инок. – Сказано в писании: «Несть власть, аще не от бога, сущие же власти от бога учинены суть».[82]

Но по сострадательному взгляду Геронтия суздалец понял: монах говорит эти книжные слова только по обязанности, а душой он на стороне обиженного и страдающего народа.

Никанор встал и начал прощаться. Летописец поблагодарил его:

– Спаси тебя бог, сыне, за то, что потрудился и побывал у меня. Все тобою рассказанное запишу я в свою летопись, дабы ведали о том грядущие поколения.

Суздалец ушел. И долго еще в келье стояла тягостная тишина.

Потом инок обратился к Пересвету:

– Говори, брате, зачем пришли ко мне чуть не всем семейством. Чую, важное у вас дело.

Софья, захлебываясь от злобы и прерывая речь плачем, начала излагать дело. Монах властно приказал ей замолчать.

– Говори ты, – велел он племяннику.

Неждан, хотя и волновался, довольно спокойно рассказал о своих планах. Да, любовь влечет его в это далекое путешествие, говорил он, чтобы там он мог защитить свою милую от беды. Сердце его надорвется от горя и неизвестности, если его заставят остаться в Киеве, когда Светлана отправится в чужие края.

Потом заговорил Пересвет:

– Как я отпущу сына? А вдруг он не вернется? Кто будет кормить нас с Софьей в старости, когда рука моя уж не подымет молот? Зять? На зятьев надежда плоха, известно, что они всегда, как волки, в лес смотрят. А по миру ходить с протянутой рукой невместно оружейнику, славному на весь Киев.

Геронтий долго молчал. Обе стороны ждали его решения с большим волнением.

– Всуе ты прибедняешься, брат, – заговорил наконец монах. – Сам ты мне говорил, что достаточно у тебя припасено серебра на черный день. А про замысел Василия что сказать: вьюношей всегда манит в чужедальние страны людей посмотреть и себя показать… Разве удержишь такого молодца в клетке? Слыхал же я, что в Царьграде есть славные мастера. Пусть Василий на их работу поглядит, может, еще твою славу приумножит…

– Приумножу, батя! – в восторге воскликнул Неждан. – Я все их тайности вызнаю…

– Помолчи, Василий! – строго перебил монах и снова обратился к Пересвету и Софье: – Напрасно вы печалуетесь, что ваш сын полюбил девицу. До женитьбы ему, я чаю, еще далеко, – улыбнулся летописец, – а съездить парню в Царьград – доброе дело, я считаю.

Пересвет смирился с решением брата: тот сумел показать ему выгоды дела, о которых оружейник и не думал. Но Софья продолжала плакаться и пророчила путешественникам всяческие бедствия.

Чтобы успокоить ее, Геронтий сказал:

– Не растравляй свое сердце, сестра: провижу я, что все окончится благополучно, и сын твой вернется поживу-поздорову.

Софья успокоилась, так как считала отца Геронтия наделенным даром прорицания.

Обрадованный Неждан обещал привезти дяде из Царьграда подарок.

Пересвет не захотел отпустить в поездку сына кое-как снаряженным: от этого пострадала бы честь лучшего оружейника Подола.

Неждан получил прекрасную броню, шлем, острый меч, лук и стрелы. Так же щедро одарил Пересвет и Зорю. Теперь два друга, надев на себя доспехи и вооружившись, походили на витязей. И их счастью не было границ.

Оружейник довершил благополучие Зори, заплатив ему за работу целую гривну серебра вместо обещанной полгривны. Стоюн приехал благодарить щедрого ремесленника. И оба осушили немало чар крепкого меда по случаю возобновления дружбы.

Часть третья

«Из варяг в греки»

Глава первая

В дорогу!

Богатые гости не ходили в Царьград в одиночку. Это было бы слишком опасно. Несколько мелких караванов сбивались в один большой, чтобы вместе держать путь до Византии.

Сбор каравана всегда происходил в Витичеве.

Витичев, расположенный на высоком мысе Днепра, на несколько верст ниже Черторыя, был хорошо укреплен. Он охранял брод на реке, через который могли переходить враги, совершавшие набеги на Киев.

Обычно караван составлялся из пятнадцати – двадцати больших однодеревок; каждая лодья вмещала человек двадцать гребцов и воинов.

В Витичеве завершались приготовления к далекому пути. Самым трудным делом оказывалось выбрать старейшину каравана. Выборы никогда не обходились без больших ссор и склок. Старейшина пользовался во время плавания большой властью, и что еще важнее было для алчных купцов владелец каждой лодьи по обычаю отчислял старейшине долю своей прибыли, что в целом составляло немалую сумму.

Сколько перед выборами устраивалось тайных встреч, сколько произносилось льстивых речей, расточалось обещаний, выпивалось крепкого меда и вина!

В этом году избранным в старейшины оказался седой благообразный Онфим из Чернигова.

Он был опытным землепроходцем и руководил караваном не однажды. Онфим принял обет послушания от владельцев судов, от кормчих и предводителей стражи, проверил исправность лодей.

Отслужили молебен христианскому богу и одновременно, недалеко от села, в лесной чаще в жертву Перуну и Стрибогу принесли упитанного барана: лишняя предосторожность не мешает, когда имеешь дело с богами!

Все было готово к отъезду, только на трех лодьях еще стучали топоры и молотки.

Там делались прочные помосты для лошадей, которых брали с собой караванщики.

Ранним летним утром флотилия покидала Витичев. Учаны, отчаливая от берега один за другим, величаво скользили по днепровской глади. Над рекой раздавались громкие песни гребцов.

На высоком берегу стояли провожающие. Здесь находились Стоюн, Пересвет с женой и дочерью, несколько витичевских жителей, родные которых отправлялись в поход с киевскими гостями.

Провожающие махали руками вслед уходящему каравану, старались различить на лодьях милые родные лица.

Но вот последний учан скрылся за изгибом берега. На реке стало пусто.

– Что ж, поедем домой, друг Пересвет? – со вздохом спросил Стоюн.

– Поедем, друг Стоюн, – ответил оружейник.

Общие чувства, общая скорбь о покинувших родной кров растопили ту ледяную перегородку, что возникла в последние месяцы между двумя семьями.

Трое юных друзей и девушка с разрешения Ефрема устроились на «Единороге» – головной лодье; ее нос украшала вырезанная из дерева голова этого мифического зверя.

Украшения были и на других лодьях каравана, носивших названия «Волк», «Конь», «Олень»…

Светлана понимала, что великодушное решение Неждана отправиться в далекий и рискованный путь было вызвано только любовью к ней. И это чувство нашло отклик в душе Светланы.

Учаны шли быстро. Растаявшие снега давно скатились в море, но Днепр еще не потерял силу: его желтоватые воды бурлили, пенились, кружились в водоворотах. Лодьи легко одолевали водовороты, но нужно было смотреть, чтобы не попасть на подводный камень – река изобиловала ими.

Впереди караван ожидали пороги. До них оставалось поболее трехсот поприщ.[83]

«Единорог» удостоился высокой чести: он стал головной лодьей каравана. Недаром его вел Хрисанф, лучший лоцман на Днепре. Он и счет потерял, сколько раз проходил Днепром. От Хрисанфа зависела судьба всех. Ведь если передовой учан попадет на скалу, то идущие вслед скорее всего налетят на него и перевернутся. Лоцман, нахмурив седые косматые брови, зорко смотрел вперед: каждый всплеск на воде, каждая береговая излучина говорили ему о многом.

В этот день от Витичева отплыли верст за шестьдесят. Старейшина Онфим приказал остановиться на ночлег. Устройство первого лагеря – дело хлопотливое: новичков надо посвящать в тайны походной жизни.

На пологом левом берегу, на поляне виднелись следы многочисленных прежних стоянок: это было излюбленное место ночлега караванов, спускавшихся «из варяг в греки».

Работа закипела. Люди рубили дрова в ближней роще, выравнивали почву и ставили шатры, косили траву для коней, привязывали учаны к крепко вбитым в землю кольям.

Первый огонь на первом ночлеге высек с тайным наговором сам старейшина Онфим. От этого священного огня должны будут разжечься все лагерные костры, а горячие угли от них полагалось сберегать в горшках с золой до конца похода. Такой обычай установили еще деды и прадеды.

Пали сумерки. Но на площадке светло от костров. Мало того: там и здесь воткнуты высокие шесты, и на них в железных держалках багрово пылают смолистые факелы.

Новичкам все вокруг казалось необычным. Темная южная ночь с яркими звездами, мерцающими в вышине, пылающие костры и факелы, суета и говор сотен людей, фырканье лошадей, жующих овес, темные силуэты шатров: – это не забудется никогда!

Лагерь уснул. На свежем воздухе у костра спали Неждан и Зоря, а между ними уютно устроился Митяй. В шатре, раскинутом для женщин, спала усталая Светлана. Она сытно накормила людей, и артель была довольна.

Сторожевые воины с копьями и мечами наготове ходили вокруг лагеря и зорко смотрели в темное пространство, уходившее на восток. Возле них, как тени, скользили собаки.