Дмитрий Вересов - Генерал Страница 21

А Наталья все спускалась вниз и не могла спуститься, словно между нею и берегом стояла невидимая преграда. Он оглянулся на секунду, посмотреть, что же мешает ей подойти к причалу, а когда обернулся, то увидел за собой не причал, а раскаленное стрельбище, щиты и слепящие, белые, ни единой пулей не задетые мишени на них. «Попадание – ноль, товарищ народный комиссар!» И ехидный голос из-под усов щеточкой всесильного маршала, не умеющего на бумаге двух слов связать: «Что ж, товарищ, ставлю вам такой же большой ноль, как вы сами!» И навстречу ему по валу шла уже не Наталья, а катился огромный жирный ноль, все давя и калеча на своем пути…

Барак поднимался. Сегодня был его день обхода участка и выноса трупов. Странные люди немцы: неужели они взяли его в эту похоронную команду только за рост? Или по дурацкому заступничеству Штрикфельда они думают, что он будет шарить по карманам и таким образом улучшать свой паек? Или драгоценности будет снимать? Дико болел желудок. Одной гимнастикой старую язву не вылечишь. Сгибаясь от боли, Трухин застегивал мундир, с иронией думая о том, что лучше было б попасть в плен зимой в полушубке и валенках, чем в летней форме, которая теперь не спасала даже от ненавязчивых баварских морозцев. И все же он заставил себя выйти на улицу, чтобы как ни в чем не бывало проделать свои мюллеровские[47] упражнения, помнимые телом еще с гимназических уроков. Однако на улице, несмотря на темень и начинавшийся дождь, было оживленней, чем обычно. Приглядевшись, можно было заметить, что волны народа хаотично, но неуклонно катятся к зданию комендатуры. Трухин заставил себя доделать упражнения до конца, навсегда запомнив урок матери. Когда-то еще совсем крошечным мальчиком в матроске и козловых башмаках с пуговками он шел с ней по Русиной. Неожиданно все гуляющие ринулись вперед и спустя несколько минут навстречу уже не спеша, степенно шли счастливчики, прижимая к груди бутылки с ситро – напитком, появившимся только этим летом. Он потянул мать за руку и ускорил шаг, но та нарочно пошла еще медленней. Сердце его разрывалось от желания и обиды, но прохладная материнская рука, затянутая в шелк, держала его спокойно и властно… Ситро им досталось, но слова матери запомнились навсегда: «Порядочный человек никогда не бежит с толпой. Поспешность – есть дело дьявола».

На щите у комендатуры под полуслепым фонарем развевался первый номер газеты «За Родину». Это было их детище, рожденное в бесконечных спорах. Одни требовали только информации, другие хотели развернутого анализа того, как и почему большевики смогли захватить власть. Пришлось пойти на компромисс. Впрочем, как и предполагал Трухин, пленные гораздо живей реагировали на предложение вступать в ряды новой партии. Лейтенантам и майорам, мало разбиравшимся – да и не очень-то хотевшим разбираться – в сложностях политики, не видевшим в жизни ничего, кроме советского строя, предложение сверху оказаться частью какой-либо организации, было понятно и привлекательно. Оно успокаивало, давало надежду, создавало хотя бы иллюзию некоей защищенности.

«Да, с ними еще возиться и возиться, – думал Трухин молча и, как всегда, отдельно стоя в мигающем свете. – Чтобы создать из полуграмотных, без стержня людей настоящую армию… боюсь, понадобится не месяц и не два, как думают лихие умники вроде Мальцева».

К нему незаметно подошел Благовещенский, за несколько месяцев лагеря окончательно потерявший военную выправку и ставший с виду настоящим сельским дьячком. Впрочем, его интеллигентность и логика никуда не исчезли. Некоторое время они оба с любопытством смотрели на реакцию подходивших и уходивших. Немцы не препятствовали, не гнали на работу, и было ясно, что фон Зиверс и периодически наезжавший в Хаммельбург Штрикфельд тоже поработали изрядно.

– И все ж, Федор Иванович, думаю, немцы готовы только на то, чтобы пар выпускать. Ну не верю я, сердцем, нутром своим русским не верю, что пустят они нас воевать. Куда-нибудь в Италию – это за милую душу, а вот чтоб на русский фронт… Русский человек ведь непредсказуем.

– Ну, милый мой Иван Алексеевич, зачем же сразу на фронт? Никто этого нам и не позволит, согласен. Но я, например, хочу предложить – и уже начал писать пару статеек на эту тему – создать из особо проверенных военнопленных небольшие группы и забрасывать их в тылы Красной армии. А там под антисталинскими лозунгами, разумеется, они будут, во-первых, готовить почву для повстанческой деятельности местного населения и, во-вторых, проводить диверсии на коммуникациях.

Благовещенский потеребил редкую бороду.

– Вроде и хорошо, но ведь этим, как я понимаю, немцы и сами прекрасно занимаются. Про полк «Бранденбург»[48] слышали?

– Слышал. Уже в лагере, правда. Но все-таки смею надеяться, что русский лучше проймет русского. Да и это не главное. На самом деле задумка у меня гораздо серьезней. Нам, новой России, нужна гарантия от иностранной оккупации – гарантия любой ценой. Я так и намерен написать, без обиняков: армия в новой России будет существовать для обеспечения ее безопасности и ведения борьбы с капитализмом.

– Простите… – Благовещенский как-то растерялся. – С каким капитализмом? Европейским?

– Да нет же! – Боль снова полоснула по желудку, и Трухин невольно чуть повысил голос. – Под капитализмом в данном случае я подразумеваю неограниченную и безжалостную эксплуатацию народа со стороны несознательных частных лиц, которые непременно найдутся, и государства.

– Далеко мыслите, Федор Иванович.

– А иначе все это не имеет смысла. И именно поэтому второе, и главное, мое предложение заключается в том…

– А где тут в партию записывают? – прервал его плечистый, несмотря на голод, парень в накинутой солдатской шинели.

– Думаю, вам в первую очередь надо обратиться в комендатуру к зондерфюреру Зиверсу.

– Зондеру? Какого хрена?! Я так думал, это же русская, наша партия, при чем тут фюрер-то?

– Осторожнее, Федор Иванович, ой, осторожнее, – рассмеялся Благовещенский. – Вот он, русский человечек-то: чуть не по нему – и прощай. Русская партия, русская, – положил он руку на обшлаг шинели. – Ступай, голубчик, во второй барак и найди там… ну хоть Зыбина Ефима Сергеевича, к нему и обратись. Внимательно слушаю вас, Федор Иванович.

– Да-с… Главная моя мысль – уже этой зимой войскам вермахта на нашем фронте должны быть приданы крупные добровольческие части всех родов войск.

– А вы знаете, что немцы у Москвы? – неожиданно вмешался в их разговор Сергей Болховский, недавно ставший секретарем президиума.

Трухин поморщился: вся это партийная иерархия была ему крайне неприятна, и мирило с ней только то, что никакие посты в партии, как и собственно членство, не давали никаких привилегий и не влияло на условия пребывания в офлаге. И к Болховскому у него было двойственное отношение: с одной стороны, дворянин, хорошей фамилии, но с другой – актеришка, что он смыслит в военном деле…

– Это они говорят.

– Ну почему же? У нас худо-бедно есть некая связь с военнопленными других стран, у них пресса, радио.

– Пусть будет по-вашему, под Москвой. Но я не мальчик, и в Академии не штаны, простите, протирал. А потому заявляю вам со всей ответственностью: весной будущего года восточный фронт будет существовать! Будет – и еще как!

Собеседники промолчали. Дождь припустил сильнее. Все трое быстро повернулись к своим баракам. Лагерь был уже почти пуст. За роскошь чтения русской газеты немцы, видимо, лишили пленных утренней баланды.

У поворота одной из импровизированных улиц, где было совсем темно, Трухина окликнул тихий голос:

– Товарищ генерал-майор!

– Что вам нужно?

На углу серела бесформенная фигура, держа руку под намокшей плащ-палаткой. «А вот убил бы он меня сейчас – и никаких больше проблем, – мелькнуло у Трухина. – И свой бы убил, не немец…» Но спасительный грех этой мысли не успел окончательно оформиться в слова, как фигура по-кошачьи придвинулась и сунула в руки Трухина что-то шершавое, рассыпающееся, забыто пахнувшее.

– Это вам… югославы… сказали, раз вы… русской императорской армии… Да берите, промокнут же! – почти зло пробормотала фигура и тут же исчезла за углом барака.

Прижимая к мундиру подарок, Трухин вошел в барак.

На его больших ладонях лежала горсть пористых белых сухарей. Спазм снова сжал желудок, и Трухин поспешно рассовал сухари по карманам. А через десять минут, выстроив свою похоронную команду, он с бесстрастным лицом разделил сербские сухари ровно на пять частей по количеству своих бойцов.

Из истории Второй костромской мужской Гимназия (посл. треть XIX, нач. XX в.; ул. Еленинская, д. 12)

«Рубленое с остатком», обшитое тесом здание с кирпичным цоколем – образец деревянной застройки города периода эклектики. Оно было построено в 1872 г. и принадлежало Костромскому Дворянству. В 1900 г. в нем размещалось военное собрание Костромского Дворянства. В 1905 г. этот «дворянский дом» был безвозмездно передан для гимназии. При этом, вероятно, частично переделаны интерьеры. Здесь размещались пять классных комнат, рекреационный зал, учительская, канцелярия, физический класс, помещение для служителей. Первоначально гимназия была общественной и управлялась комитетом, состоявшим из избранных представителей дворянства, губернского земства и городской думы. С 1913 г. она стала казенной и получила название Костромской 2-й гимназии.