Уильям Нэйпир - Собирается буря Страница 21

Ничего говорить не понадобилось. Почти тут же дверь открылась, и Афинаида вошла внутрь.

Там девушка провела семь дней. Среди проституток Дома Метаноя, или Дома раскаянок, за ней ухаживали бессловесные и безгранично добрые монахини, часто — дочери знатных дворян, которым не готовили приданого, чтобы выдать замуж.

Афинаида ела, спала и коротала время за разговорами с этими шлюхами, молодыми и старыми, изможденными, одинокими или все еще смеющимися, несмотря на безнравственный образ их короткой жизни и вопиюще несправедливое отношение. Покрытые болячками, со шрамами, полученными во время пьяных потасовок, с еще свежими синяками, оставленными накануне последним клиентом, они наконец бросили все и бежали сюда в поисках убежища.

Девушка рассказала о себе. Другие женщины тоже вскоре поделились историями о своей жизни. Пока они, запинаясь, снимали тяжесть с души, глаза Афинаиды становились круглыми от ужаса.

Она многое узнала за эти семь дней.

Наступили сумерки следующего воскресенья, когда девушка вновь предстала перед огромными дверями императорского дворца — прекрасная незнакомка в простой белой столе.

Сколько разных домашних слуг, евнухов и камергеров ей пришлось пройти и сказать каждому: «Сам император ожидает меня». Сколько было презрения, недоверчивых смешков, нетерпения, безразличия…

Наконец, через много часов, Афинаиду допустили в переднюю и велели ждать.

Вскоре в комнату вошел человек, закрыл за собой дверь и посмотрел на девушку — молодой мужчина, напряженный, добрый. Но ему еще предстояло немало узнать.

Он не мог произнести ни слова, поэтому Афинаида приблизилась к императору.

— Ты знал, что я вернусь, — сказала она с поддельной обидой. — У меня был выбор?!

— Я, — ответил он, — я… — Он нерешительно взял ее руку в свою. — Нет, но я надеюсь, что будет.

Пожилому, страдающему артритом, но по-прежнему энергичному епископу Аттику велели заблаговременно обучить молодую язычницу основам христианства перед ее крещением и последующей свадьбой. Епископ был крайне удивлен, обнаружив, что девушка — умная, живая, красивая, как одна из дьяволиц, которые искушали святого Антония в пустыне Фив. Она знала не только основы христианства, а гораздо больше. Он оказался весьма поражен, ибо стало очевидно: Афинаида, прежде слушая и понимая Евангелие, излагаемое предельно ясно и с точки зрения Православной Церкви, после длительных раздумий отказалась от него, посчитав неверным. Как будто язычница по-прежнему находилась в том блаженном состоянии, когда человек не задумывается о природе своих собственных тяжких грехов, и единственное, чего хочет, — это очищения в крови ягненка, который был принесен в жертву!

Аттику приказали слишком не усердствовать. Поэтому он быстро еще раз пробежался по основным доктринам истинной Церкви, позволив себе лаконичные, но резкие высказывания относительно внушающих ужас и вызывающих порицание религиозных взглядов ариан, монофизитов, иероконодулиан и других еретиков. Епископ не успокаивался до тех пор, пока не убедился, что девушка, не выражающая никаких эмоций и не проявляющая особого рвения, может сама, без напоминаний, перечислить их.

Она крестилась в маленькой часовне дворца, где получила новое имя Евдоксия, гораздо более христианское, нежели явно языческое Афинаида. Одна из приближенных случайно обмолвилась после обряда, что имя Евдоксия казалось ужасным, а Афинаида — очень красивым. Грозная сестра императора Пульхерия бросила на нее такой взгляд, который своей силой мог повалить ливанский кедр.

Придворная дама покинула дворец на следующий день. Евдоксия принимала все кротко и с улыбкой. Но наедине (если верить слухам) император называл ее по-прежнему Афинаидой.

Они поженились в седьмой день июня, в 421 году от Рождества Христова, в величественной прямоугольной базилике Святой Софии. Венчал новобрачных патриарх Епифаний.

Евдоксия и Феодосий путешествовали по улицам Константинополя в изразцовом позолоченном экипаже, в который было запряжено четыре белых коня. Герольды и трубачи извещали о процессии, люди выскакивали из домов и бросали цветы под ноги императору и его жене. Они возложили почти на каждую статую венок и украсили все двери, через которые проходили новобрачные, миртом, розмарином, плющом и самшитом, устроив почетную церемонию «коронования города».

На Феодосии была мантия из золотой парчи, пурпурные туфли и пояс с изумрудами. Афинаида облачилась в жесткий далматик, усыпанный драгоценными камнями. Индийские жемчужины сияли в ее темных волосах. Спускаясь из императорского экипажа, Феодосий с супругой торжественной и величественной походкой поднялись к приделу собора, озаренного множеством свечей. Зазвучали звонкие хоралы «Господи, помилуй!»

Среди собравшихся была и скромная семья Афинаиды: добрая старая тетушка, оплатившая ее путешествие в Константинополь, и, к удивлению многих, оба старших брата, которые заняли столь непримиримую позицию по отношению к сестре в деле о разделе наследства, оставленного отцом. Теперь они оказались в дальнем углу собора, не веря своим глазам, но наблюдая за свадьбой Афинаиды и самого императора. Братья казались смущенными, но их глаза горели в полумраке величественного храма. Они терзались угрызениями совести, чувством сожаления. А в глубине души явно было понимание: все-таки их сестра обладала невероятно добрым и чутким сердцем, какого у них никогда не было.

С того дня братья целиком и полностью посветили себя ей. И не просто потому, что она стала императрицей.

Среди важных священников и дьяконов, запахов и песнопений, во время всего таинства и символического брачного ритуала причастия, два брата Афинаиды испытывали не меньшую радость в душе, чем остальные. Она покорила их, как и многих в последующие годы, скорее своей добродетелью, нежели силой.

К сожалению, подобное качество встречается совсем не часто.

Императорская пара стояла перед алтарем и патриархом Епифанием с увешанными драгоценностями пальцами и длинными надушенными волосами. Священник повернулся к пурпурным мантиям и диадемам, лежащим на бархатных подушках. Патриарх благословил одеяния, затем их подхватила его свита, накинув на новобрачных и застегнув на золотые фибулы.

Епифаний возложил диадемы на головы Феодосии и Евдоксии со словами:

— Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

Собравшиеся запели:

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне и присно и во веки веков!

Император и императрица повернулись и стали спускаться вниз, по приделу, проходя через ряды самых знатных и богатых граждан Константинополя. Одной из них оказалась великая праведница, одетая в плащ с несметным количеством вышитых изображений страшных пыток и смерти блаженных братьев Прима и Фелициана, святых мучеников. Другие женщины, стоявшие вокруг, с неодобрением шептали, что она выглядит так, будто пытается затмить собой саму невесту. Но, по правде говоря, это оказалось неправильно: великая праведница никоим образом не являлась столь же красивой лицом, как ей хотелось в это верить.

Когда пара новобрачных проходила мимо, Евдоксия, судя по всему, замедлила шаг, внимательно посмотрела ей в глаза и улыбнулась. Как только праведная дама поняла, что ее узнала сама императрица, она издала негромкий вскрик, прижала ко рту носовой платок и забилась в припадке. Ее тут же перенесли к боковой двери на улицу и сбрызнули святой водой…

После церемонии новобрачные вернулись во дворец, где, сопровождаемые вооруженными слугами и евнухами, вошли через секретный проход и поднялись по винтовой лестнице, чтобы очутиться в Кафизме, великолепной императорской комнате, выходящей окнами на север к ипподрому. Феодосий осенил крестным знамением своих верноподданных, и сотни тысяч людей закричали:

— Да здравствует император! Да благословит Господь императрицу!

Во дворце устроили щедрый свадебный пир, и новобрачные сидели вместе на высоком помосте. Августа Пульхерия была удостоена места ниже. Она ела мало, ничего не пила и все время хмурилась. Когда служанка-рабыня случайно толкнула ее, Пульхерия сильно ущипнула девушку за руку.

Зазвучал гимн Гименею. Специально из Рима по этому случаю привезли на корабле одного из самых замечательных придворных поэтов. Это был Клавдий Клавдиан, родившийся из Александрии. Он уже состарился, но его вдохновение оказалось неподвластным времени, и стихотворения оставались такими же пространными и витиеватыми, как всегда. Несколько гостей просили их извинить во время чтения гимна, которое длилось почти целый час. Что удивительно, их не обнаружили и по возвращении за стол.

Я изложу лишь потрясающие заключительные строки из гимна, где Клавдий просто восхитительно сказал непорочной чистоте новой императрицы, которой суждено было впервые познать мужчину предстоящей свадебной ночью.