Лью Уоллес - Бен-Гур Страница 21

Когда человек в венке подъехал, Иуда Бен-Гур увидел, что он не разделяет равнодушия, столь превосходно демонстрируемого легионерами; лицо его было мрачно, а во взглядах, которые он изредка метал на своих недоброжелателей, было столько угрозы, что робкие отшатывались.

Парнишка слыхал о традиции, происходившей от обыкновения первого Цезаря, согласно которой старшие командиры появлялись на людях в лавровом венке. Поэтому знаку он догадался, что офицер — ВАЛЕРИЙ ГРАТУС, НОВЫЙ ПРОКУРАТОР ИУДЕИ!

По правде говоря, попавший в переплет римлянин вызывал сочувствие молодого еврея, и когда прокуратор доехал до угла, Иуда перегнулся еще дальше, чтобы рассмотреть его, и положил руку на черепицу, которая давно уже треснула и едва держалась на своем месте. Веса руки оказалось достаточно, чтобы внешний кусок отломился и начал падать. Ужас пронзил мальчика. Он попытался схватить обломок. Со стороны это выглядело, как бросок. Попытка не удалась — нет, благодаря ей снаряд отлетел еще дальше от стены. Иуда закричал изо всех сил. Солдаты охраны посмотрели вверх, то же сделал и вельможа, в этот момент обломок ударил его, и он замертво упал с коня.

Когорта остановилась; караул, спрыгнув с коней, прикрыл щитами своего командира. В это время люди на крышах, не сомневаясь, что удар нанесен намеренно, приветствовали юношу, остававшегося в прежней позе у парапета на виду у всех, пораженного увиденным и предчувствующего последствия.

Мгновенно все крыши наполнились боевым духом. Люди отламывали черепицу и куски необожженной глины со своих парапетов и в слепой ярости осыпали ими легионеров. Завязался бой. Преимущество, конечно, было на стороне дисциплины. Борьба, убийства, искусство одной стороны и отчаяние другой — все это мы опускаем. Посмотрим лучше, что происходило с несчастным инициатором.

Он выпрямился с побелевшим лицом.

— О Тирза, Тирза! Что будет с нами?

Она не видела, что происходит внизу, но слышала крики и видела безумную деятельность на крышах. Творилось что-то ужасное, но что, и в чем причина, и кто из ее близких в опасности — этого девочка не знала.

— Что случилось? Что все это значит? — встревожась, спросила она.

— Я убил римского правителя. На него упала черепица.

Казалось, невидимая рука посыпала пеплом ее лицо. Она приникла к брату и в отчаянии смотрела в его глаза. Его страх передался ей, и увидев это, Иуда мужественно собрался с силами.

— Я сделал это не нарочно, Тирза, это несчастный случай, — сказал он более спокойно.

— Что они сделают?

Он обвел глазами сражение, развернувшееся на крышах и вспомнил угрожающее выражение лица Гратуса. Если он не убит, на кого падет его месть? А если убит, что остановит ярость подвергшихся нападению легионеров? Он снова перегнулся через парапет — как раз вовремя, чтобы увидеть, как караул помогает Гратусу сесть на коня.

— Он жив, Тирза, жив! Благословен будь Господь Бог наших отцов!

С этим восклицанием и просветлевшим лицом, он обернулся к Тирзе и ответил на ее вопрос.

— Не бойся, Тирза. Я объясню, что случилось, они вспомнят, как служил им наш отец и не причинят нам вреда.

Он вел девочку в летний дом, когда крыша задрожала у них под ногами, снизу донесся треск ломаемого дерева, а вслед за этим крик удивления и страха. Он остановился и прислушался. Крик повторился; послышался стук многих сандалий по камням двора и яростные голоса, смешавшиеся с голосами жалобными; а потом — женский вопль. Солдаты проломили северные ворота и захватили дом. Ужасное чувство преследуемой дичи охватило Иуду.

Первым побуждением было бежать; но куда? Для этого нужны крылья. Тирза с полными ужаса глазами вцепилась в его руку.

— Иуда, что это значит?

Там избивали слуг — и мать! Не ее ли голос он слышал?

Собрав остатки воли, он сказал:

— Жди меня здесь, Тирза. Я спущусь, узнаю в чем дело и вернусь к тебе.

Голос прозвучал не так уверенно, как хотелось. Сестра прижалась теснее.

Яснее, пронзительней, не оставляя места сомнению прозвучал крик матери. Он не колебался более.

— Тогда идем вместе.

Галерея у подножия лестницы была забита солдатами. Другие солдаты с обнаженными мечами носились по помещениям. В одном месте несколько женщин, сбившись в кучу, на коленях молили о пощаде. В стороне другая женщина в изорванной одежде и с упавшими на лицо длинными волосами вырывалась из рук легионера, который прилагал все силы, чтобы удержать ее. Крики этой жертвы были самыми пронзительными, сквозь весь шум внизу они долетели до крыши. К ней бросился Иуда, и прыжки его были подобны полету. «Мама, мама!», — кричал он. Мать протянула руки, и он почти коснулся их, когда был схвачен и оттащен в сторону. Кто-то громко произнес:

— Это он!

Иуда обернулся и увидел — Мессалу.

— Этот? — удивился высокий легионер в великолепных доспехах. — Да ведь он — мальчишка.

— Боги! — ответил Мессала, не забывая тянуть слова. — Новая философия! Что сказал бы Сенека на предположение, что лишь состарившись, можно научиться смертельной ненависти? Ты получил его, мать и сестру — это вся семья.

Любовь к ним заставила Иуду забыть о ссоре.

— Помоги им, о мой Мессала! Вспомни наше детство, и помоги им. Я, Иуда, молю тебя.

Мессала сделал вид, что не слышит.

— Больше я здесь не нужен, — сказал он офицеру. — На улице сейчас интереснее. Эрос мертв, Марс на царстве!

С этими словами он исчез. Иуда понял и со всей горечью души взмолился:

— В час мести твоей, Господи, да будет моей рука, которая ляжет на него!

Невероятным усилием ему удалось приблизиться к офицеру.

— Господин, женщина, которую ты слышишь, моя мать. Пощади ее, пощади мою сестру. Бог справедлив, он отплатит милосердием за твое милосердие.

Казалось, человек был тронут.

— Женщин в Крепость! — крикнул он. — Вреда не причинять — я проверю, — потом к державшим Иуду, — связать руки и на улицу. Он не уйдет от наказания.

Мать увели. Маленькая Тирза, в домашней одежде, отупевшая от страха, безвольно шла за солдатами. Иуда проводил их последним взглядом и закрыл лицо руками, будто навеки запечатлевая в памяти эту сцену. Быть может, он плакал, но никто не увидел слез.

В эти минуты с ним происходило то, что с полным правом может быть названо чудом жизни. Проницательный читатель уже понял, что молодой еврей был чувствителен почти до женственности — обычный результат жизни в любящем и любимом окружении. Если в его натуре и были более грубые элементы, до сих пор ничто не пробуждало их. Временами его тревожили уколы тщеславия, но это были только мимолетные мечты ребенка, гуляющего по морскому берегу и увидевшего красавец-корабль. Теперь же, чтобы понять происходящее в душе Бен-Гура, нужно представить привыкшего к почитанию идола, сброшенного с пьедестала и лежащего среди обломков своего прекрасного мирка. Однако ничто не указывало на перемену, когда он поднял голову и протянул руки, давая связать их; лишь купидонов изгиб покинул его губы. В это мгновение он расстался с детством и стал мужчиной.

Во дворе пропела труба. Галереи немедленно очистились от солдат, многие из которых, не решаясь стать в строй с награбленным, бросали на пол свою добычу.

Мать, дочь и всю челядь вывели из северных ворот, обломки которых загромождали проход. Когда вывели и лошадей вместе с прочим домашним скотом, Иуда начал понимать масштаб мести прокуратора. Ничто живое не должно было оставаться в обреченном доме. Если в Иудее найдется еще отчаянная душа, чтобы покуситься на римского правителя, кара, обрушившаяся на княжескую фамилию Гуров, послужит ей предостережением, и пустой дом должен напоминать об этой каре.

Офицер ждал, пока установят временные ворота.

Бой на улице почти прекратился, и только облака пыли над крышами указывали, где еще продолжается сопротивление. Почти вся когорта стояла, отдыхая; вид ее не стал менее блестящим.

Не думая уже о себе, Иуда был равнодушен ко всему, за исключением арестованных, среди которых тщетно искал мать и Тирзу.

Вдруг с земли поднялась женщина и бросилась к воротам.

Охранники попытались схватить ее, но безуспешно. Беглянка подбежала к Иуде и, упав, обхватила его колени. Грубые, покрытые пылью волосы упали ей на лицо.

— О Амра, добрая Амра, — сказал он. — Да поможет тебе Бог, а я не могу.

Она молчала.

Он нагнулся и прошептал:

— Живи, Амра. Ради Тирзы и моей матери. Они вернутся и…

Солдат оттащил рабыню, но она вырвалась и помчалась через ворота во двор.

— Не трогайте ее, — крикнул офицер. — Мы запечатаем ворота, и она умрет от голода.

Легионеры продолжили работу, а когда она была закончена, перешли к западным воротам. Они тоже были запечатаны.

Когорта промаршировала в Крепость, где прокуратор намеревался пробыть, пока не заживет рана и не будет вынесен приговор над арестованными.